ВАДИМ ЯРМОЛИНЕЦ / РАССКАЗЫ
Хесус Импарсиал
Жена инженера Толкунова часто ездила в загранкомандировки. Невольно он стал думать, что если бы, скажем, самолет, в котором она летела, упал, то он бы получил долгожданную свободу. Вы, конечно, спросите: что она ему сделала, что у него появились такие мысли? Отвечу: ничего. Она просто прожила с ним 25 лет, и это все. И вот он представлял себе, как в последние минуты жизни она успеет набрать номер и крикнет сквозь вой и свист раненого «Боинга», что любит его, а он крикнет ей в ответ, что тоже любит ее, и, в рамках этого 30-секундного разговора, не соврет. Эта мысль так прочно поселилась в сознании инженера Толкунова, что он незаметно для себя стал развивать ее, представляя, например, как ему позвонят из какой-нибудь клиники в Бомбее или Дели и с прискорбием известят, что его жена стала жертвой тамошнего вируса. И он будет долго и горько плакать, а потом позвонит той другой, ее звали Света, и скажет, что теперь они смогут быть вместе. Эти фантазии заменяли ему психотерапевта и кое-как примиряли с несправедливостью жизни. Прогуливая перед сном их собаку — королевского белого пуделя Славика, инженер Толкунов мысленно и безо всякого злого умысла пополнял список несчастий, которые могли бы изменить его жизнь, как ему казалось, к лучшему.
И вот однажды, думая о самолетах, смертельных индийских вирусах, или вот еще — стремительно развившемся раке легких (она курила), он ступил на проезжую часть Шерман-стрит, где жил, не заметив несущегося против движения велокурьера с железным ящиком на переднем колесе, где лежала, источая ароматы горячего теста, сыра и пепперони, пицца. Удар был так силен, что мечтателя подбросило в воздух, и Славик с удивлением смотрел, как хозяин, сделав ну просто цирковое сальто-мортале, приземлился на голову, да так, что плеснувшие из нее субстанции тут же перемешались с томатом, сыром и колбасой, тоже оказавшимися на асфальте.
Что до водителя велосипеда, его звали Хесус Импарсиал, то он, недолго думая, вновь оседлал свою машину и, привставая на педалях, унесся в ночь, от греха, как говорится, подальше.
Господи-боже-мой, откуда на вечерней Шерман-стрит взялся этот Хесус? Точно я, конечно, не знаю, но могу предположить, что он перелез через пограничный забор в каком-то глухом углу Аризоны или Нью-Мексико и теперь вот подрабатывает на своем велосипеде, ожидая иммиграционной амнистии, которая позволит ему перейти на социальное пособие и зажить, наконец, по-человечески.
Белая кишка
Один мужик, его звали Вова, шел домой мимо Проспект-парка. Эту тут у нас, в Бруклине. А было темно. Часов 11. Все небо в звездах. Но он не сильно дрейфил. Он был спортсмен. У него был второй разряд по пинг-понгу. И вот он идет и видит в темноте —дорогу пересекает белая полоса. Он не сразу даже ее разглядел, потому что близорукостью страдал. Но не сильно. Где-то у него минус два с половиной было, не больше. Ну вот, он, значит, подходит. Смотрит: кишка такая пластмассовая. Ее подключили к гидранту на тротуаре и протянули в парк. Он думает: кому это понадобилось парк поливать ночью? Надо бы проверить. Полез через ограду. Побарахтался немного, но перебрался. Штаны, правда, порвал, но не сильно. Ладно, говорит, сгорел забор, гори и хата, потом подошью. Идет дальше. Кишка — в чащу. Он — за ней. Смотрит, там впереди кусты так сводом сходятся, и кишка прямо под них ныряет. Подходит, а это не кусты, а грот. Потрогал, действительно, это не зелень, а скальные породы. И на них голубоватый свет звезд мерцает. Отраженным образом. Поэтому он и принял их за кусты. Ну, он тогда думает: сгорел забор, гори и хата, посмотрю, что в этом гроте делается. Что они там поливают среди ночи. Заходит, а там тоже такой свет мерцает голубоватый на потолке, но природа его непонятна. Потому что свет звезд достичь этого потолка никак не может. Грот же под землей, верно? А звезды — над землей. Так что свет явно не звездного происхождения. Откуда же он? Тогда он думает: а-а, это, наверное, от моих наручных часов. Смотрит на часы, а те сияют как никогда в жизни. И показывают четверть двенадцатого. Это, выходит, он уже четверть часа за этой кишкой шел. Ну теперь, решает он, назад точно поздно переть. Надо довести начатое расследование до конца. Делает еще шаг-другой и проваливается в яму. Летит он довольно долго. Так долго, что даже успевает подумать, что, скорей всего, его решение идти до конца было не вполне правильным. Упав, он лишается чувств. Сколько он пребывает в беспамятстве — неясно. Поэтому, очнувшись, он первым делом смотрит на часы. Но от сильного ушиба головы изображение двоится. Через какое-то время ему удается навестись на резкость и он видит, что цифры на циферблате исчезли, а вместо них теперь буквы. И он читает по кругу: В О В А Э Т О К О Н Е Ц
Пожарница и аккордеонист
В 90-х годах прошлого века на Брайтон-Биче и в соседнем Си-Гейте рассказывали об уголовной паре, где верховодила некая Соня Пожарница. Своим прозвищем она была обязана умению взбираться в квартиры своих жертв по пожарным лестницам на фасадах домов. Ее напарником был очень худой, широкоплечий мужчина с копной зачесаных назад черных волос и страшными глазами. Говорят, когда он смотрел на тебя, в его глазах можно было видеть усыпанное звездами небо. Его звали Хосе Куэрво. Обычно об их появлении извещало пение. Ты просыпался ночью от невнятного шума. Постепенно он обретал форму и содержание, становясь тоскливой песней, в которой часто повторялось слово муэрта. Женщина пела довольно громко, а мужчина подыгрывал ей на аккордеоне.
