Саманта Швеблин / УБИТЬ СОБАКУ
Об авторе: САМАНТА ШВЕБЛИН (исп. Samanta Schweblin; род. 1978, Буэнос-Айрес)
Аргентинская писательница. Предки — выходцы из Германии. Окончила Университет Буэнос-Айреса, изучала кино, занималась веб-дизайном. Была гостем литературных фестивалей в Мехико и Берлине. Её рассказы включены во многие антологии аргентинской и латиноамериканской новеллы, выходившие на испанском, английском, французском языках.
Её новелла «Человек без судьбы» (исп. Un hombre sin suerte) была награждена Международной премией Хуана Рульфо за новеллистику (2012). В 2010 британский журнал Granta назвал Швеблин в числе 22-х наиболее интересных авторов моложе 35 лет, пишущих по-испански.
Пер. c исп. Михаила Петрова
Крот спрашивает: имя? Отвечаю. Я ждал его в условленном месте, он подкатил на "пежо”, на том самом, за рулем которого сейчас я. Мы только что познакомились. Он не смотрит на меня. Говорят, он никому никогда не смотрит в глаза. Спрашивает: сколько лет? Отвечаю: сорок два. И когда он говорит, что староват, думаю: а ему-то поболее будет. На носу у него маленькие очки, из-за них, должно быть, его и кличут Кротом. Он велит мне ехать на ближайшую площадь, сам разваливается на соседнем сиденье. Испытание простое, но важно его пройти, и потому я нервничаю. Если не сделаю все как надо, меня не примут, а если меня не примут, то не будет денег, а это все мне нужно только ради денег. Забить насмерть собаку в порту Буэнос-Айреса — испытание, чтобы узнать, а можешь ли ты сделать еще что похуже. Они говорят: что похуже, а смотрят куда-то в сторону, как если бы мы — те, которых еще не приняли, — не понимаем: что-то похуже — это убить человека, забить его до смерти.
Когда авенида разделяется на две улочки, сворачиваю на более спокойную. Светофоры, один за одним, переключаются с красного на зеленый и дают мне разогнаться, и вскоре череда зданий сменяется темно-зеленым провалом. Я думаю, что возможно на площади нет собак, но Крот велит остановиться. Биту взяли, спрашивает. Нет, говорю. Но как забить собаку, когда нечем бить. Я смотрю на него и молчу, знаю, что он хочет сказать, знаю, несложно догадаться. Но он молчит, думает, что бы я ни сказал, все будет против меня. Тогда он сглатывает и, похоже, предполагает: этот не убьет никого. И наконец говорит: у меня есть в багажнике, можете взять. И как пить дать, за очками глаза его светятся от удовольствия.
Вокруг центрального фонтана спят собаки. Бита у меня в руках, случай может предоставиться в любой момент, я приближаюсь. Собаки начинают просыпаться. Зевают, приподнимаются, смотрят друг на друга, на меня, рычат и по мере того, как я подхожу, отходят в сторону. Убить какую-нибудь, уже выбранную, легко. Но чтобы выбрать, кого убивать, на это нужно время и опыт. Самую старую собаку или самую молодую, а может, самую агрессивную. Я должен выбрать. Точняк, Крот смотрит сейчас из тачки и улыбается. Думает, никто кроме них не способен убить.
Собаки окружают меня, обнюхивают, некоторые теряют интерес, они отходят и снова ложатся, забывают обо мне. Для Крота, который сейчас смотрит на меня сквозь затемненное окно автомобиля, сквозь темные стекла очков, должно быть я, вцепившийся в биту в окружении спящих собак, мелок и смешон. Белая в пятнах рычит на другую собаку, черную, и когда черная кусает ее, подходит еще одна, лает, скалит зубы. И тогда первая цапает черную, а черная острыми зубами вцепляется той в шею, трясет ее. Я поднимаю биту и бью пятнистую в бок, та воет и падает. Готова, можно тащить, но едва я беру ее за лапы, как она кусает меня за руку. Рука тут же начинает кровоточить. Снова поднимаю биту и бью собаку по голове. Собака снова валится, она смотрит на меня, учащенно дыша, но не движется.
