ГРИГОРИЙ СТАРИКОВСКИЙ / ГДЕ ЭТА МУЗЫКА ЕСТЬ
***
меняю проголодь
на безвоздушный дар,
из вдавленного рта
ещё сочится пар.
вот ветошь бабочки,
вот остов стрекозы
в скупой тетрадочке
из высохшей слезы.
***
вот и начни с пристрочья, предстоянья,
отточием декабрьского зиянья,
космическим пробегом ветровым
по ивовым по струнам даровым.
не остывай змеиной прелью вровень
с лицом земли, не доглядвшей в корень.
когда окликнет выпь или не выпь,
раствор сутулых сумерек пригубь,
скажи водице волчьего пруда:
я, кажется, не сдох ещё, вода.
***
снилось тревожным пунктиром.
пришла и сказала:
— я так рада, что ты, наконец, вырос,
дышишь светло, золотящийся колос.
дай мне напиться воды, этот свет надвечерний —
лодочка белая с чёрным.
— ты ошибаешься, тень, я ни капли не колос,
жеванный парус, проглоченный слог безударный,
вёсельный взмах вхолостую и полые гроздья...
тень золотая, когда ты вернешься к причалу,
пей сколько хочешь студеные майские устья,
черную воду в прозрачных ладонях качая.
***
побрызгаем от муравьев на кухне,
проветрим воздух, чтобы вышел запах,
рассмотрим их, вот угольные крохи
на скатерти потухли.
здесь хорошо, и место теневое,
хотя не влажно, и довольно света.
взгляни, вот черные слезинки индевеют
и убывают незаметно.
засмотримся на их успокоенье,
отсутствие крупитчатого бега;
ещё немного, и сольются с тенью
на скатерти, и скатертью дорога.
мы выбьем скатерть, зрение насытив
картиной нанесенного урона,
сметем в совок и вынесем из дома
за дерево, цветущее напротив.
***
не выбросишь из головы
вещественные доказательства
предощущения листвы
и первые её свидетельства.
казалось бы, ты с темнотой
соединился горькой схожестью,
но в воздух выгляни густой,
там льется зелень принадлежности.
как длинный перечень родства,
полопавшихся почек зарево,
и восхищеньем вещества –
в жизнь обрываемое дерево.
конец зимы
справа и слева подтаяло, впереди — воспарение.
полая клетка сугроба, влагу повыело.
хочешь примазатья к ангелам, ляг на оставшийся
снег, напевай «левконоя моя ненаглядная».
все что ни скажешь, ложится на музыку,
где эта музыка есть? черновое, быть может, свечение
в четверть накала скучной вольфрамовой ниточки,
раз через два дуновение, дальше и около.
стихо-свечение было дыханьем угадано,
там, где свобода и жизнь сопрягаются впроголодь.
это дановского стих: снегом забрано стихо-борение.
всё перемелется, только не таянье, таянье.
ляг на сугроб, пока левконоя за табором
серого снега уходит, ещё до конца не растаяли
ангелов крылья, но ты не замерзнешь, наверное,
слушая песню, как дышит земля обновленная.
война
памяти василя быкова
живого хочется, сквозного,
оттуда, где не закрепиться
на высоте 4-10,
на долготе неопалимой,
укрытой в складки перегноя,
под золотой нашивкой солнца,
в папирусах информбюро,
с той стороны — неопалимой
в нашивках алых гимнастерки,
впредь отпускающей тепло,
как божью бабочку, с постоя.
лети в стационарный рай,
туда, крылатое созданье,
где вьются, льются соловьи
штабов над тихими тылами...
в поезде
в. ч.
занавесили складень оконный —
вровень с ночью — холстом ржд,
расшиваются перегоны,
отражаясь в небесной воде.
зуд пчелиного света внезапен,
узловат, но не жалит совсем;
высверк ка́пли, скользящей за каплей,
источается в темь.
волчий час — ни звезды, ни подруги,
полустаночков пыточный ход,
и чужая бессонница в руки,
как убитая птица, плывет.
вагинов
а.ш. и м.я.
сердце бьется тихой музыкой,
словно ветка в певчем воздухе.
это плещет, блещет шерсть стиха
и заласкивает досуха.
кто поёт, не беспокоится,
что ни капли не останется;
золотая ость усушлива,
шерстяная, вроде шепота.
с тем, что родилось из воздуха,
предстояла ставка очная,
там, где выплакана досуха
между льдом и льдом проточная.
оживала ветка певчая,
сердце, сжатое свечением;
здравствуй, слово неслучайное,
с возвращеньем, возвращением.
***
так и смотрел бы на убывание света,
на истощение неба над соседской крышей,
ты — не из тех, кто плачет о сладком дыме.
что здесь приятного? ты ничего не помнишь.
дым извивается полудохлой змейкой —
на берегу, занесенном теперь снегами.
если даже вернешься, вряд ли узнаешь, где ты,
неузнавание выстудит дым отчизны.
изворотливый, ты никуда не вернешься,
вот черный чай с вареньем, вот телевизор,
смотри, как ловят огромную рыбу
одиноко, несчастливо, на полудохлой лодке.
