Илья Риссинберг
1. Что для вас поэзия, что – не поэзия?
2. Почему вы начали писать стихи?
1. План, образ, порядок действий в деяниях мирового Духа; образный путь самопознания духовного существа. Вечноединое Ничто творящего духочеловеческого Первоначала; находится оно в центре сферы животворного Света. Так осуществлённый образ живого самопознания и есть поэтическое слово, действительность которого носит путевой характер.
Поскольку всё и вся в мире и все миры преисполнены субстанциально-поэтическим светом Присутствия, не-поэзию, как некое "псевдо", можно уловить лишь акцидентально-апофатически в моментах субъективно явленного пустословия. Существом не-поэзии правит не-свобода; т. е. вместо п/д\остижения умом и сердцем пути-к-Идее такой "текст" останавливается на ненаполненном представлении. Напротив, поэт не останавливается ни перед чем (личным), чтобы всего себя отдать Слову, в пределе - Богу душу.
2. Начальные стишата да и просто словечки, дразнилки, игровые эскапады из безотчётного детского "тезауруса", сохранение которого в формах сознательной памяти вряд ли обязательно. А если более серьёзно и близко к моему - нашему - делу, то толчок к нему я ощутил в "выдохшемся" отходе от шахматных поисков истины, давшей услышать шёпот Слова правды как бы ответственное стояние перед несказанной Истиной.
***
Которую тысячу дышит зверьё
Недетских печалей – начало геройства:
Вставай, человечество, стой за своё
Мгновенье вынашивать вечные свойства,
Кочующим сворам, невзрачным дворам
Причастные, – Сущность выносит из ночи –
И нашему сну ничевошному Храм
Присвоить за веру в звериные очи.
И грустные ангелы стайкой, стишки
Трусцою за матерью тленного лета,
Субботнего сердца боролись флажки
За тихую детскую Божьего света.
При зеркале струй парковалась ветла,
Воробышек броный, воришка тертышник
С грехом пополам злоязычья дотла,
До низшего бренья печалей всевышних.
Сраженье языческих грубых столиц
Изнежили утренники украшений,
Подножье их речи и жертвенник ниц
Возносят к вершинам собор сокрушений.
***
Просвет между явью и сном положительно легче
Держать при себе, чем дождливые слёзы рожденья.
Печалью о юноше сыне ложится на плечи
Поношенный плащ долгожитель полос отчужденья.
Пойдёт на меня нищета со щитами рекламы
Мобильною улицей пива, и гула, и пыла.
Умру, но не в перечень камень краями-углами:
Одно моё имя, одно моё слово – могила!
Услышь хоть себя, оглоушная ночь наущений,
Возмолчь серебристое полчище тополем брани –
Откуда и сердце берётся за рёбра ущелий
Из жалостной вечности нас привечать не-рабами.
Удельное ложе поглубже постелет предлогу
Ладонь полнолунья, в её белоснежном каленьи
Настольною лампой, – к единому лону, ей-Богу,
С небесным поклоном дойдёт караван поколений.
Верни мне мой хлеб предложенья, о женского нимба
Божественный свет и система Твоя корневая,
Аллейная, вечное-мимо-сыновнему, ибо
Ни с места я в жизни, покорностью околевая.
***
Луна почивала непевчей совой.
Играли в снежки небосклона пригорочки.
От сердца до сердца, увы, своего
Одышками старческой скороговорочки.
Хороший мой, скверны пернатой труда
Твой шорох не стоит, скольма ни пропитывай
Страничку, стальная слеза в никуда
В ланите сверкнула тропинкой пиритовой.
Златых и серебряных кольцами лет
В работу по граням из табора в целости-
Сохранности взят, сердоликовый след
Слезит на развале зарниц драгоценности.
Не Господу перстень – примёрз. Наползла
Та суровица, коим тороном пялится
На глаз и на угол страна наползла –
Мала по добру снегопадная малица.
Материю целью не выказал трюм
Ковчега, на звук указала расщелина
Могилу Царя, чей завет алтарю –
Эфод облачения первосвященного.
