АННА ЗОЛОТАРЕВА
* * *
Сергею Бирюкову
Что я могу вообще обеща-
сутью скользящею дырбулща
смысл любой что твоя праща
речью раскручен
видимо лишь немтырей язык
не породит никогда заик
в зримое полностью вплелся проник
точен заучен
ты же старайся звуки расста-
в лучшем порядке лучший состав
мыкайся костноязыко не вняв
общему слуху
но не молчи говори все равно
больше тебе ни в чем не дано
сделать хоть что-либо новое но
хватит ли духу
девственную пустоту поя
влить содержанье густое в не-я
солнце при этом не спутав поя
с тлением люстр?
скажешь и тут же давай перевод –
всяк свой словарный выстраивал свод
впрочем над всем забегая вперед
высится – устар.
***
Вешнему Теплу
О вы в которых боль
по беспокойству духа
вам дышится легко ль?
довольно ль вам простору?
не к городу и миру
а к голоду и мору
настроенную лиру
звончальную старуху
высоко ли подняв
иль к сердцу прижимая
чтоб точно цок коня
дробя еще до слуха
не тек бы ток разрухи
не лязгал и не бухал
по струнам говорухи
когда она больная
чтоб требующа мяса
и гульбища страна
меж тряскою и плясом
клянясь и изменяя
над пропастью зевая
над пошлостью зияя
ни добрая ни злая
утишилась сполна
здесь каждый звук как боль
в нем ни пера ни пуха
и черни и кумиру —
здесь смерть ясней чем явь
и лиру спрятать впору
чтоб темная сплошная
объяв и опоясав
забыла имена
***
на узкой больничной кровати ржавой клеенке смятой сырой простыне
жестокой измучена длительной схваткой будущего с настоящим
она поднимает голову жилами шеи от напряженья дрожа
и рта раскрывая темную пропасть так что стекла взвякивают в окне
исходится криком в огромный живой невозможный влекущий парящий
прозрачный зависший над ней многоцветный мерцающий шар
вернее не шар а собранье стечение свиток улитку моток
где все что ни есть то и было что было то будет – рожденье всего
и гибель и снова рожденье и связку разрозненных сутей литую
где миги весомы и мутен гремящий стремительный плотный поток
веков в самый центр кричит в воронку времени жадное жерло его
в тоннель коридор кричит и кричит в трубу его золотую…
…на узкой больничной кровати ржавой клеенке влажном смертном одре
жестокой измученный длительной схваткой будущего с настоящим
едва поднимая голову жилами всеми от напряженья дрожа
и рта раскрывая темную пропасть старик шелестит – стал у края мудрей
теперь ничего мне – где жало твое? – там больше не видится страшным
вот мать выкликает кричит и зовет исходить выходить поспешать
***
поговорим за жизнь
(много ли сможешь ты за нее сказать?)
и помолчим за смерть
(долго ли я смогу за нее молчать?)
в тесных надеждах в надорванный первоапрель
выйдем во вне из себя в приоткрытую дверь
из скорлупы мира темного круга
в тесных надеждах так жарко так жалко друг друга
поговори за меня
светлым следам на снегу
есть что сказать за тебя
чувствуешь гул
лепета и бормотанья растет за плечами?
Слышишь ли
чье-то
прерывистое
молчанье?
***
едоки километров в пропотевших и душных вагонах
что вареный картофель — таящий горячую мякоть
их печаль горяча и на трещинах на изломах
прорывается паром белёсая рваная память
что колосья качаются хмурого хлебного поля
зреют думой — землею — которая прежде любила
перекошены все о, как страшен молчащий от боли
в шелухе своей! где же корни?! лишь версты да мили...
ускользанием полнятся поступью после все после
будет солнце в цвету будет сытная сочная почва
и не зря умирали – опять всколыхнутся колосья
и спадет кожура и прозреют туманные очи
но въедается в голос им в мякоть им копотью стоном
перебоем и скомканным временем поезд тяжелый
ездокам безответным за светом бормочет бессонный
что искать не найти этот желтый
подсолнечно-желтый...
***
движутся сквозь меня
жестким цепляя дном
тяжкие города
время мое темно
месиво толкотня
молотая слюда
боже какая ширь
рост отрицая и вес
пустошей народив
все поглощает весь
переплавляя мир
в мертвенный нарратив
лица машины зной
камень и гул дома
город базар вокзал
можно сойти с ума
все перечислив но
ничего не сказав
приподними сплоти
дай посмотреть извне
как города поют
ломким хором а мне
новый даруй мотив
и глубину твою
***
Тени сливаются, шествуют грузно
тень ненасытна становится вечером ночью
что-то кричит разъяренная муза
вполуха слушаю, путая, переставляя строчки.
Все ускользает, превращается в толокно
взор выворачивается наизнанку,
как летучие мыши грифоны парят за окном –
ищут, но не меня, – в общем-то странно,
что они еще не умерли с голоду.