Поначалу медленно, затем все более уверенно связываю собачьи лапы, поднимаю ее и тащу к машине. Среди деревьев мелькает чья-то тень, это пьянчужка, он говорит, что так нельзя, что собаки запомнят, кто это был, и потом возьмут свое. Они помнят, говорит он, помнят, понимаете? Он садится на скамейку и нервно смотрит на меня. Я подхожу к машине, вижу Крота, он ждет меня, точно так же сидит как и раньше, однако я замечаю, что багажник "пежо” открыт. Собака мешком валится в него, она смотрит на меня, когда я закрываю багажник. В машине Крот говорит: если бы ты оставил ее на земле, она вскочила бы и убежала. Да, говорю. Он говорит: прежде чем отправиться к ним, ты должен был открыть багажник. Да, говорю. Ты должен был это сделать, но не сделал, говорит он. Да, говорю я и тут же раскаиваюсь, но Крот ничего не отвечает, смотрит на мои руки. И я на них смотрю, перевожу взгляд на руль и вижу, что все запачкано кровью, кровь на моих брюках, на автомобильном коврике. Ты должен был использовать перчатки, говорит он. Рана ноет. Ты пошел убивать собаку и не надел перчатки, говорит он. Да, говорю. Нет, говорит он. Я уже понял, говорю. И замолкаю. Мне больно, и потому лучше молчать. Завожу машину и медленно трогаюсь с места.
Пытаюсь сосредоточиться на дороге, понять, какие из всех этих улиц, что мелькают за окном, ведут в порт, причем не хотелось бы, чтобы Крот что-то мне говорил. Я не могу позволить себе роскошь совершить еще одну ошибку. Неплохо бы, конечно, остановиться у аптеки и купить пару перчаток, но медицинские перчатки не пригодны, а хозяйственные магазины сейчас закрыты. Полиэтиленовый пакет тоже бесполезен. Я могу стащить куртку, накрутить ее на руку и использовать вместо перчатки. Да, так и сработаю. Я думаю о "сработаю”, приятно осознавать, что я могу говорить как они. Сворачиваю на улицу Касерос, полагая, что она ведет в порт. Крот не смотрит на меня, ничего не говорит, сидит неподвижно, уставился вперед, дышит ровно. Наверняка они зовут его Кротом, потому что под очками у него малюсенькие глазки.
Четырьмя кварталами ниже Касерос пересекается с Чакобуко. А та уже с улицей Брасиль, которая выходит в порт. Вписываюсь в поворот, отклоняясь в сторону. В багажнике собачье тело бьется обо что-то и потом слышен шум, будто собака пытается подняться. Крот, похоже, удивлен ее живучестью, улыбается и показывает направо. Сворачиваю, притормаживая, на Брасиль, шины свистят, машина кренится, и снова шум в багажнике, собака пытается устроиться между битой и другими вещами. Крот говорит: тормози. Я торможу. Давай жми, говорит. Улыбается, и я жму. Еще давай, говорит, быстрее. Тормози, говорит, я торможу. Собака несколько раз бьется в багажнике, и Крот успокаивается. Говорит: едем дальше. И ничего больше. Я еду. На той улице, по которой мы едем, нет ни светофоров, ни разметки, и здания — чем дальше, тем все более ветхие. Мы близко к порту.
Крот показывает направо. Говорит: еще три квартала и налево, к реке. Выполняю. И тут же мы въезжаем в порт, я останавливаю машину на площадке, уставленную горами контейнеров. Бросаю взгляд на Крота, он на меня не смотрит. Не теряя времени, вылезаю из машины и открываю багажник. Я не обмотал куртку вокруг руки, но мне уже не нужны перчатки, дело уже почти сделано, нужно все закончить быстро и свалить. Порт пуст, вдали слабые желтые огоньки освещают несколько кораблей. Возможно, собака уже мертва. Я думаю, что так было бы лучше, в первый раз бить следовало сильнее и тогда сейчас она точно была бы мертва. Меньше работы, меньше времени с Кротом. Я бы убил ее прямо там, но Крот решил по-другому. Такая прихоть — везти полумертвую собаку в порт — не добавляет доблести. Убить перед всеми остальными псами сложнее.
