ВЕРА ЗУБАРЕВА / ОТТИСК ЛУНЫ
Вера ЗУБАРЕВА родилась в Одессе. Автор 17 книг, включая поэзию, прозу и литературоведческие монографии. Публиковалась в журналах «Вопросы литературы», «Дружба народов», «День и ночь», «Зарубежные записки», «Нева», «Новый мир» и др. Лауреат муниципальной премии им. Константина Паустовского, первый лауреат Международной премии им. Беллы Ахмадулиной и других международных литературных премий. Главный редактор журнала «Гостиная», президент литобъединения ОРЛИТА. Преподаёт в Пенсильванском университете. Пишет и публикуется на русском и английском языках.
***
Листа равнина как во время оно.
Ни зги не видно — небу не до звёзд.
Дождаться ли однажды почтальона?
Придёт ли долгожданных строф обоз?
Полозья строк то движутся, то стынут.
Задумался возница у свечи,
Мерцает букв обуглившийся иней,
И магия разгадана почти.
А за пределом полночи бумажной
Сосульки дремлет хрупкая свирель.
В ней излучает зимнее адажио
Стаккатных нот застывшую капель.
Скрипит перо (иль по снегу полозья),
Во мгле свеча белеет, как сугроб,
И воска оплывающего гроздья
Рождают в тонком пламени озноб.
Кружат листков исписанных метели.
Обратный бой часов. А вдалеке —
Полозьев ход земной и запредельный
Прокладывает снова путь к строке.
И ждут заветных писем адресаты,
И с ними снежный мир соотнесён,
И веруют в них пишущие свято,
И свет их указующий — на всём.
Читатель
Где-то там,
в тишине отдыхающих книг,
Где в укромном пространстве темнеющей полки
Жив мой путь,
по вселенским масштабам — недолгий,
Там читатель, творец моей жизни, возник.
Он родился из мысли о нём, и из всех
Самых лучших картин я его наделила
Появленьем, чтоб он, набирающий силы,
Тратил их на меня — весь бессмертный свой век.
Я его создала как свою ипостась,
Как желание новых своих траекторий,
Как готовность разрушить привычную связь
Между тем, что вначале, и после, и вскоре.
Я его создала из пустынного дня,
В этот час, где ни слова в ответ, кроме света.
Я его создала, чтоб однажды меня
Сотворил он из собственной страсти за это.
***
…я тогда и не догадывалась, … что судьба подарит мне книжные драгоценности, любовно собранные моим мужем…
Валентина Голубовская
«Мама купила книгу»
Евгению Голубовскому
Рождённый в декабре, несёшь тепло.
Излука переулка — как интрига.
И сыпет снег, и воздух замело,
Но дышит там, за пазухою, книга.
Она жива, и ты её несёшь,
Она прижалась с верою младенца
И спит, и греет, отгоняя дрожь,
Пульсируя с тобою сердце в сердце.
Метёт метель. Одесса, Ленинград…
Конармия снежинок в Достоевском…
Нет, это Пушкин вьюжит, встрече рад,
И потакает кутерьме окрестной.
А ты идёшь сквозь сон мостов Невы,
Библиотек декабрьских коридоры
К началу самой трепетной главы,
Где примет книгу Та… и скоро… скоро…
***
Стеариновый оттиск луны.
Всплеск пера по чернильной волне,
Недописанных букв валуны
С затонувшей строкой в глубине,
И попутные мысли-ветра
Чуть ерошат тетрадную гладь.
Сотни лет стиховых до утра,
Коль удастся его написать.
***
Там в чернильнице дух мой витает
в кромешных потёмках.
С этой жизнью двойной я вчера не покончила разве?
— Спи-усни, — говорю,
а луна с завитками ребёнка
сквозь чернильную скважину смотрит в чужие фантазии.
— Уходи, — говорю. — Мгла чернил не для глаз твоих детских.
Кто спустился туда, тот уж вынырнет чем-то другим.
Возвращайся к себе и примеривай звёзд подвески —
Ни к чему тебе мрачный чернильный нимб.
А она не уходит,
и брезжит её любопытство.
Я смирилась,
и стол к нему тоже привык.
Только нет в том просвета,
И темень в чернильнице длится,
И не пишется набело сонный мой черновик.
***
Ночь примчалась на помеле ветра,
Поднимая столбы видений в воздухе.
Они толкались у тетради в костюмерной,
Вскакивали в стих, сваливались в прозу,
Барахтались в жиже клякс и кофейных пятен,
Смотрели на часы, шептали молитву,
Страшились их боя: им был неприятен
Шанс превратиться в крысу или тыкву.
Качалась свеча с лицом опухшим.
Лист корёжился. Пахло гарью.
Перо накалывало слова, как мушки,
Пополняя страниц исчёрканный гербарий.
— Яду мне, яду! — стонала чернильница,
И ночь-Бастинда мешала в ней варево.
Мешался ум. — Это всё тебе снится, —
Кто-то напрасно его уговаривал.
Стрелки складывались в молитве о помощи,
Маятник раскачивал свою люльку,
И время бежало прочь от полночи,
Теряя безвозвратно волшебную туфельку.
***
Ночь крутит свой вселенский детектив.
Перо, как мышь, скребётся по бумаге.
Его б упрятать в ящик — замок Иф,
Но не поймаю — нет такой приманки.
Бурчание растрёпанной свечи
С повязкою из воска от мигрени.
И хочется ей крикнуть: «замолчи!»,
Но начеку сторожевые тени.
А рукопись исчёркана до дыр,
И дух свечи над ней свивает кольца.
Страница в правках — настоящий тир,
Где в яблочко попасть не удаётся.