Кричите о буре – альбатросы бессонной ночи!
Некуда спрятаться этому жирному городу
да он уже ничего и не хочет.
Тело теряет свои очертания
и ни черта не разобрать:
на голове обозначилась талия,
на животе глаза!
У меня в ванной поселился ручей,
сегодня он был хрустально чист,
как утренний воздух, как слово ничей
как утренний первый лист.
Целый день он весело прыгал по
раковине, ее керамическим склонам;
он сводил с ума, булькал: с тобой
навсегда, навсегда… - бессонный.
Я хотела его заглушить, задушить
поворотом крана.
Я хотела его не заметить, забыть,
завязать, как открытую рану.
Но вдруг над ним зашумела речь
шелестя суффиксами,
прорастая корнями
и теперь мне и ночью не лечь
быть теперь завороженной днями
и терять очертания и за чертой
между ударами сердца –
да! –
становиться совсем не той
становиться как та вода
и журчать в небеса:
с тобой
с тобой
навсегда
навсегда
навсегда.
***
Господи, сколько ж мне дадено!
Черного дадено, белого,
нежного и горелого,
только не надо мне краденого.
Господи, сколько же отнято!
Громкого отнято, грубого,
пестрого и глупого,
но не отнимешь опыта.
Что же еще уготовано?
Господи, все с благодарностью
встречу, все, что осталось мне
только не обессловливай!
Быки Пикассо
мчатся как будто сама красота
напряжены ото лба до хвоста
точно одна черта
в улицах узких крики — быки!
точно мечта — невесомы легки
и от земли далеки
только под ними камни поют
что несомненно сейчас же умрут
станут песком минут!
бычьи тела рассекут пустоту
на две и содрогнется в бреду
воздух — ату! ату!
точно сама красота летят
будто бы не было слова – назад!
будто прощальный взгляд
вперив в пространство кривые рога
не обагренные кровью пока
в пене и песне бока
и впереди человек — один
воздух — огонь в его узкой груди
время костер впереди!
как он смешно и нелепо бежит!
он и не знал, что он раньше не жил
что есть лопатки у крыл!
что-то растет уже больше чем страх
и на сухих расцветает губах!
не удержать в руках!
это взрывается выросший крик
силу даря и свободу на миг!
и тишиною — бык
в улицах узких летит тишина
ночь никогда не видавшая сна
в улицах узких — без дна...
Сергею Бирюкову
Что я могу вообще обеща-
сутью скользящею дырбулща
смысл любой что твоя праща
речью раскручен
видимо лишь немтырей язык
не породит никогда заик
в зримое полностью вплелся проник
точен заучен
ты же старайся звуки расста-
в лучшем порядке лучший состав
мыкайся костноязыко не вняв
общему слуху
но не молчи говори все равно
больше тебе ни в чем не дано
сделать хоть что-либо новое но
хватит ли духу
девственную пустоту поя
влить содержанье густое в не-я
солнце при этом не спутав поя
с тлением люстр?
скажешь и тут же давай перевод –
всяк свой словарный выстраивал свод
впрочем над всем забегая вперед
высится – устар.
***
Вешнему Теплу
О вы в которых боль
по беспокойству духа
вам дышится легко ль?
довольно ль вам простору?
не к городу и миру
а к голоду и мору
настроенную лиру
звончальную старуху
высоко ли подняв
иль к сердцу прижимая
чтоб точно цок коня
дробя еще до слуха
не тек бы ток разрухи
не лязгал и не бухал
по струнам говорухи
когда она больная
чтоб требующа мяса
и гульбища страна
меж тряскою и плясом
клянясь и изменяя
над пропастью зевая
над пошлостью зияя
ни добрая ни злая
утишилась сполна
здесь каждый звук как боль
в нем ни пера ни пуха
и черни и кумиру —
здесь смерть ясней чем явь
и лиру спрятать впору
чтоб темная сплошная
объяв и опоясав
забыла имена
***
на узкой больничной кровати ржавой клеенке смятой сырой простыне
жестокой измучена длительной схваткой будущего с настоящим
она поднимает голову жилами шеи от напряженья дрожа
и рта раскрывая темную пропасть так что стекла взвякивают в окне
исходится криком в огромный живой невозможный влекущий парящий
прозрачный зависший над ней многоцветный мерцающий шар
вернее не шар а собранье стечение свиток улитку моток
где все что ни есть то и было что было то будет – рожденье всего
и гибель и снова рожденье и связку разрозненных сутей литую
где миги весомы и мутен гремящий стремительный плотный поток
веков в самый центр кричит в воронку времени жадное жерло его
в тоннель коридор кричит и кричит в трубу его золотую…
…на узкой больничной кровати ржавой клеенке влажном смертном одре
жестокой измученный длительной схваткой будущего с настоящим
едва поднимая голову жилами всеми от напряженья дрожа
и рта раскрывая темную пропасть старик шелестит – стал у края мудрей
теперь ничего мне – где жало твое? – там больше не видится страшным
вот мать выкликает кричит и зовет исходить выходить поспешать
***
поговорим за жизнь
(много ли сможешь ты за нее сказать?)