Когда я хватаю собаку за лапы, чтобы вытащить ее из машины, она открывает глаза, смотрит на меня. И я отпускаю ее, она падает обратно в багажник. Передняя лапа царапает испачканный кровью коврик, она хочет подняться и задняя часть ее тела дрожит. Она все еще дышит, и дыхание ее учащенно. Крот наверняка засек время. Снова поднимаю ее, ей больно, она скулит, хотя уже не дергается. Опускаю ее на землю и волочу подальше от машины. Когда я возвращаюсь за битой, Крот вылезает из машины. Он стоит возле собаки и смотрит на нее. Подхожу с битой, вижу спину Крота, а за ним на земле — собаку. Если кто-то не понимает, что я убил собаку, то не понимает ничего. Крот не оборачивается, чтобы что-то мне сказать. Я поднимаю биту. Ну вот сейчас, думаю. Но не бью. Давай, говорит Крот. Я не бью — ни Крота по спине, ни по собаке. Ну же, говорит он, и тогда бита, рассекая воздух, бьет собаку по голове. Та скулит, дрожь пробегает по ее телу, а потом она замирает.
Я завожу машину. Сейчас Крот скажет мне, кого мне нужно сработать, как меня будут звать и сколько заплатят денег, а это важно для меня. Давай на улицу Уэрго, потом свернешь на Карлоса Кальво, говорит он.
Едем недолго. Крот говорит: на ближайшей притормози справа. Выполняю. Крот впервые смотрит на меня. Вылезай, говорит. Вылезаю, он перебирается на водительское место. Я наклоняюсь к окошку и спрашиваю: и что сейчас? Ничего, говорит он, вы засомневались. Он давит на газ, и "пежо” исчезает в темноте. Я оглядываюсь и понимаю, что он оставил меня на площади. На той же самой. От фонтана, из центра площади, поднимаются собаки, одна за одной, они смотрят на меня.
Аргентинская писательница. Предки — выходцы из Германии. Окончила Университет Буэнос-Айреса, изучала кино, занималась веб-дизайном. Была гостем литературных фестивалей в Мехико и Берлине. Её рассказы включены во многие антологии аргентинской и латиноамериканской новеллы, выходившие на испанском, английском, французском языках.
Её новелла «Человек без судьбы» (исп. Un hombre sin suerte) была награждена Международной премией Хуана Рульфо за новеллистику (2012). В 2010 британский журнал Granta назвал Швеблин в числе 22-х наиболее интересных авторов моложе 35 лет, пишущих по-испански.
Пер. c исп. Михаила Петрова
Крот спрашивает: имя? Отвечаю. Я ждал его в условленном месте, он подкатил на "пежо”, на том самом, за рулем которого сейчас я. Мы только что познакомились. Он не смотрит на меня. Говорят, он никому никогда не смотрит в глаза. Спрашивает: сколько лет? Отвечаю: сорок два. И когда он говорит, что староват, думаю: а ему-то поболее будет. На носу у него маленькие очки, из-за них, должно быть, его и кличут Кротом. Он велит мне ехать на ближайшую площадь, сам разваливается на соседнем сиденье. Испытание простое, но важно его пройти, и потому я нервничаю. Если не сделаю все как надо, меня не примут, а если меня не примут, то не будет денег, а это все мне нужно только ради денег. Забить насмерть собаку в порту Буэнос-Айреса — испытание, чтобы узнать, а можешь ли ты сделать еще что похуже. Они говорят: что похуже, а смотрят куда-то в сторону, как если бы мы — те, которых еще не приняли, — не понимаем: что-то похуже — это убить человека, забить его до смерти.
