АЛЕКСАНДР СМИРНОВ / КОГДА КОНЧАЕТСЯ ЗЕМЛЯ
Александр СМИРНОВ родился в городе Верхняя Тура в 1992 г. Ныне проживает в Екатеринбурге. Студент филологического факультета УрГПУ 4 курса. Публиковался в журналах «ЛикБез» (Барнаул) и «Новая Юность».
***
1
Смотрю на облако, а вижу молоко.
Приснись, вдова в растянутых трико.
Я буду верить, не смыкая глаз,
о плотных веках, сдерживающих нас
на зренье ватное, на зелень, на стену.
Костей хватает — слышать тишину.
Земля крещёная сухой, как рот, водой.
Молчи, пожалуйста, бумажною травой.
2
Прошу себя о многом не просить —
возможность есть и даже может пить
из лужи круглой, пролитой на стол,
чернил китайских, прятать валидол
в карманах, чувствовать игольчатый мороз
по коже, спать, не зажимая нос,
смотреть назад на зеркало в стене,
в конце концов в начале — тишине.
ШКОЛЬНЫЙ ДВОРИК
школьным утром сентября небо сушит водоёмы
что листвой календаря наполняются проёмы
и телами сквозь тела зашивая точно двери
за окном вокруг стекла неизвестные потери
с погружением воды вспоминается поверхность
безнадёжней пустоты как пожизненная верность
никому в большом лесу зацифрованное эхо
дети любят стрекозу и болят глаза от смеха
***
Абажур обжёг листву на ветках.
Жёлтый цвет не сильно колет глаз.
Не забудь купить себе таблетки,
то умрёшь на час вперёд-назад,
в сентябре, когда очнутся дети
и начнут безвылазно снимать,
как деревья гнутся в голом свете
на зеркальный фотоаппарат.
***
Руками вырыть твёрдый воздух,
ломая пальцы и стаканы,
когда в квадрат, точней жилплощадь,
вползают ноги-тараканы,
устало, выпрямив конечность.
Горизонтальное затишье
перерастает плавно в вечность,
срывая кожу с тёплой вишни.
Неузнаваемость. Поверхность
заселена, что волосами.
Собаковод разводит верность
с нечеловеческими снами.
***
Будущее наступает сразу же по щелчку.
Человек просыпается с чувством стыда.
Тут же превращается в звуки, буквы, строку
и движется в сторону — никуда,
тихо, неся собственную плоть в чёрном мешке,
скаля зубы зеркалу и стеклу, словно бабуин.
Голую смерть можно разглядывать ночью в глубокой реке,
стоя на берегу вокруг неизвестных равнин,
где непреступно в лохмотьях небес луна
тонет, но освещает в пространстве острые углы,
где начинается любая, вообще, длина
и не заканчиваются лица и столы.
***
Из взгляда небо выпадает
и ветер рвёт напополам
лицо, которое теряет
лицо, прилипшее к словам
бесчисленным, неповоротным.
Холодный прочерк хрусталя
читаешь зреньем однородным,
когда кончается земля.
***
Бескрайний букварь сплетает дошкольную речь
из греческих букв и честно размотанных ниток,
когда фонари горят за окном, чтоб лицо уберечь
от выпуклой тьмы, которой к тому же избыток.
Прошли поезда, но вышел, кто в срок опоздал,
ища на асфальте бесстопные, мокрые пятна.
Аптеки стоят, белея, как чёрный вокзал,
в холодный январь, что, впрочем, понятно.
Последним числом останемся во́время тут
глотать голоса и слышать отрывистый ветер,
пока сыновья завсегда бесконечно растут
и молча играют в предутреннем свете.
***
Пальцы хватают песок,
чертят ногтями круг.
Тьма — это чёрный сок,
я её пью без рук,
ночью, как свет лицо.
Март выжигает снег.
Птицы летят в яйцо,
не закрывая век,
сквозь горловую песнь.
Тень оставляет дом.
Я непременно есмь,
как кровяной объём
в первый последний день
возле токсичных вод.
Руки встают с колен
и закрывают рот.
***
Слепые все ушли на праздник темноты
в сосновые леса, где волосы сгорели
деревьев на ветру от спичек и воды,
когда скворцы зимой без крыльев прилетели,
склевавшие глаза у собственных теней,
забыв смотреть назад под зеркало сквозное.
Я — прошлое своё, которое длинней
становится всегда, как зрение слепое.
***
После смерти на Юг прямиком,
в утеплённый перьями дом
улететь самолётом ночным,
оставляя молчанье и дым.
Улететь, бороздя облака,
и не дрогнет ребёнка рука
написать, что летит человек,
будто снег.
