СЕРГЕЙ ЗОЛОТАРЕВ / НЕВЕЧЕРНЫЙ
Сергей ЗОЛОТАРЕВ родился в 1973 году в Жуковском, окончил ГУУ им. Орджоникидзе, профессиональный теннисист. Поэт, прозаик. Публиковался в журналах «Новый мир», «Арион», «Новая Юность», «Интерпоэзия» и др.
***
Я живу на живой скамейке
в парке горького у пруда.
И, связав шерстяные лейки,
пью веревки, что вьет вода.
На пророщенное из капель
конопляных зерно реки
я, натасканный, как искатель,
выручаю ведро пеньки.
И в поилке моей дозатор —
вроде птичьего пузырька —
поднимается, чтоб до завтра
мне хватило ее глотка.
Все поверхностно, все повёрстно.
Жизнь рассчитана на шаги.
Кровяные тельца из речного ворса
шьют колодезные мешки.
***
Замерзшая вода в колготках снегопада
Стоит, как сирота в песочнице детсада,
И некому забрать ее с продленки.
И ножки тонки.
Наследница несметных капиталов
Имеет форму правильных кристаллов.
На клавишных играет в группе риска,
Лишенная заботы материнской,
И больше, чем в коммерческом успехе,
Нуждается в родительской опеке.
И ждет тепла. Где — в жидком состоянии —
Все желоба ей будут вместо няни.
***
Из всей воды я выбираю «Вереск»:
странноприимный карликовый джин,
древесным ощущениям доверясь,
мое дыханье делает чужим.
Ручной воды привязанность — учуяв
хозяина, срывается с цепи.
И я плыву, и кровь моя кочует
по водной глади в водочной степи.
Пока река, отдавшая все соки
новорожденной жидкости, внутри
себя имеет место для массовки,
чехлы от капль, течений пустыри.
Курорт с ликероводочным заводом
от илистого дна в одном глотке.
Как лес сплавляли, так сплавляют воду
по мутной и мелеющей реке.
***
Это наша с тобою земля.
На поверхности — книг штабеля.
Это я вынимаю из штабеля
золотую Конармию Бабеля.
Как и тезка его — Левитан —
он поет лишь горящий метан
духа, слишком мятежного, чтобы
быть мерилом добра или злобы.
На повестке погожего дня —
смерть коня,
чей зрачок упирается в чтойность
одинокого стойла, в спокойность
пожирающего огня.
Это осень, твоя непристойность,
неустроенность после меня.
(Из окон
дым свет
конь-огонь
конь блед).
***
Небо в Лазареву субботу
все лазоревое от пота,
воскрешающего стада
облаков. Но такой работы
было много всегда.
Коли мокрую снять рубаху,
обнажится причина страха —
черный космос с его сухим
искупающим небо прахом.
Осоавиахим.
***
1
То ли вера нас оставила,
то ли время истекло,
но молитвенное правило
положили под стекло.
По размеру поздней осени,
по диаметру плода
взят калибр винтовки Мосина
на любые холода.
Сад в твоем воображении
не растительный собор,
но Палата оружейная,
отводящая затвор,
чтоб за голыми деревьями
прятать вражеских послов,
чуть постукивая цевьями
и прикладами стволов.
2
Ты в окно смотрела тыльное,
снег ловившее в ладонь.
Отделение родильное
снежной крошки. Молодой
месяц, давший имя-отчество
бесконечному числу
хлопьев, в полном одиночестве
закругляется в углу,
где от жизненного опыта
память смертная легла
колеей кривого обода
двухколесного стекла.
***
И вкручивается мгновенье,
подобно лампочке, в патрон
предуготованного — звенья
цепи рождений, похорон.
И загорается мгновенье,
чтоб выхватить преполовенье
Пятидесятницы и рвенье
к краям — враждующих сторон.
И человек стоит с включенной
в нем соразмерностью — ученый
кот протекает по цепи.
И свет во тьме, и закопченный
кусок стекла (от мыслей черных),
чтоб невечерний не слепил.
***
Я живу на живой скамейке
в парке горького у пруда.
И, связав шерстяные лейки,
пью веревки, что вьет вода.
На пророщенное из капель
конопляных зерно реки
я, натасканный, как искатель,
выручаю ведро пеньки.
И в поилке моей дозатор —
вроде птичьего пузырька —
поднимается, чтоб до завтра
мне хватило ее глотка.
Все поверхностно, все повёрстно.
Жизнь рассчитана на шаги.
Кровяные тельца из речного ворса
шьют колодезные мешки.
***
Замерзшая вода в колготках снегопада
Стоит, как сирота в песочнице детсада,
И некому забрать ее с продленки.
И ножки тонки.
Наследница несметных капиталов
Имеет форму правильных кристаллов.
На клавишных играет в группе риска,
Лишенная заботы материнской,
И больше, чем в коммерческом успехе,
Нуждается в родительской опеке.
И ждет тепла. Где — в жидком состоянии —
Все желоба ей будут вместо няни.
***
Из всей воды я выбираю «Вереск»:
странноприимный карликовый джин,
древесным ощущениям доверясь,
мое дыханье делает чужим.
Ручной воды привязанность — учуяв
хозяина, срывается с цепи.
И я плыву, и кровь моя кочует
по водной глади в водочной степи.
Пока река, отдавшая все соки
новорожденной жидкости, внутри
себя имеет место для массовки,
чехлы от капль, течений пустыри.
Курорт с ликероводочным заводом
от илистого дна в одном глотке.
Как лес сплавляли, так сплавляют воду
по мутной и мелеющей реке.
***
Это наша с тобою земля.
На поверхности — книг штабеля.
Это я вынимаю из штабеля
золотую Конармию Бабеля.
Как и тезка его — Левитан —
он поет лишь горящий метан
духа, слишком мятежного, чтобы
быть мерилом добра или злобы.
На повестке погожего дня —
смерть коня,
чей зрачок упирается в чтойность
одинокого стойла, в спокойность
пожирающего огня.
Это осень, твоя непристойность,
неустроенность после меня.
(Из окон
дым свет
конь-огонь
конь блед).
***
Небо в Лазареву субботу
все лазоревое от пота,
воскрешающего стада
облаков. Но такой работы
было много всегда.
Коли мокрую снять рубаху,
обнажится причина страха —
черный космос с его сухим
искупающим небо прахом.
Осоавиахим.
***
1
То ли вера нас оставила,
то ли время истекло,
но молитвенное правило
положили под стекло.
По размеру поздней осени,
по диаметру плода
взят калибр винтовки Мосина
на любые холода.
Сад в твоем воображении
не растительный собор,
но Палата оружейная,
отводящая затвор,
чтоб за голыми деревьями
прятать вражеских послов,
чуть постукивая цевьями
и прикладами стволов.
2
Ты в окно смотрела тыльное,
снег ловившее в ладонь.
Отделение родильное
снежной крошки. Молодой
месяц, давший имя-отчество
бесконечному числу
хлопьев, в полном одиночестве
закругляется в углу,
где от жизненного опыта
память смертная легла
колеей кривого обода
двухколесного стекла.
***
И вкручивается мгновенье,
подобно лампочке, в патрон
предуготованного — звенья
цепи рождений, похорон.
И загорается мгновенье,
чтоб выхватить преполовенье
Пятидесятницы и рвенье
к краям — враждующих сторон.
И человек стоит с включенной
в нем соразмерностью — ученый
кот протекает по цепи.
И свет во тьме, и закопченный
кусок стекла (от мыслей черных),
чтоб невечерний не слепил.