Рабом обратимый, свободный дикарь,
Добром протяни ускользаемость санную –
Две дюжины чёртовы, – жизнь, а не кадр,
Кто окшевь кудермы возносит осанною.
Она, всевиновная жизнь, без ума
Любима, дороже дворняга ушастая.
Внутри ж – сокрушает стальные дома
По Божьему Храму, и Он – сокрушается.
***
Безупречный утренний туман
В трещинках, погрешностях, различьях..:
Выживанье из теснин ума
В нежный трепет шариков синичьих.
Легче сердца думать голове ль
О пустом – с таких же глаз любитель
Красной сини принял колыбель
Радуги за книжную обитель?!
Сны сосудов совестью чисты,
Хоть ветвей заветы и нестроги,
Плавно вымыт кровью черноты,
Гаснет сгусток трепетной тревоги,
Скомкан вмиг; в погибель жертвуй, грудь,
О небесных пташек иноверце,
Ибо вправе сжатью присягнуть
Токмо свет Божественный. Ой сердце!
Царь четы – четыре огольца, –
Прячь штукарский скипетр от дочурки,
Плачь, штукарский скипетр, по дочурке.
Бач, шахтарский свитер на дочурке,
Осыпь стен по шахматной фигурке.
Нем, налёт альпийского стрельца
Пишет перст судьбы по штукатурке,
И на нём стрекозья лень-пыльца.
Бытие
Приступая к святому свитку простодушной слезой ученья,
Напоследок одну попытку просит у сил Илья –
Звёздный тёзка, пророк любезный, – в тесной истине излученья
Изъясняется тьма над бездной ночью и днём ничья.
Матерински бесстрастной масти ржала рожь угловатых шахмат.
Смерть смонтировал старый мастер, ярые петухи –
Б/Д/рались приступа вечным боем саркофаги, мартены, шахты.
По насквозь в плясунах обоям плакал укромный хит.
Обретут оборот озимый хлеборобы любви, ночевье –
Ближний космос, превозносимый чистой росою кур
В твердь меж парою первов/р/одий. Окончательное ничевье
Русским именем переводит отчий Касдимский Ур.
Ничего из меня слезой не вышло, выдавило на спор мой
В самодельном иллюзионе под пеленой колен
Чудо-чадо стихо-творенья с не-под-дельной главой просТорной:
Тень Адама в тиши старенья, гибельный гобелен
Чужелюдья. А жизнью позже лучезарное брызнет брашно.
Значит, певчий над песнью ожил, вещим волхвам хвала.
Самодержец, хранитель ритма /, рифма/ плачей
с партией рукопашной:
– Речь чер-нилом удочерив, ма, молча кричма пришла
В точь ущельную,– учит сын мой...
***
По разуму плачет вощина вождя,
Чьи ухо и длань ухватиться должны
За мягкую музыку в духе дождя,
Что плавно ложится на сон тишины.
На музыку мозга – саму колыбель –
Не рёберный полог чуть дышит, но брезг
Усилился, глушит слепую капель
Пробоина, бредит угрозами брег –
Настроенный горем и звяканьем гирь,
Навязанный вызов, и выбор тяжёл.
Назначило время жестокая ширь.
Обыга отброшена. Бог отошёл.
Вощину вещей посвящает аскет
Скуфейкою чемеру, ширмой виску;
Умершему миру в музейной тоске
Взаимны змеиные гнёзда искусств.
Дворец бытия обитаем. Король –
Хранимый Творцом венценосный журавль –
Глотнёт мировую душевную боль..:
Убавь любомыслие скорби со лба –
Всплывёт колыбельная, вольная столь,
Ни льна в ней кабального: жертва, гурьба ль...
По вызову гибель! – скрижальная соль
Растаяла; гору иль я убирал?..
Покатится хлебом над росслабью зорь
Своим поглощённая кубарем хлябь.
Вдоль зренья и слуха дождаться изволь.