***
Растает облако под утро,
и снег посыплется с дождем,
и раздвоение как будто
раздвинет зрение тайком,
когда ничто не происходит,
лишь нитевидный снегопад
дворы и крыши пухом кроет,
и все вокруг в стекло молчат.
***
1
Смотрю на облако, а вижу молоко.
Приснись, вдова в растянутых трико.
Я буду верить, не смыкая глаз,
о плотных веках, сдерживающих нас
на зренье ватное, на зелень, на стену.
Костей хватает — слышать тишину.
Земля крещёная сухой, как рот, водой.
Молчи, пожалуйста, бумажною травой.
2
Прошу себя о многом не просить —
возможность есть и даже может пить
из лужи круглой, пролитой на стол,
чернил китайских, прятать валидол
в карманах, чувствовать игольчатый мороз
по коже, спать, не зажимая нос,
смотреть назад на зеркало в стене,
в конце концов в начале — тишине.
ШКОЛЬНЫЙ ДВОРИК
школьным утром сентября небо сушит водоёмы
что листвой календаря наполняются проёмы
и телами сквозь тела зашивая точно двери
за окном вокруг стекла неизвестные потери
с погружением воды вспоминается поверхность
безнадёжней пустоты как пожизненная верность
никому в большом лесу зацифрованное эхо
дети любят стрекозу и болят глаза от смеха
***
Абажур обжёг листву на ветках.
Жёлтый цвет не сильно колет глаз.
Не забудь купить себе таблетки,
то умрёшь на час вперёд-назад,
в сентябре, когда очнутся дети
и начнут безвылазно снимать,
как деревья гнутся в голом свете
на зеркальный фотоаппарат.
***
Руками вырыть твёрдый воздух,
ломая пальцы и стаканы,
когда в квадрат, точней жилплощадь,
вползают ноги-тараканы,
устало, выпрямив конечность.
Горизонтальное затишье
перерастает плавно в вечность,
срывая кожу с тёплой вишни.
Неузнаваемость. Поверхность
заселена, что волосами.
Собаковод разводит верность
с нечеловеческими снами.
***
Будущее наступает сразу же по щелчку.
Человек просыпается с чувством стыда.
Тут же превращается в звуки, буквы, строку
и движется в сторону — никуда,
тихо, неся собственную плоть в чёрном мешке,
скаля зубы зеркалу и стеклу, словно бабуин.
Голую смерть можно разглядывать ночью в глубокой реке,
стоя на берегу вокруг неизвестных равнин,
где непреступно в лохмотьях небес луна
тонет, но освещает в пространстве острые углы,
где начинается любая, вообще, длина
и не заканчиваются лица и столы.
***
Из взгляда небо выпадает
и ветер рвёт напополам
лицо, которое теряет
лицо, прилипшее к словам
бесчисленным, неповоротным.
Холодный прочерк хрусталя
читаешь зреньем однородным,
когда кончается земля.
***
Бескрайний букварь сплетает дошкольную речь
из греческих букв и честно размотанных ниток,
когда фонари горят за окном, чтоб лицо уберечь
от выпуклой тьмы, которой к тому же избыток.
Прошли поезда, но вышел, кто в срок опоздал,
ища на асфальте бесстопные, мокрые пятна.
Аптеки стоят, белея, как чёрный вокзал,
в холодный январь, что, впрочем, понятно.
Последним числом останемся во́время тут
глотать голоса и слышать отрывистый ветер,
пока сыновья завсегда бесконечно растут
и молча играют в предутреннем свете.
***
Пальцы хватают песок,
чертят ногтями круг.
Тьма — это чёрный сок,
я её пью без рук,
ночью, как свет лицо.
Март выжигает снег.
Птицы летят в яйцо,
не закрывая век,
сквозь горловую песнь.
Тень оставляет дом.
Я непременно есмь,
как кровяной объём
в первый последний день
возле токсичных вод.
Руки встают с колен
и закрывают рот.
***
Слепые все ушли на праздник темноты
в сосновые леса, где волосы сгорели
деревьев на ветру от спичек и воды,
когда скворцы зимой без крыльев прилетели,
склевавшие глаза у собственных теней,
забыв смотреть назад под зеркало сквозное.
Я — прошлое своё, которое длинней
становится всегда, как зрение слепое.
***
После смерти на Юг прямиком,
в утеплённый перьями дом
улететь самолётом ночным,
оставляя молчанье и дым.
Улететь, бороздя облака,
и не дрогнет ребёнка рука
написать, что летит человек,
будто снег.
***
Растает облако под утро,
и снег посыплется с дождем,
и раздвоение как будто
раздвинет зрение тайком,
когда ничто не происходит,
лишь нитевидный снегопад
дворы и крыши пухом кроет,
и все вокруг в стекло молчат.