ЯН ПРОБШТЕЙН / РЕЧЬ КАК ПАРОЛЬ
***
Мне труд плотника люб:
На славу сработан гроб,
В земле покосившийся сруб
И крест на развилке дорог.
В могиле лежит имярек,
Никто он себя нарек,
На развилке дорог
Остановись, человек!
2013
***
Как хороши, как свежи были идеалы,
когда очерчены все ареалы,
а над ними парил ореол.
А после мы сумняшеся нимало
мечи перековали на орала,
но остался двуглавый орел.
2013
Несвоевременные мысли
I
Все — сюр и сор
в ареале наших реалий
все в костер
пора бросать камни
которые мы не собрали
которые собрали не мы
ибо мы немы
не знаем кто мы где мы
где ад и где небо
нам бы зрелищ и хлеба
все на потребу
и даже —
все на продажу
II
Под страной мы не чуем себя
Мы не чуем других под собой
Мимоходом губя — не любя
Мы в решительный рвемся бой
III
отмерено немеряно
не дадено — украдено
нежность по-английски тендер
но вмешался Остап Бендер
IV
Кто обвинит в бесчувственности
тех в ком взыграл бес чувственности?
не чувство — чувствительность
искусность
и обходительность
и я право в сомнениях —
слева —
Прекрасная Дама
справа —
прекрасная во всех отношениях
2014
***
Древо познания растёт из сознания:
я сознаю свою инакость и самость,
и с осознаньем приходит
пониманье других, растущих
на соседних ветвях;
я сознаю, что и сам я другой,
сличая свои обличья, обличая себя
и отличая себя от других —
разветвление человечества,
изветливость языка.
Иногда ловишь себя на мысли,
что любой язык — иностранный:
речь, как пароль, испаряется,
когда мы начинаем парить за жизнь,
а пароль — это вход на хазу,
где малина, бабки и дурь до испарины.
Речь — общага, язык — очаг.
Язык выдает новояз с головой:
когда с уст лидера сорвалось «мочить в сортире»,
многие догадались, где его корни,
но не сделали выводов —
виноват ли язык?
Раскиньте мозгами
и головой наложите в общак
пайку себе на будущее.
Мельтешение зелени
затмевает ветви,
из-за шелестенья листвы
не видно леса —
приходится отыскивать корни,
чем труднее и глубже, тем упорней,
чтобы вернуть смысл бытию.
Вспомните вето Завета,
которые вы свели
к вещанию и увещеванию вещей.
Когда настанет время писать завещание,
кто-то осознает, быть может
(то есть, если бытие определяет сознание,
то смерть, быть может, шарахнет по темени),
что всю жизнь принимал время за вымя,
базарил по теме, разбазарил семя,
стоял на стрёме, вместо того, чтобы ногу в стремя,
бытие — это бремя, а жизнь —
за шеломянем еси.
2005
***
Вот какой он, оказывается, чёрный день —
беспросветная серость, даже моста
имени Джорджа Вашингтона не видно.
Здесь потеряешь не только собственную тень,
но и нравственные ориентиры.
Тьма осязаема, как фига в кармане.
Так сгустились и перемешались цвета,
что радуги век не увидишь. Обидно.
Идёшь на собранье, не на закланье,
и ловишь себя на мысли, что в этом тумане
ни Федры не встретишь и ни Эдипа —
просто некто вяло бросает: «Иди ты...».
Всё измельчало. Злодей — сирый,
герой страдает от геморроя. Не видно ни зги,
за исключением мелюзги:
захочешь подставить правую —
схлопочешь повторно по левой.
Была некогда девой,
а стала обычной шалавою.
Тьма и безлюдье. Хоть глаз выколи
за око, а зуб — за зуб.
Столько лет горе по свету мыкали,
что и свет белый стал не люб.
Страсти стали банальней. За одного
битого можно отдать только двух
убитых, но небитых или невинных нельзя.
Все утраченные близкие и друзья
сгустились на горизонте в точку тоски,
где сходятся параллельные и где ждут меня самого.
Собаки и дети радостно бегают в парке.
В инвалидных креслах возят стариков и старух.
Старухи, кажется, вяжут.
А может быть, это — Парки?
2007
***
Непреодолимое желание
вкусить запретный плод
даже ценой изгнанья —
кто нас поймет?
2013
***
«В одну и ту же реку нельзя вступить однажды», —
сказал Иосиф Бродский, но иные плывут по течению
всю жизнь, не излечившись от жажды,
вспоминая, предают забвению,
что неудобно, не забывая себя любимого
или ловимого, рабы неуловимого,
необъяснимого. Те, кто перешли Рубикон,
понимают, что невозможен возврат
ни в Рай, ни в детство, ни назад
к природе, как мечтал Жан-Жак Руссо,
и только вперед, до скончанья времен,
где со скрипом вращается великое Колесо.
