СЕРГЕЙ ШЕСТАКОВ / В ХОЛОДНОМ РАЮ
Алексей ШЕСТАКОВ родился в 1988 году, с пятнадцати лет писал песни, сменил несколько музыкальных коллективов в поисках уникального звучания. Окончил театральный институт в 2009г., стихи начал писать в 2011г. Первые роли в драматических театрах — Ромео, Бездомный, Салтан, Корнюде и др.; оборвал отношения с академическим театром, чтобы уделять больше времени поэзии и музыке.
Смерть трибуны
дети готовьтесь к атаке
хватит вам сеять да жать
мамки завоют а так им
нечего было рожать
сколются вместе папули
бабушки ринутся в клуб
парни пролезьте под пули
девки не верьте ссыклу
лётчики хныкайте плазмой
бог вас пугнёт как гостей
разум его без маразма
сердце его без костей
***
В холодном раю мы всё время танцуем от печки.
Небесная манна — прокисшего снега комки;
не ходим гулять и не прыгаем в белые речки,
а в чёрную — да, если сдуру отбросим коньки.
Вечор в переходах и парках играют на нервах:
«Подайте огня» «Мы не курим» «А если найду?!»
Всё меньше животных, всё больше домашней шавермы,
и мясо прожарено лучше, чем в жарком аду.
Мы помним о скором конце — так устроена память.
И время всё ближе, и ближе, и ближе к весне…
Всё глубже и глубже в холодном поту засыпаем,
и думаем, что просыпаемся, ибо рассвет,
дитя на трескучем морозе трещит, как цикада,
блестящим румянцем измазав лицо на бегу.
И верится: рай — это больше, чем бегство из ада.
Я ангела видел сегодня. На белом снегу.
Чёрный лес
выбыли да выпали мы в лес
с длинными зрачками наголо
трое суток а в лесу-то бес
да веселье в тысячу голов
чёрный лес иному не бывать
вырву сердце чтобы не сгореть
мы бродили чтобы убивать
а мечтали тихо помереть
по костям горячим босиком
побежали рысью к леснику
а лесник-то служит мясником
суп свекольный варит на снегу
воет тень рогатая в лесу
свет безродный хочет извести
мы шепнём ей Господи Иису…
мы не помним как произнести
***
Она курила по-мужицки.
Она готовила обед.
И я готов был побожиться,
Что Бога нет.
Она по совести курила,
И чёрным хлебом стол накрыв,
Она пила, поскольку — рыба.
Как раз кончалась эра Рыб.
В ту ночь Титаник шёл по встречной,
Джон Леннон бросил Ливерпуль.
И был глоток, задевший печень,
Как сто пронзивших ливер пуль.
А клён, как повод миллионный,
Снежинкой первой засветил.
Она корила (или Оно?)
Меня за то, что без пяти…
«Возьми, дружок, в дорогу хлеб-то».
И, не добавив вслед «прощай»,
Курила жадно, словно некто
Ей запрещал.
***
какие могут быть игрушки
женюсь и сразу слягу в гроб
бабуля околеет в кушве
не одолеет тягу дров
со смертью смерть играет в жмурки
дрожит земля зажав зерно
пока и ос съедают щурки
и ослик тянет шар земной
Литургия/Летаргия
В космосе нет ничего
но за границей границы
бродят волхвы без чинов
слуги царя и царицы
В венах земли и пучин
разоблачители ада
белые черви-врачи
опыт проводят над ядом
Милая, выслушай кровь:
где-то на чистом Байкале
рыбы рыдают икрой
плачет Христос рыбаками
***
Это смерть навещает младенчика в образе Сталина —
Без усов и акцента — навязанный бабкой образ.
Может лунное эхо Бетховена вывернет спальную,
Чтоб идеи и расы слились во единую горесть.
Неужели он сам захотел народиться, рядиться,
Геометрию зреть, чертежей колыбельные струны
Никогда не слыхать, но догадываться и молиться
Не тому незнакомому, а на свои же рисунки.
Впрочем, он и молится не должен — кому что он должен —
Этот крохотный даже не шерсти, а кожицы клок.
Он не знает ещё: чем глупее, тем дальше и дольше.
Его мягкое темечко — око, он, Боже, циклоп.
О, не тронь его мать, пока чадо во власти у Фрейда.
Если словит удачу, на волю попрёт на своих.
И когда он посмеет упасть, поколения предков
Белым ветром свечи ему силу отвесят с ноги.
Будет смерть навещать его в образе деда Мороза —
Без усов, бороды и акцента — нехваткой тепла.
Вот ребёнок сидит и смолит — это формочка, поза.
Отче! Бей его, бей в кровяные сосуды стекла.
Одержимый
Луна пестрит болотным паром.