Разбуженный подходил к окну и, приподняв жалюзи, выглядывал на улицу. Куэрво стоял под домом. Заметив за стеклом чье-то бледное лицо, он указывал на него спутнице, и та приступала к делу.
Подпрыгнув и ухватившись за нижнюю перекладину пожарной лестницы, Соня раскачивалась, пока не хваталась ногами за железную площадку под окном второго этажа. Еще минута, и несчастный слышал, как преступница дергала оконную раму, пытаясь поднять ее. От этих рывков пол под ногами вздрагивал. Забравшись в комнату, она без промедления валила бедолагу на постель. Обвив его горло одной ногой, гибкими пальцами второй она упиралась ему в подбородок и давила до тех пор, пока не слышала смертельный хруст позвонков.
Рассказывали еще о страшных увечьях ее жертв, но их описание не добавит ничего существенного к истории, которая приснилась мне в ночь с 11 на 12 марта 2013 года. Видение было таким живым, что я явно услышал, как кто-то дергает раму, пытаясь поднять ее. Возможно, это были порывы ветра, но в моем сне страшным сотрясениям было другое объяснение. Это видение было прервано моим же криком. Я поднялся, подошел к окну и, потянув за шнур, поднял деревянные жалюзи. Под домом стоял черноволосый мужчина в белой рубахе с расстегнутым воротом. Заметив меня, он тут же вскинул руку в моем направлении. В его черных глазах сияли звезды. С ужасом я осознал, что их свет парализовал меня, хотя еще секунду назад я планировал бежать на кухню за ножом, чтобы, как говорится, продать свою жизнь подороже.
Жена инженера Толкунова часто ездила в загранкомандировки. Невольно он стал думать, что если бы, скажем, самолет, в котором она летела, упал, то он бы получил долгожданную свободу. Вы, конечно, спросите: что она ему сделала, что у него появились такие мысли? Отвечу: ничего. Она просто прожила с ним 25 лет, и это все. И вот он представлял себе, как в последние минуты жизни она успеет набрать номер и крикнет сквозь вой и свист раненого «Боинга», что любит его, а он крикнет ей в ответ, что тоже любит ее, и, в рамках этого 30-секундного разговора, не соврет. Эта мысль так прочно поселилась в сознании инженера Толкунова, что он незаметно для себя стал развивать ее, представляя, например, как ему позвонят из какой-нибудь клиники в Бомбее или Дели и с прискорбием известят, что его жена стала жертвой тамошнего вируса. И он будет долго и горько плакать, а потом позвонит той другой, ее звали Света, и скажет, что теперь они смогут быть вместе. Эти фантазии заменяли ему психотерапевта и кое-как примиряли с несправедливостью жизни. Прогуливая перед сном их собаку — королевского белого пуделя Славика, инженер Толкунов мысленно и безо всякого злого умысла пополнял список несчастий, которые могли бы изменить его жизнь, как ему казалось, к лучшему.
И вот однажды, думая о самолетах, смертельных индийских вирусах, или вот еще — стремительно развившемся раке легких (она курила), он ступил на проезжую часть Шерман-стрит, где жил, не заметив несущегося против движения велокурьера с железным ящиком на переднем колесе, где лежала, источая ароматы горячего теста, сыра и пепперони, пицца. Удар был так силен, что мечтателя подбросило в воздух, и Славик с удивлением смотрел, как хозяин, сделав ну просто цирковое сальто-мортале, приземлился на голову, да так, что плеснувшие из нее субстанции тут же перемешались с томатом, сыром и колбасой, тоже оказавшимися на асфальте.
Что до водителя велосипеда, его звали Хесус Импарсиал, то он, недолго думая, вновь оседлал свою машину и, привставая на педалях, унесся в ночь, от греха, как говорится, подальше.
Господи-боже-мой, откуда на вечерней Шерман-стрит взялся этот Хесус? Точно я, конечно, не знаю, но могу предположить, что он перелез через пограничный забор в каком-то глухом углу Аризоны или Нью-Мексико и теперь вот подрабатывает на своем велосипеде, ожидая иммиграционной амнистии, которая позволит ему перейти на социальное пособие и зажить, наконец, по-человечески.
