/



Новости  •  Книги  •  Об издательстве  •  Премия  •  Арт-группа  •  ТЕКСТ.EXPRESS  •  Гвидеон
» ЛАДА ПУЗЫРЕВСКАЯ / БЛЮЗ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
ЛАДА ПУЗЫРЕВСКАЯ / БЛЮЗ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
Лада ПУЗЫРЕВСКАЯ родилась в Новосибирске,  выросла на Дальнем Востоке, жила в Новокузнецке, Санкт-Петербурге.  Окончила Новосибирскую Государственную Академию Экономики и Управления.  Автор книг: «Маэстро полуправды не всерьёз» (2004, Новосибирск) «время delete» (2009, Санкт-Петербург), «Последний десант» (2010, Таганрог).  Печаталась в журналах:  «Нева», «Сибирские Огни», «Дети Ра», «Ковчег», «Южное Сияние», «Эдита» (Германия), «Камертон» (Иерусалим), «Дальний Восток» и др. Член Южно-Российского союза писателей и Международного союза писателей «Новый современник».


каста

Где саду цвесть — белеет остов,
а мы краснеем для контраста,
лазутчики из девяностых,
нас — каста.

Неприкасаемая свора
в напрасной нежности жестоких
солдат, не вынесших фавора,
не стойких.

Так высоты все ниже градус,
и будто нет звезды позорней,
чем та, что выпала на радость
в наш лепрозорий.

Лечить отпетых нет причины,
и что в сердцах не налабай ты,
мы — сто пудов — неизлечимы,
нас килобайты.

В анамнезе — сто строчек в ворде
за тех, кто не успев наспамить,
за скобки вынесен — подводит
нас память.

Мы все еще online — на случай,
когда, забыв про чад и жен их,
провайдер свыше
свистнет
лучших
из прокажённых.


никто никогда

1
Битый час как зачахшею розой ветров
бредят гончие в кольцах Сатурна,
мы с тобой остаемся в ослепшем метро,
беспризорники мы, десантура.
Сквозь краплёное эхо никак напролом,
но залётная, будь ты неладна,
бледнолицая полночь встаёт на крыло,
намотала нам впрок Ариадна.
Вьются блики заманчивых гиперборей
в запыленных витринах Пассажа —
молча сдайся на милость и переболей,
на реликтовый сумрак подсажен.
Не блажи, не пойдут блиндажи на дрова,
крепче крепа созвездий короста,
и всего ничего — лишь конверт надорвать,
и прощай, разлинованный остров.
Вместе скинемся — станет нам архипелаг,
и Мальдивы считай, и Спорады,
поднимая на флаг запыленный good luck,
восставая чуть свет из парадной.
Где выходишь в народ, понемногу живой,
завещая другим — да авось им
будет проще тащить свой ковчег гужевой
вещих песен, прописанных в осень.

2
Хоть какую судьбину с весны замастырь —
к ноябрю, всё едино, сплывёт за мосты,
где в законе сквозняк ледовитый
беззастенчиво крошит асфальт и гранит,
мой хороший, хоть тысячу слов оброни —
пропадут ни за грош. Не дави ты
несогласные буквы — хоть чем их секи,
только нам не с руки забивать в косяки
безударные сны на панно там,
где кислотный залив, сам себе падишах,
бронзовеет бесстыдно в чужих падежах
помертвевшей воды, как по нотам.
Всё едино — небесный смотрящий де Сад
нас на пару отправит в последний десант —
сколько можно сидеть взаперти, но
позывной твой, запальчиво отшелестев,
не взметнётся искрою на жёлтом листе —
сорван голос. Не плачь, Робертино.
По охрипшим звонкам двери не нумеруй,
пусть последнее дело краснеть на миру,
пусть настырно теряю ключи я,
пусть не ссудят тепла ни Сенат, ни Синод,
но последняя страсть не сорвавшихся нот —  
колыбельная. Santa Lucia.

3
Засыпай же. Большой засыпает проспект
белым шумом почти тополиным —  
ни закат не распят, ни рассвет не распет,
но не время читать тропари нам.
Пусть вовеки серебряных век не поднять,
не вписавшись в чужие полотна,
но бывало, по-братски подбросишь огня —
и вскипит под асфальтом болото.
Здесь фехтуют с тенями вслепую, сиречь
в пику всем словарям и канонам
вольно льётся под камень невольная речь,
только нам не дано. Не дано нам.
Город гулких чернильниц и метких тавро,
пядь за пядью по памяти сдан ты,
тонет ветреный шепот в колодцах дворов,
то не дремлют стихи-секунданты.
Рифму на посошок не сотрёшь в порошок,
льнут к колоннам покладисто ростры —  
Никогда?.. Никогда. Хорошо?.. Хорошо.
Вряд ли в сумерках дело — да просто
ниоткуда никто умирать не пришел
на Васильевский остров.