И кресло недовольно, и окно —
В нём вид на двор полночный и обратно,
Где со столом раздор у нас давно —
Идём войной, как брат идёт на брата.
Ворочается жёсткая кровать
С проклятиями всяческого рода,
И сон, что с ней приятно рифмовать,
Уходит прочь, потребовав развода.
***
Листа равнина как во время оно.
Ни зги не видно — небу не до звёзд.
Дождаться ли однажды почтальона?
Придёт ли долгожданных строф обоз?
Полозья строк то движутся, то стынут.
Задумался возница у свечи,
Мерцает букв обуглившийся иней,
И магия разгадана почти.
А за пределом полночи бумажной
Сосульки дремлет хрупкая свирель.
В ней излучает зимнее адажио
Стаккатных нот застывшую капель.
Скрипит перо (иль по снегу полозья),
Во мгле свеча белеет, как сугроб,
И воска оплывающего гроздья
Рождают в тонком пламени озноб.
Кружат листков исписанных метели.
Обратный бой часов. А вдалеке —
Полозьев ход земной и запредельный
Прокладывает снова путь к строке.
И ждут заветных писем адресаты,
И с ними снежный мир соотнесён,
И веруют в них пишущие свято,
И свет их указующий — на всём.
Читатель
Где-то там,
в тишине отдыхающих книг,
Где в укромном пространстве темнеющей полки
Жив мой путь,
по вселенским масштабам — недолгий,
Там читатель, творец моей жизни, возник.
Он родился из мысли о нём, и из всех
Самых лучших картин я его наделила
Появленьем, чтоб он, набирающий силы,
Тратил их на меня — весь бессмертный свой век.
Я его создала как свою ипостась,
Как желание новых своих траекторий,
Как готовность разрушить привычную связь
Между тем, что вначале, и после, и вскоре.
Я его создала из пустынного дня,
В этот час, где ни слова в ответ, кроме света.
Я его создала, чтоб однажды меня
Сотворил он из собственной страсти за это.
***
…я тогда и не догадывалась, … что судьба подарит мне книжные драгоценности, любовно собранные моим мужем…
Валентина Голубовская
«Мама купила книгу»
Евгению Голубовскому
Рождённый в декабре, несёшь тепло.
Излука переулка — как интрига.
И сыпет снег, и воздух замело,
Но дышит там, за пазухою, книга.
Она жива, и ты её несёшь,
Она прижалась с верою младенца
И спит, и греет, отгоняя дрожь,
Пульсируя с тобою сердце в сердце.
Метёт метель. Одесса, Ленинград…
Конармия снежинок в Достоевском…
Нет, это Пушкин вьюжит, встрече рад,
И потакает кутерьме окрестной.
А ты идёшь сквозь сон мостов Невы,
Библиотек декабрьских коридоры
К началу самой трепетной главы,
Где примет книгу Та… и скоро… скоро…
***
Стеариновый оттиск луны.
Всплеск пера по чернильной волне,
Недописанных букв валуны
С затонувшей строкой в глубине,
И попутные мысли-ветра
Чуть ерошат тетрадную гладь.
Сотни лет стиховых до утра,
Коль удастся его написать.
***
Там в чернильнице дух мой витает
в кромешных потёмках.
С этой жизнью двойной я вчера не покончила разве?
— Спи-усни, — говорю,
а луна с завитками ребёнка
сквозь чернильную скважину смотрит в чужие фантазии.
— Уходи, — говорю. — Мгла чернил не для глаз твоих детских.
Кто спустился туда, тот уж вынырнет чем-то другим.
Возвращайся к себе и примеривай звёзд подвески —
Ни к чему тебе мрачный чернильный нимб.
А она не уходит,
и брезжит её любопытство.
Я смирилась,
и стол к нему тоже привык.
Только нет в том просвета,
И темень в чернильнице длится,
И не пишется набело сонный мой черновик.
***
Ночь примчалась на помеле ветра,
Поднимая столбы видений в воздухе.
Они толкались у тетради в костюмерной,
Вскакивали в стих, сваливались в прозу,
Барахтались в жиже клякс и кофейных пятен,
Смотрели на часы, шептали молитву,
Страшились их боя: им был неприятен
Шанс превратиться в крысу или тыкву.
Качалась свеча с лицом опухшим.
Лист корёжился. Пахло гарью.
Перо накалывало слова, как мушки,
Пополняя страниц исчёрканный гербарий.
— Яду мне, яду! — стонала чернильница,
И ночь-Бастинда мешала в ней варево.
Мешался ум. — Это всё тебе снится, —
Кто-то напрасно его уговаривал.
Стрелки складывались в молитве о помощи,
Маятник раскачивал свою люльку,
И время бежало прочь от полночи,
Теряя безвозвратно волшебную туфельку.
***
Ночь крутит свой вселенский детектив.
Перо, как мышь, скребётся по бумаге.
Его б упрятать в ящик — замок Иф,
Но не поймаю — нет такой приманки.
Бурчание растрёпанной свечи
С повязкою из воска от мигрени.
И хочется ей крикнуть: «замолчи!»,
Но начеку сторожевые тени.
А рукопись исчёркана до дыр,
И дух свечи над ней свивает кольца.
Страница в правках — настоящий тир,
Где в яблочко попасть не удаётся.
И кресло недовольно, и окно —
В нём вид на двор полночный и обратно,
Где со столом раздор у нас давно —
Идём войной, как брат идёт на брата.
Ворочается жёсткая кровать
С проклятиями всяческого рода,
И сон, что с ней приятно рифмовать,
Уходит прочь, потребовав развода.