ЕВГЕНИЯ СУСЛОВА
СВЕТОВАЯ ПОВИННОСТЬ
***
В оттенке драмы
ты понимаешь момент-момент,
на теплом месте
животом рвет собаку:
все собранные кости ее
горят
в Животе.
***
Час-раскольник,
повинный в любовнице.
Что ты начал в уме,
чтобы зеленый оставался
тем же в отрицании цвета?
Скол с колена, завороток женщины
в элементарном чревомужчине.
Судорога искореняется
в отсечении выносного
голоса. Эхо знобит
в значении.
***
Четыре года — лошадь завернута
в пулю,
но валит ее на снег матрично-
световой преступник.
Мельник глаза, любовь, держит зрачок
в семени. Мозаика красного.
Нам сейчас надышат лица
вон за той впаханной полосой.
На тебя то
садится, что скоро
совсем пройдет.
***
За тем колючим экраном
сто двадцать полос —
резьба поперек
тела, шагающего. Тот ритм достался
хлебом, выроненным из огня.
Приказ держится в списке воздуха.
Вот возникает предмет — это значит
иное, чем связано.
Жалость — гортанный голод.
Расписание, и жар —
место в судороге замкнется
в первом же
разрифмованном слове.
ПЕСНЯ ОДНОГО ДЕРЕВА —
ИЛИ ДВУХ ДЕРЕВЬЕВ
И.
Смотришь — вот дыхание твое на выноске,
справа раскачивается
на сколочнике-воздухе-черноземе.
Кто скажет, что тело залито по нутру до последнего края.
Сопричастье — под памятью как из горящего вывод?
Кровечная железа — по крику находит
живое.
Мне незаметен ход сердечного её наследства.
Этот домотелый каторжник — минута,
свернутая в ничто-чтобы-его! Есть ли кто-нибудь здесь живой?
Дай знак, чтобы не было момента находки —
все дыханья она саднит.
Задыхаюсь, стоя на тебе,
кровинка моя,
любовница моего ума! Уже прошедшее ты,
за телом не поспеваю:
в голос — в крик — в корень. Там позади средоточие
тела-нашего
в переходе к воде.
Гул дерева горит точь-в-точь, как ты рождаешься
частью себя: сейчас и сейчас. Опрокидывается время на
мелочь боли. Бродяжка внутренней речи просит
гроши, различимые в точке внимания. В повороте отдаешь отчет —
вне перечня нас, досягаемых жаром.
Из тебя смотрит то, что держится
все еще.
Пища равняется на себя — зеркало точит
движение.
***
В оттенке драмы
ты понимаешь момент-момент,
на теплом месте
животом рвет собаку:
все собранные кости ее
горят
в Животе.
***
Час-раскольник,
повинный в любовнице.
Что ты начал в уме,
чтобы зеленый оставался
тем же в отрицании цвета?
Скол с колена, завороток женщины
в элементарном чревомужчине.
Судорога искореняется
в отсечении выносного
голоса. Эхо знобит
в значении.
***
Четыре года — лошадь завернута
в пулю,
но валит ее на снег матрично-
световой преступник.
Мельник глаза, любовь, держит зрачок
в семени. Мозаика красного.
Нам сейчас надышат лица
вон за той впаханной полосой.
На тебя то
садится, что скоро
совсем пройдет.
***
За тем колючим экраном
сто двадцать полос —
резьба поперек
тела, шагающего. Тот ритм достался
хлебом, выроненным из огня.
Приказ держится в списке воздуха.
Вот возникает предмет — это значит
иное, чем связано.
Жалость — гортанный голод.
Расписание, и жар —
место в судороге замкнется
в первом же
разрифмованном слове.
ПЕСНЯ ОДНОГО ДЕРЕВА —
ИЛИ ДВУХ ДЕРЕВЬЕВ
И.
Смотришь — вот дыхание твое на выноске,
справа раскачивается
на сколочнике-воздухе-черноземе.
Кто скажет, что тело залито по нутру до последнего края.
Сопричастье — под памятью как из горящего вывод?
Кровечная железа — по крику находит
живое.
Мне незаметен ход сердечного её наследства.
Этот домотелый каторжник — минута,
свернутая в ничто-чтобы-его! Есть ли кто-нибудь здесь живой?
Дай знак, чтобы не было момента находки —
все дыханья она саднит.
Задыхаюсь, стоя на тебе,
кровинка моя,
любовница моего ума! Уже прошедшее ты,
за телом не поспеваю:
в голос — в крик — в корень. Там позади средоточие
тела-нашего
в переходе к воде.
Гул дерева горит точь-в-точь, как ты рождаешься
частью себя: сейчас и сейчас. Опрокидывается время на
мелочь боли. Бродяжка внутренней речи просит
гроши, различимые в точке внимания. В повороте отдаешь отчет —
вне перечня нас, досягаемых жаром.
Из тебя смотрит то, что держится
все еще.
Пища равняется на себя — зеркало точит
движение.