В пучине восхода утонет корабль.
2. Почему вы начали писать стихи?
1. План, образ, порядок действий в деяниях мирового Духа; образный путь самопознания духовного существа. Вечноединое Ничто творящего духочеловеческого Первоначала; находится оно в центре сферы животворного Света. Так осуществлённый образ живого самопознания и есть поэтическое слово, действительность которого носит путевой характер.
Поскольку всё и вся в мире и все миры преисполнены субстанциально-поэтическим светом Присутствия, не-поэзию, как некое "псевдо", можно уловить лишь акцидентально-апофатически в моментах субъективно явленного пустословия. Существом не-поэзии правит не-свобода; т. е. вместо п/д\остижения умом и сердцем пути-к-Идее такой "текст" останавливается на ненаполненном представлении. Напротив, поэт не останавливается ни перед чем (личным), чтобы всего себя отдать Слову, в пределе - Богу душу.
2. Начальные стишата да и просто словечки, дразнилки, игровые эскапады из безотчётного детского "тезауруса", сохранение которого в формах сознательной памяти вряд ли обязательно. А если более серьёзно и близко к моему - нашему - делу, то толчок к нему я ощутил в "выдохшемся" отходе от шахматных поисков истины, давшей услышать шёпот Слова правды как бы ответственное стояние перед несказанной Истиной.
***
Которую тысячу дышит зверьё
Недетских печалей – начало геройства:
Вставай, человечество, стой за своё
Мгновенье вынашивать вечные свойства,
Кочующим сворам, невзрачным дворам
Причастные, – Сущность выносит из ночи –
И нашему сну ничевошному Храм
Присвоить за веру в звериные очи.
И грустные ангелы стайкой, стишки
Трусцою за матерью тленного лета,
Субботнего сердца боролись флажки
За тихую детскую Божьего света.
При зеркале струй парковалась ветла,
Воробышек броный, воришка тертышник
С грехом пополам злоязычья дотла,
До низшего бренья печалей всевышних.
Сраженье языческих грубых столиц
Изнежили утренники украшений,
Подножье их речи и жертвенник ниц
Возносят к вершинам собор сокрушений.
***
Просвет между явью и сном положительно легче
Держать при себе, чем дождливые слёзы рожденья.
Печалью о юноше сыне ложится на плечи
Поношенный плащ долгожитель полос отчужденья.
Пойдёт на меня нищета со щитами рекламы
Мобильною улицей пива, и гула, и пыла.
Умру, но не в перечень камень краями-углами:
Одно моё имя, одно моё слово – могила!
Услышь хоть себя, оглоушная ночь наущений,
Возмолчь серебристое полчище тополем брани –
Откуда и сердце берётся за рёбра ущелий
Из жалостной вечности нас привечать не-рабами.
Удельное ложе поглубже постелет предлогу
Ладонь полнолунья, в её белоснежном каленьи
Настольною лампой, – к единому лону, ей-Богу,
С небесным поклоном дойдёт караван поколений.
Верни мне мой хлеб предложенья, о женского нимба
Божественный свет и система Твоя корневая,
Аллейная, вечное-мимо-сыновнему, ибо
Ни с места я в жизни, покорностью околевая.
***
Луна почивала непевчей совой.
Играли в снежки небосклона пригорочки.
От сердца до сердца, увы, своего
Одышками старческой скороговорочки.
Хороший мой, скверны пернатой труда
Твой шорох не стоит, скольма ни пропитывай
Страничку, стальная слеза в никуда
В ланите сверкнула тропинкой пиритовой.
Златых и серебряных кольцами лет
В работу по граням из табора в целости-
Сохранности взят, сердоликовый след
Слезит на развале зарниц драгоценности.
Не Господу перстень – примёрз. Наползла
Та суровица, коим тороном пялится
На глаз и на угол страна наползла –
Мала по добру снегопадная малица.
Материю целью не выказал трюм
Ковчега, на звук указала расщелина
Могилу Царя, чей завет алтарю –
Эфод облачения первосвященного.