Когда авенида разделяется на две улочки, сворачиваю на более спокойную. Светофоры, один за одним, переключаются с красного на зеленый и дают мне разогнаться, и вскоре череда зданий сменяется темно-зеленым провалом. Я думаю, что возможно на площади нет собак, но Крот велит остановиться. Биту взяли, спрашивает. Нет, говорю. Но как забить собаку, когда нечем бить. Я смотрю на него и молчу, знаю, что он хочет сказать, знаю, несложно догадаться. Но он молчит, думает, что бы я ни сказал, все будет против меня. Тогда он сглатывает и, похоже, предполагает: этот не убьет никого. И наконец говорит: у меня есть в багажнике, можете взять. И как пить дать, за очками глаза его светятся от удовольствия.
Вокруг центрального фонтана спят собаки. Бита у меня в руках, случай может предоставиться в любой момент, я приближаюсь. Собаки начинают просыпаться. Зевают, приподнимаются, смотрят друг на друга, на меня, рычат и по мере того, как я подхожу, отходят в сторону. Убить какую-нибудь, уже выбранную, легко. Но чтобы выбрать, кого убивать, на это нужно время и опыт. Самую старую собаку или самую молодую, а может, самую агрессивную. Я должен выбрать. Точняк, Крот смотрит сейчас из тачки и улыбается. Думает, никто кроме них не способен убить.
Собаки окружают меня, обнюхивают, некоторые теряют интерес, они отходят и снова ложатся, забывают обо мне. Для Крота, который сейчас смотрит на меня сквозь затемненное окно автомобиля, сквозь темные стекла очков, должно быть я, вцепившийся в биту в окружении спящих собак, мелок и смешон. Белая в пятнах рычит на другую собаку, черную, и когда черная кусает ее, подходит еще одна, лает, скалит зубы. И тогда первая цапает черную, а черная острыми зубами вцепляется той в шею, трясет ее. Я поднимаю биту и бью пятнистую в бок, та воет и падает. Готова, можно тащить, но едва я беру ее за лапы, как она кусает меня за руку. Рука тут же начинает кровоточить. Снова поднимаю биту и бью собаку по голове. Собака снова валится, она смотрит на меня, учащенно дыша, но не движется.
Поначалу медленно, затем все более уверенно связываю собачьи лапы, поднимаю ее и тащу к машине. Среди деревьев мелькает чья-то тень, это пьянчужка, он говорит, что так нельзя, что собаки запомнят, кто это был, и потом возьмут свое. Они помнят, говорит он, помнят, понимаете? Он садится на скамейку и нервно смотрит на меня. Я подхожу к машине, вижу Крота, он ждет меня, точно так же сидит как и раньше, однако я замечаю, что багажник "пежо” открыт. Собака мешком валится в него, она смотрит на меня, когда я закрываю багажник. В машине Крот говорит: если бы ты оставил ее на земле, она вскочила бы и убежала. Да, говорю. Он говорит: прежде чем отправиться к ним, ты должен был открыть багажник. Да, говорю. Ты должен был это сделать, но не сделал, говорит он. Да, говорю я и тут же раскаиваюсь, но Крот ничего не отвечает, смотрит на мои руки. И я на них смотрю, перевожу взгляд на руль и вижу, что все запачкано кровью, кровь на моих брюках, на автомобильном коврике. Ты должен был использовать перчатки, говорит он. Рана ноет. Ты пошел убивать собаку и не надел перчатки, говорит он. Да, говорю. Нет, говорит он. Я уже понял, говорю. И замолкаю. Мне больно, и потому лучше молчать. Завожу машину и медленно трогаюсь с места.
Пытаюсь сосредоточиться на дороге, понять, какие из всех этих улиц, что мелькают за окном, ведут в порт, причем не хотелось бы, чтобы Крот что-то мне говорил. Я не могу позволить себе роскошь совершить еще одну ошибку. Неплохо бы, конечно, остановиться у аптеки и купить пару перчаток, но медицинские перчатки не пригодны, а хозяйственные магазины сейчас закрыты. Полиэтиленовый пакет тоже бесполезен. Я могу стащить куртку, накрутить ее на руку и использовать вместо перчатки. Да, так и сработаю. Я думаю о "сработаю”, приятно осознавать, что я могу говорить как они. Сворачиваю на улицу Касерос, полагая, что она ведет в порт. Крот не смотрит на меня, ничего не говорит, сидит неподвижно, уставился вперед, дышит ровно. Наверняка они зовут его Кротом, потому что под очками у него малюсенькие глазки.