не поверишь

Не поверишь, но по-прежнему светает
раз в году, по обещанью — суше, реже
дело тёмное, и осень — не святая,
выплавляет из-за острова на стрежень
тьмы героев, испокон литературных —
попирая без затей гипрок залива,
балансируют на стоптанных котурнах,
подбирая судьбы в рифму прозорливо.

Нам лелеять бы без устали да нянчить
безутешных их, по сумракам разлитых,
но при деле мы давно, восторг щенячий —  
вон кораблики пускаем, как же злит их
флот потешный — эко в воду наглядели
отражений, оступившихся на остром
слове. К слову, он буксует на пределе,
ватный ветер, прикрывая чудо-остров.

Здесь и кануть легче лёгкого картинно,
много надо ли смирительного счастья?..
Между тем рукой подать до карантина —  
так бинтуешь спящим ангелам запястья
всё нежнее да покрепче, всё напрасней,
между строчек уж такого накроили —
многих прочих не спасти, не на крови ли
этот храм, куда летели как на праздник.

Ни за страх, так хоть по совести рыдали,
не проснуться им уже, а не напомнишь —
так и сгинут в ночь нестройными рядами,
раз никто не научил позвать  на помощь.


блюз до востребования

хлещет сквозь пальцы черное молоко
ночь уползает прочь, не испачкав губ
вечер не вещий, если убит — сам глуп

спи, если сможешь — это не так легко
каркает ворон — вон он, карай, карай
вольному воля, слышишь — не умирай

плавленый морок, давленый виноград
вправленный ветер вымарал все шаги
тактика в такт, не в атаку ли там враги

это на нас так страстно натаскан град
вести с полей — мол, согнуты, как лоза
шельмой немеченой мечет и рвет гроза

сотую вечность пристально нас пасут
пастыри бродят с бредней наперевес
травка не забирает, тем дальше в лес

знать  виноделов не отдадут — под суд
рвешь на бинты который по счету стяг
молча ревешь, а капли свистят-свистят

барин не едет, кто же найдет наш кляп
каменный гость в безбашенном шапито
гулкий сквозняк, крепчающий шепоток

брешь в небесах и только не надо клятв
хлопать холопам нечем — ни рук, ни ног
многие днесь проснулись, да ты не смог


плохая сказка

Ведь не с нами цунами, что же трясет-знобит
поднебесный ковчег, стартующий в Урумчи,
и зазор между снегом и небом похож на бинт,
наливаясь пунцовым светом.
Молчи, молчи

про последний приют —
тут что не тюрьма, то скит,
а попробуй в сердцах надеждой не заболей,
окунаясь в чумные глаза лубяной тоски,
пропадая в краю непойманных соболей.

Лягушачья не меркнет слава — из кожи вон,
не святую являя за́полночь простоту —
словно родинки, помертвевшие на живом,
огоньки за бортом, потускневших небес тату.

Пусть по жизни уже не светит, факир зачах,
поле лётное — словно вымерло — по прямой
переходит в трофейных сказочных кирзачах
безутешный царевич с бряцающей сумой.

Что невесел-то?.. Реквизита с чужих болот
нанесло на три сказки — лучше не городи
про залётные стрелы, волшебный автопилот
и застенчивых жаб, пригревшихся на груди.

По колено здесь всё — сугробы и горе. Впрок
только водка и хлеб, да вечная мерзлота
обесточенных глаз,
лёгкий флирт и тяжёлый рок,
да зияющий выход за́ борт — давай, латай.


колыбельное

Ночь, распятая без затей, слов горячечных одержимость —
Боже, миленький, подержи нас до рассвета на высоте.
За блескучего льда стеной — миллионы цветочков аленьких,
ты держи нас, держи как маленьких
в этой сказочке жестяной,
где тягучая снов нуга в небе сумеречном желейном —
рук протянутых не жалей нам, не проснувшимся наугад
у последней своей реки. Между прошлым качай и будущим
всех изнеженных снежным чудищем одиночеству вопреки.шаблоны для dle


ВХОД НА САЙТ