Рабом обратимый, свободный дикарь,
Добром протяни ускользаемость санную –
Две дюжины чёртовы, – жизнь, а не кадр,
Кто окшевь кудермы возносит осанною.
Она, всевиновная жизнь, без ума
Любима, дороже дворняга ушастая.
Внутри ж – сокрушает стальные дома
По Божьему Храму, и Он – сокрушается.
***
Безупречный утренний туман
В трещинках, погрешностях, различьях..:
Выживанье из теснин ума
В нежный трепет шариков синичьих.
Легче сердца думать голове ль
О пустом – с таких же глаз любитель
Красной сини принял колыбель
Радуги за книжную обитель?!
Сны сосудов совестью чисты,
Хоть ветвей заветы и нестроги,
Плавно вымыт кровью черноты,
Гаснет сгусток трепетной тревоги,
Скомкан вмиг; в погибель жертвуй, грудь,
О небесных пташек иноверце,
Ибо вправе сжатью присягнуть
Токмо свет Божественный. Ой сердце!
Царь четы – четыре огольца, –
Прячь штукарский скипетр от дочурки,
Плачь, штукарский скипетр, по дочурке.
Бач, шахтарский свитер на дочурке,
Осыпь стен по шахматной фигурке.
Нем, налёт альпийского стрельца
Пишет перст судьбы по штукатурке,
И на нём стрекозья лень-пыльца.
Бытие
Приступая к святому свитку простодушной слезой ученья,
Напоследок одну попытку просит у сил Илья –
Звёздный тёзка, пророк любезный, – в тесной истине излученья
Изъясняется тьма над бездной ночью и днём ничья.
Матерински бесстрастной масти ржала рожь угловатых шахмат.
Смерть смонтировал старый мастер, ярые петухи –
Б/Д/рались приступа вечным боем саркофаги, мартены, шахты.
По насквозь в плясунах обоям плакал укромный хит.
Обретут оборот озимый хлеборобы любви, ночевье –
Ближний космос, превозносимый чистой росою кур
В твердь меж парою первов/р/одий. Окончательное ничевье
Русским именем переводит отчий Касдимский Ур.
Ничего из меня слезой не вышло, выдавило на спор мой
В самодельном иллюзионе под пеленой колен
Чудо-чадо стихо-творенья с не-под-дельной главой просТорной:
Тень Адама в тиши старенья, гибельный гобелен
Чужелюдья. А жизнью позже лучезарное брызнет брашно.
Значит, певчий над песнью ожил, вещим волхвам хвала.
Самодержец, хранитель ритма /, рифма/ плачей
с партией рукопашной:
– Речь чер-нилом удочерив, ма, молча кричма пришла
В точь ущельную,– учит сын мой...
***
По разуму плачет вощина вождя,
Чьи ухо и длань ухватиться должны
За мягкую музыку в духе дождя,
Что плавно ложится на сон тишины.
На музыку мозга – саму колыбель –
Не рёберный полог чуть дышит, но брезг
Усилился, глушит слепую капель
Пробоина, бредит угрозами брег –
Настроенный горем и звяканьем гирь,
Навязанный вызов, и выбор тяжёл.
Назначило время жестокая ширь.
Обыга отброшена. Бог отошёл.
Вощину вещей посвящает аскет
Скуфейкою чемеру, ширмой виску;
Умершему миру в музейной тоске
Взаимны змеиные гнёзда искусств.
Дворец бытия обитаем. Король –
Хранимый Творцом венценосный журавль –
Глотнёт мировую душевную боль..:
Убавь любомыслие скорби со лба –
Всплывёт колыбельная, вольная столь,
Ни льна в ней кабального: жертва, гурьба ль...
По вызову гибель! – скрижальная соль
Растаяла; гору иль я убирал?..
Покатится хлебом над росслабью зорь
Своим поглощённая кубарем хлябь.
Вдоль зренья и слуха дождаться изволь.
В пучине восхода утонет корабль.