Четырьмя кварталами ниже Касерос пересекается с Чакобуко. А та уже с улицей Брасиль, которая выходит в порт. Вписываюсь в поворот, отклоняясь в сторону. В багажнике собачье тело бьется обо что-то и потом слышен шум, будто собака пытается подняться. Крот, похоже, удивлен ее живучестью, улыбается и показывает направо. Сворачиваю, притормаживая, на Брасиль, шины свистят, машина кренится, и снова шум в багажнике, собака пытается устроиться между битой и другими вещами. Крот говорит: тормози. Я торможу. Давай жми, говорит. Улыбается, и я жму. Еще давай, говорит, быстрее. Тормози, говорит, я торможу. Собака несколько раз бьется в багажнике, и Крот успокаивается. Говорит: едем дальше. И ничего больше. Я еду. На той улице, по которой мы едем, нет ни светофоров, ни разметки, и здания — чем дальше, тем все более ветхие. Мы близко к порту.
Крот показывает направо. Говорит: еще три квартала и налево, к реке. Выполняю. И тут же мы въезжаем в порт, я останавливаю машину на площадке, уставленную горами контейнеров. Бросаю взгляд на Крота, он на меня не смотрит. Не теряя времени, вылезаю из машины и открываю багажник. Я не обмотал куртку вокруг руки, но мне уже не нужны перчатки, дело уже почти сделано, нужно все закончить быстро и свалить. Порт пуст, вдали слабые желтые огоньки освещают несколько кораблей. Возможно, собака уже мертва. Я думаю, что так было бы лучше, в первый раз бить следовало сильнее и тогда сейчас она точно была бы мертва. Меньше работы, меньше времени с Кротом. Я бы убил ее прямо там, но Крот решил по-другому. Такая прихоть — везти полумертвую собаку в порт — не добавляет доблести. Убить перед всеми остальными псами сложнее.
Когда я хватаю собаку за лапы, чтобы вытащить ее из машины, она открывает глаза, смотрит на меня. И я отпускаю ее, она падает обратно в багажник. Передняя лапа царапает испачканный кровью коврик, она хочет подняться и задняя часть ее тела дрожит. Она все еще дышит, и дыхание ее учащенно. Крот наверняка засек время. Снова поднимаю ее, ей больно, она скулит, хотя уже не дергается. Опускаю ее на землю и волочу подальше от машины. Когда я возвращаюсь за битой, Крот вылезает из машины. Он стоит возле собаки и смотрит на нее. Подхожу с битой, вижу спину Крота, а за ним на земле — собаку. Если кто-то не понимает, что я убил собаку, то не понимает ничего. Крот не оборачивается, чтобы что-то мне сказать. Я поднимаю биту. Ну вот сейчас, думаю. Но не бью. Давай, говорит Крот. Я не бью — ни Крота по спине, ни по собаке. Ну же, говорит он, и тогда бита, рассекая воздух, бьет собаку по голове. Та скулит, дрожь пробегает по ее телу, а потом она замирает.
Я завожу машину. Сейчас Крот скажет мне, кого мне нужно сработать, как меня будут звать и сколько заплатят денег, а это важно для меня. Давай на улицу Уэрго, потом свернешь на Карлоса Кальво, говорит он.
Едем недолго. Крот говорит: на ближайшей притормози справа. Выполняю. Крот впервые смотрит на меня. Вылезай, говорит. Вылезаю, он перебирается на водительское место. Я наклоняюсь к окошку и спрашиваю: и что сейчас? Ничего, говорит он, вы засомневались. Он давит на газ, и "пежо” исчезает в темноте. Я оглядываюсь и понимаю, что он оставил меня на площади. На той же самой. От фонтана, из центра площади, поднимаются собаки, одна за одной, они смотрят на меня.