меняю проголодь
на безвоздушный дар,
из вдавленного рта
ещё сочится пар.
вот ветошь бабочки,
вот остов стрекозы
в скупой тетрадочке
из высохшей слезы.
***
вот и начни с пристрочья, предстоянья,
отточием декабрьского зиянья,
космическим пробегом ветровым
по ивовым по струнам даровым.
не остывай змеиной прелью вровень
с лицом земли, не доглядвшей в корень.
когда окликнет выпь или не выпь,
раствор сутулых сумерек пригубь,
скажи водице волчьего пруда:
я, кажется, не сдох ещё, вода.
***
снилось тревожным пунктиром.
пришла и сказала:
— я так рада, что ты, наконец, вырос,
дышишь светло, золотящийся колос.
дай мне напиться воды, этот свет надвечерний —
лодочка белая с чёрным.
— ты ошибаешься, тень, я ни капли не колос,
жеванный парус, проглоченный слог безударный,
вёсельный взмах вхолостую и полые гроздья...
тень золотая, когда ты вернешься к причалу,
пей сколько хочешь студеные майские устья,
черную воду в прозрачных ладонях качая.
***
побрызгаем от муравьев на кухне,
проветрим воздух, чтобы вышел запах,
рассмотрим их, вот угольные крохи
на скатерти потухли.
здесь хорошо, и место теневое,
хотя не влажно, и довольно света.
взгляни, вот черные слезинки индевеют
и убывают незаметно.
засмотримся на их успокоенье,
отсутствие крупитчатого бега;
ещё немного, и сольются с тенью
на скатерти, и скатертью дорога.
мы выбьем скатерть, зрение насытив
картиной нанесенного урона,
сметем в совок и вынесем из дома
за дерево, цветущее напротив.
***
не выбросишь из головы
вещественные доказательства
предощущения листвы
и первые её свидетельства.
казалось бы, ты с темнотой
соединился горькой схожестью,
но в воздух выгляни густой,
там льется зелень принадлежности.
как длинный перечень родства,
полопавшихся почек зарево,
и восхищеньем вещества –
в жизнь обрываемое дерево.
конец зимы
справа и слева подтаяло, впереди — воспарение.
полая клетка сугроба, влагу повыело.
хочешь примазатья к ангелам, ляг на оставшийся
снег, напевай «левконоя моя ненаглядная».
все что ни скажешь, ложится на музыку,
где эта музыка есть? черновое, быть может, свечение
в четверть накала скучной вольфрамовой ниточки,
раз через два дуновение, дальше и около.
стихо-свечение было дыханьем угадано,
там, где свобода и жизнь сопрягаются впроголодь.
это дановского стих: снегом забрано стихо-борение.
всё перемелется, только не таянье, таянье.
ляг на сугроб, пока левконоя за табором
серого снега уходит, ещё до конца не растаяли
ангелов крылья, но ты не замерзнешь, наверное,
слушая песню, как дышит земля обновленная.
война
памяти василя быкова
живого хочется, сквозного,
оттуда, где не закрепиться
на высоте 4-10,
на долготе неопалимой,
укрытой в складки перегноя,
под золотой нашивкой солнца,
в папирусах информбюро,
с той стороны — неопалимой
в нашивках алых гимнастерки,
впредь отпускающей тепло,
как божью бабочку, с постоя.
лети в стационарный рай,
туда, крылатое созданье,
где вьются, льются соловьи
штабов над тихими тылами...
в поезде
в. ч.
занавесили складень оконный —
вровень с ночью — холстом ржд,
расшиваются перегоны,
отражаясь в небесной воде.
зуд пчелиного света внезапен,
узловат, но не жалит совсем;
высверк ка́пли, скользящей за каплей,
источается в темь.
волчий час — ни звезды, ни подруги,
полустаночков пыточный ход,
и чужая бессонница в руки,
как убитая птица, плывет.
вагинов
а.ш. и м.я.
сердце бьется тихой музыкой,
словно ветка в певчем воздухе.
это плещет, блещет шерсть стиха
и заласкивает досуха.
кто поёт, не беспокоится,
что ни капли не останется;
золотая ость усушлива,
шерстяная, вроде шепота.
с тем, что родилось из воздуха,
предстояла ставка очная,
там, где выплакана досуха
между льдом и льдом проточная.
оживала ветка певчая,
сердце, сжатое свечением;
здравствуй, слово неслучайное,
с возвращеньем, возвращением.
***
так и смотрел бы на убывание света,
на истощение неба над соседской крышей,
ты — не из тех, кто плачет о сладком дыме.
что здесь приятного? ты ничего не помнишь.
дым извивается полудохлой змейкой —
на берегу, занесенном теперь снегами.
если даже вернешься, вряд ли узнаешь, где ты,
неузнавание выстудит дым отчизны.
изворотливый, ты никуда не вернешься,
вот черный чай с вареньем, вот телевизор,
смотри, как ловят огромную рыбу
одиноко, несчастливо, на полудохлой лодке.