2013
Мне труд плотника люб:
На славу сработан гроб,
В земле покосившийся сруб
И крест на развилке дорог.
В могиле лежит имярек,
Никто он себя нарек,
На развилке дорог
Остановись, человек!
2013
***
Как хороши, как свежи были идеалы,
когда очерчены все ареалы,
а над ними парил ореол.
А после мы сумняшеся нимало
мечи перековали на орала,
но остался двуглавый орел.
2013
Несвоевременные мысли
I
Все — сюр и сор
в ареале наших реалий
все в костер
пора бросать камни
которые мы не собрали
которые собрали не мы
ибо мы немы
не знаем кто мы где мы
где ад и где небо
нам бы зрелищ и хлеба
все на потребу
и даже —
все на продажу
II
Под страной мы не чуем себя
Мы не чуем других под собой
Мимоходом губя — не любя
Мы в решительный рвемся бой
III
отмерено немеряно
не дадено — украдено
нежность по-английски тендер
но вмешался Остап Бендер
IV
Кто обвинит в бесчувственности
тех в ком взыграл бес чувственности?
не чувство — чувствительность
искусность
и обходительность
и я право в сомнениях —
слева —
Прекрасная Дама
справа —
прекрасная во всех отношениях
2014
***
Древо познания растёт из сознания:
я сознаю свою инакость и самость,
и с осознаньем приходит
пониманье других, растущих
на соседних ветвях;
я сознаю, что и сам я другой,
сличая свои обличья, обличая себя
и отличая себя от других —
разветвление человечества,
изветливость языка.
Иногда ловишь себя на мысли,
что любой язык — иностранный:
речь, как пароль, испаряется,
когда мы начинаем парить за жизнь,
а пароль — это вход на хазу,
где малина, бабки и дурь до испарины.
Речь — общага, язык — очаг.
Язык выдает новояз с головой:
когда с уст лидера сорвалось «мочить в сортире»,
многие догадались, где его корни,
но не сделали выводов —
виноват ли язык?
Раскиньте мозгами
и головой наложите в общак
пайку себе на будущее.
Мельтешение зелени
затмевает ветви,
из-за шелестенья листвы
не видно леса —
приходится отыскивать корни,
чем труднее и глубже, тем упорней,
чтобы вернуть смысл бытию.
Вспомните вето Завета,
которые вы свели
к вещанию и увещеванию вещей.
Когда настанет время писать завещание,
кто-то осознает, быть может
(то есть, если бытие определяет сознание,
то смерть, быть может, шарахнет по темени),
что всю жизнь принимал время за вымя,
базарил по теме, разбазарил семя,
стоял на стрёме, вместо того, чтобы ногу в стремя,
бытие — это бремя, а жизнь —
за шеломянем еси.
2005
***
Вот какой он, оказывается, чёрный день —
беспросветная серость, даже моста
имени Джорджа Вашингтона не видно.
Здесь потеряешь не только собственную тень,
но и нравственные ориентиры.
Тьма осязаема, как фига в кармане.
Так сгустились и перемешались цвета,
что радуги век не увидишь. Обидно.
Идёшь на собранье, не на закланье,
и ловишь себя на мысли, что в этом тумане
ни Федры не встретишь и ни Эдипа —
просто некто вяло бросает: «Иди ты...».
Всё измельчало. Злодей — сирый,
герой страдает от геморроя. Не видно ни зги,
за исключением мелюзги:
захочешь подставить правую —
схлопочешь повторно по левой.
Была некогда девой,
а стала обычной шалавою.
Тьма и безлюдье. Хоть глаз выколи
за око, а зуб — за зуб.
Столько лет горе по свету мыкали,
что и свет белый стал не люб.
Страсти стали банальней. За одного
битого можно отдать только двух
убитых, но небитых или невинных нельзя.
Все утраченные близкие и друзья
сгустились на горизонте в точку тоски,
где сходятся параллельные и где ждут меня самого.
Собаки и дети радостно бегают в парке.
В инвалидных креслах возят стариков и старух.
Старухи, кажется, вяжут.
А может быть, это — Парки?
2007
***
Непреодолимое желание
вкусить запретный плод
даже ценой изгнанья —
кто нас поймет?
2013
***
«В одну и ту же реку нельзя вступить однажды», —
сказал Иосиф Бродский, но иные плывут по течению
всю жизнь, не излечившись от жажды,
вспоминая, предают забвению,
что неудобно, не забывая себя любимого
или ловимого, рабы неуловимого,
необъяснимого. Те, кто перешли Рубикон,
понимают, что невозможен возврат
ни в Рай, ни в детство, ни назад
к природе, как мечтал Жан-Жак Руссо,
и только вперед, до скончанья времен,
где со скрипом вращается великое Колесо.
2013