и помолчим за смерть
(долго ли я смогу за нее молчать?)
в тесных надеждах в надорванный первоапрель
выйдем во вне из себя в приоткрытую дверь
из скорлупы мира темного круга
в тесных надеждах так жарко так жалко друг друга
поговори за меня
светлым следам на снегу
есть что сказать за тебя
чувствуешь гул
лепета и бормотанья растет за плечами?
Слышишь ли
чье-то
прерывистое
молчанье?
***
едоки километров в пропотевших и душных вагонах
что вареный картофель — таящий горячую мякоть
их печаль горяча и на трещинах на изломах
прорывается паром белёсая рваная память
что колосья качаются хмурого хлебного поля
зреют думой — землею — которая прежде любила
перекошены все о, как страшен молчащий от боли
в шелухе своей! где же корни?! лишь версты да мили...
ускользанием полнятся поступью после все после
будет солнце в цвету будет сытная сочная почва
и не зря умирали – опять всколыхнутся колосья
и спадет кожура и прозреют туманные очи
но въедается в голос им в мякоть им копотью стоном
перебоем и скомканным временем поезд тяжелый
ездокам безответным за светом бормочет бессонный
что искать не найти этот желтый
подсолнечно-желтый...
***
движутся сквозь меня
жестким цепляя дном
тяжкие города
время мое темно
месиво толкотня
молотая слюда
боже какая ширь
рост отрицая и вес
пустошей народив
все поглощает весь
переплавляя мир
в мертвенный нарратив
лица машины зной
камень и гул дома
город базар вокзал
можно сойти с ума
все перечислив но
ничего не сказав
приподними сплоти
дай посмотреть извне
как города поют
ломким хором а мне
новый даруй мотив
и глубину твою
***
Тени сливаются, шествуют грузно
тень ненасытна становится вечером ночью
что-то кричит разъяренная муза
вполуха слушаю, путая, переставляя строчки.
Все ускользает, превращается в толокно
взор выворачивается наизнанку,
как летучие мыши грифоны парят за окном –
ищут, но не меня, – в общем-то странно,
что они еще не умерли с голоду.
Кричите о буре – альбатросы бессонной ночи!
Некуда спрятаться этому жирному городу
да он уже ничего и не хочет.
Тело теряет свои очертания
и ни черта не разобрать:
на голове обозначилась талия,
на животе глаза!
У меня в ванной поселился ручей,
сегодня он был хрустально чист,
как утренний воздух, как слово ничей
как утренний первый лист.
Целый день он весело прыгал по
раковине, ее керамическим склонам;
он сводил с ума, булькал: с тобой
навсегда, навсегда… - бессонный.
Я хотела его заглушить, задушить
поворотом крана.
Я хотела его не заметить, забыть,
завязать, как открытую рану.
Но вдруг над ним зашумела речь
шелестя суффиксами,
прорастая корнями
и теперь мне и ночью не лечь
быть теперь завороженной днями
и терять очертания и за чертой
между ударами сердца –
да! –
становиться совсем не той
становиться как та вода
и журчать в небеса:
с тобой
с тобой
навсегда
навсегда
навсегда.
***
Господи, сколько ж мне дадено!
Черного дадено, белого,
нежного и горелого,
только не надо мне краденого.
Господи, сколько же отнято!
Громкого отнято, грубого,
пестрого и глупого,
но не отнимешь опыта.
Что же еще уготовано?
Господи, все с благодарностью
встречу, все, что осталось мне
только не обессловливай!
Быки Пикассо
мчатся как будто сама красота
напряжены ото лба до хвоста
точно одна черта
в улицах узких крики — быки!
точно мечта — невесомы легки
и от земли далеки
только под ними камни поют
что несомненно сейчас же умрут
станут песком минут!
бычьи тела рассекут пустоту
на две и содрогнется в бреду
воздух — ату! ату!
точно сама красота летят
будто бы не было слова – назад!
будто прощальный взгляд
вперив в пространство кривые рога
не обагренные кровью пока
в пене и песне бока
и впереди человек — один
воздух — огонь в его узкой груди
время костер впереди!
как он смешно и нелепо бежит!
он и не знал, что он раньше не жил
что есть лопатки у крыл!
что-то растет уже больше чем страх
и на сухих расцветает губах!
не удержать в руках!
это взрывается выросший крик
силу даря и свободу на миг!
и тишиною — бык
в улицах узких летит тишина
ночь никогда не видавшая сна
в улицах узких — без дна...