Белая кишка
Один мужик, его звали Вова, шел домой мимо Проспект-парка. Эту тут у нас, в Бруклине. А было темно. Часов 11. Все небо в звездах. Но он не сильно дрейфил. Он был спортсмен. У него был второй разряд по пинг-понгу. И вот он идет и видит в темноте —дорогу пересекает белая полоса. Он не сразу даже ее разглядел, потому что близорукостью страдал. Но не сильно. Где-то у него минус два с половиной было, не больше. Ну вот, он, значит, подходит. Смотрит: кишка такая пластмассовая. Ее подключили к гидранту на тротуаре и протянули в парк. Он думает: кому это понадобилось парк поливать ночью? Надо бы проверить. Полез через ограду. Побарахтался немного, но перебрался. Штаны, правда, порвал, но не сильно. Ладно, говорит, сгорел забор, гори и хата, потом подошью. Идет дальше. Кишка — в чащу. Он — за ней. Смотрит, там впереди кусты так сводом сходятся, и кишка прямо под них ныряет. Подходит, а это не кусты, а грот. Потрогал, действительно, это не зелень, а скальные породы. И на них голубоватый свет звезд мерцает. Отраженным образом. Поэтому он и принял их за кусты. Ну, он тогда думает: сгорел забор, гори и хата, посмотрю, что в этом гроте делается. Что они там поливают среди ночи. Заходит, а там тоже такой свет мерцает голубоватый на потолке, но природа его непонятна. Потому что свет звезд достичь этого потолка никак не может. Грот же под землей, верно? А звезды — над землей. Так что свет явно не звездного происхождения. Откуда же он? Тогда он думает: а-а, это, наверное, от моих наручных часов. Смотрит на часы, а те сияют как никогда в жизни. И показывают четверть двенадцатого. Это, выходит, он уже четверть часа за этой кишкой шел. Ну теперь, решает он, назад точно поздно переть. Надо довести начатое расследование до конца. Делает еще шаг-другой и проваливается в яму. Летит он довольно долго. Так долго, что даже успевает подумать, что, скорей всего, его решение идти до конца было не вполне правильным. Упав, он лишается чувств. Сколько он пребывает в беспамятстве — неясно. Поэтому, очнувшись, он первым делом смотрит на часы. Но от сильного ушиба головы изображение двоится. Через какое-то время ему удается навестись на резкость и он видит, что цифры на циферблате исчезли, а вместо них теперь буквы. И он читает по кругу: В О В А Э Т О К О Н Е Ц
Пожарница и аккордеонист
В 90-х годах прошлого века на Брайтон-Биче и в соседнем Си-Гейте рассказывали об уголовной паре, где верховодила некая Соня Пожарница. Своим прозвищем она была обязана умению взбираться в квартиры своих жертв по пожарным лестницам на фасадах домов. Ее напарником был очень худой, широкоплечий мужчина с копной зачесаных назад черных волос и страшными глазами. Говорят, когда он смотрел на тебя, в его глазах можно было видеть усыпанное звездами небо. Его звали Хосе Куэрво. Обычно об их появлении извещало пение. Ты просыпался ночью от невнятного шума. Постепенно он обретал форму и содержание, становясь тоскливой песней, в которой часто повторялось слово муэрта. Женщина пела довольно громко, а мужчина подыгрывал ей на аккордеоне.
Разбуженный подходил к окну и, приподняв жалюзи, выглядывал на улицу. Куэрво стоял под домом. Заметив за стеклом чье-то бледное лицо, он указывал на него спутнице, и та приступала к делу.
Подпрыгнув и ухватившись за нижнюю перекладину пожарной лестницы, Соня раскачивалась, пока не хваталась ногами за железную площадку под окном второго этажа. Еще минута, и несчастный слышал, как преступница дергала оконную раму, пытаясь поднять ее. От этих рывков пол под ногами вздрагивал. Забравшись в комнату, она без промедления валила бедолагу на постель. Обвив его горло одной ногой, гибкими пальцами второй она упиралась ему в подбородок и давила до тех пор, пока не слышала смертельный хруст позвонков.
Рассказывали еще о страшных увечьях ее жертв, но их описание не добавит ничего существенного к истории, которая приснилась мне в ночь с 11 на 12 марта 2013 года. Видение было таким живым, что я явно услышал, как кто-то дергает раму, пытаясь поднять ее. Возможно, это были порывы ветра, но в моем сне страшным сотрясениям было другое объяснение. Это видение было прервано моим же криком. Я поднялся, подошел к окну и, потянув за шнур, поднял деревянные жалюзи. Под домом стоял черноволосый мужчина в белой рубахе с расстегнутым воротом. Заметив меня, он тут же вскинул руку в моем направлении. В его черных глазах сияли звезды. С ужасом я осознал, что их свет парализовал меня, хотя еще секунду назад я планировал бежать на кухню за ножом, чтобы, как говорится, продать свою жизнь подороже.