Пурга сужается в кольцо.
Рассвет, скрипучий как шлагбаум,
Не пустит бесов на крыльцо.
Я так живу. За мной — охота.
Блуждаю в полдень без лица.
А в ночь меня съедает кто-то,
Не доедая до конца.
Смерть трибуны
дети готовьтесь к атаке
хватит вам сеять да жать
мамки завоют а так им
нечего было рожать
сколются вместе папули
бабушки ринутся в клуб
парни пролезьте под пули
девки не верьте ссыклу
лётчики хныкайте плазмой
бог вас пугнёт как гостей
разум его без маразма
сердце его без костей
***
В холодном раю мы всё время танцуем от печки.
Небесная манна — прокисшего снега комки;
не ходим гулять и не прыгаем в белые речки,
а в чёрную — да, если сдуру отбросим коньки.
Вечор в переходах и парках играют на нервах:
«Подайте огня» «Мы не курим» «А если найду?!»
Всё меньше животных, всё больше домашней шавермы,
и мясо прожарено лучше, чем в жарком аду.
Мы помним о скором конце — так устроена память.
И время всё ближе, и ближе, и ближе к весне…
Всё глубже и глубже в холодном поту засыпаем,
и думаем, что просыпаемся, ибо рассвет,
дитя на трескучем морозе трещит, как цикада,
блестящим румянцем измазав лицо на бегу.
И верится: рай — это больше, чем бегство из ада.
Я ангела видел сегодня. На белом снегу.
Чёрный лес
выбыли да выпали мы в лес
с длинными зрачками наголо
трое суток а в лесу-то бес
да веселье в тысячу голов
чёрный лес иному не бывать
вырву сердце чтобы не сгореть
мы бродили чтобы убивать
а мечтали тихо помереть
по костям горячим босиком
побежали рысью к леснику
а лесник-то служит мясником
суп свекольный варит на снегу
воет тень рогатая в лесу
свет безродный хочет извести
мы шепнём ей Господи Иису…
мы не помним как произнести
***
Она курила по-мужицки.
Она готовила обед.
И я готов был побожиться,
Что Бога нет.
Она по совести курила,
И чёрным хлебом стол накрыв,
Она пила, поскольку — рыба.
Как раз кончалась эра Рыб.
В ту ночь Титаник шёл по встречной,
Джон Леннон бросил Ливерпуль.
И был глоток, задевший печень,
Как сто пронзивших ливер пуль.
А клён, как повод миллионный,
Снежинкой первой засветил.
Она корила (или Оно?)
Меня за то, что без пяти…
«Возьми, дружок, в дорогу хлеб-то».
И, не добавив вслед «прощай»,
Курила жадно, словно некто
Ей запрещал.
***
какие могут быть игрушки
женюсь и сразу слягу в гроб
бабуля околеет в кушве
не одолеет тягу дров
со смертью смерть играет в жмурки
дрожит земля зажав зерно
пока и ос съедают щурки
и ослик тянет шар земной
Литургия/Летаргия
В космосе нет ничего
но за границей границы
бродят волхвы без чинов
слуги царя и царицы
В венах земли и пучин
разоблачители ада
белые черви-врачи
опыт проводят над ядом
Милая, выслушай кровь:
где-то на чистом Байкале
рыбы рыдают икрой
плачет Христос рыбаками
***
Это смерть навещает младенчика в образе Сталина —
Без усов и акцента — навязанный бабкой образ.
Может лунное эхо Бетховена вывернет спальную,
Чтоб идеи и расы слились во единую горесть.
Неужели он сам захотел народиться, рядиться,
Геометрию зреть, чертежей колыбельные струны
Никогда не слыхать, но догадываться и молиться
Не тому незнакомому, а на свои же рисунки.
Впрочем, он и молится не должен — кому что он должен —
Этот крохотный даже не шерсти, а кожицы клок.
Он не знает ещё: чем глупее, тем дальше и дольше.
Его мягкое темечко — око, он, Боже, циклоп.
О, не тронь его мать, пока чадо во власти у Фрейда.
Если словит удачу, на волю попрёт на своих.
И когда он посмеет упасть, поколения предков
Белым ветром свечи ему силу отвесят с ноги.
Будет смерть навещать его в образе деда Мороза —
Без усов, бороды и акцента — нехваткой тепла.
Вот ребёнок сидит и смолит — это формочка, поза.
Отче! Бей его, бей в кровяные сосуды стекла.
Одержимый
Луна пестрит болотным паром.
Пурга сужается в кольцо.
Рассвет, скрипучий как шлагбаум,
Не пустит бесов на крыльцо.
Я так живу. За мной — охота.
Блуждаю в полдень без лица.
А в ночь меня съедает кто-то,
Не доедая до конца.