Михаил ПОГАРСКИЙ родился в 1963г. в Муроме, окончил механико-математический факультет МГУ, кандидат технических наук. Член Союза художников России. Автор более 60 книг, среди которых книги для детей, повести, романы, поэтические сборники. Автор более 100 научных и культурологических статей и эссе. Главный редактор и издатель альманаха "Треугольное колесо". Организатор и куратор международных арт-проектов, в т.ч. Московской международной ярмарки "Книга художника" и междисциплинарного международного проекта "Библиотека Просперо".

---

ДЕД МАРГЕЛАН 

Я лежал на балконе, закутанный в приятную полудрёму. И наблюдал за каким-то мистическим передвижением облаков. Не спалось. Почему-то вспомнилось детство. Вспомнилось как мой знаменитый дед Маргелан , закладывая в нос очередную понюшку табаку, словно живой произносит очередную философскую сентенцию.

"Судьба щедра на подарки. Вот только не каждый рискует их брать". "Только для пустомель и густобрёхов наша жизнь – театр. А для тех, кто хоть что-нибудь вообще понимает, жизнь – книга! Книга  рождения Земли и Неба. Книга рождения человека! Ты, Мишка, изучай грамматику судеб, а то так и останешься у разбитой бутылки".

Имя Маргелан досталось деду в бурные 20-е годы. Годы революций, бурь, катастроф и поэзии. Первые составляющие, как нетрудно догадаться, были сокращения экономиста Маркса и капиталиста Энгельса, на которых настоял мой прадед Георгий (красный комиссар и кавалерист). А окончание досталось деду от последнего царскосельского лебедя Иннокентия Анненского, которого глубоко почитала моя прабабушка Елизавета (дочка профессора Фроловского). Трудно сказать оправдал ли Маргелан своё многозначительное имя в глазах родителей или нет? Кажется, они прочили ему какое-то фантастическое будущее с поэтико-политическим уклоном, но дед упрямо подвизался по торгово-снабженческой части и никогда не лез ни в какие героические передряги. Оканчивал он свой трудовой век в пункте приёма стеклотары, где в основном и проходили наши с ним задушевные беседы.
Дед закрывал свою палатку ровно в пять, и никакие уговоры отстоявших длинную очередь неудачников не  могли поколебать этого правила.
 О, этот чудесный запах прокисшего пива, осевшего на донышках бутылок, аромат мятного нюхательного табака, лабиринты ящиков, тусклый свет обсиженной лампочки и дед, восседающий на перевёрнутом ящике, похожий на странную нахохленную птицу в синем халате.

- Знаки! Ты думаешь чтение знаков это удел следопытов, козопасов и шифровальщиков? Отнюдь. Каждый, кто не затушил в себе интуицию, способен научиться читать. Вот помню, проснулся я как-то утром, и надо было мне на шибко ответственную встречу идти по поводу продвижения, ну и вообще. А в душе трубы поют, погодка весенняя шепчет, как говорится, займи но выпей!
- Дедушка, а наш квартирант, дядя Вася, обычно говорит: "трубы горят".
- Много ты понимаешь! Горят – это с похмелья, это когда человека корёжит и в выпивке он лекарство видит и ею родимой от тоски спасается, а поют – это от переполнения жизни, это когда человек летит, словно ангел, и в глотке вина получает эликсир бессмертия.
- Как это, деда, бессмертия?
- Не перебивай. Так-то вот. Ну и это, стою я перед зеркалом галстук двойным узлом завязываю, и вдруг слышу СТУК. Гулко так кулаком кто-то во входную дверь бухает. Ну, мыслю себе, не иначе Судьба стучится! И что ж ты думаешь! Оказалось это Сашка, сосед притащился. Весь из себя весёлый, радость через края так и брызжет. "Георгиныч, - кричит, - гуляем! Мне из Воркуты от отца перевод пришёл!". Хотел я его послать было куда подальше, у меня же, сам понимаешь, - встреча. Да только тут зайчик солнечный на бутылку коньяка в Сашкиных руках упал. И знай себе в янтаре виноградном играет. И та-ак у меня, знаешь под ложечкой засосало-о… Ну, думаю, - ЗНАК… Крепко мы тогда с Сашкой наподдали. Помню, идём на какой-то окраине – заблудились. Места незнакомые. Вижу знак дорожный "поворот направо запрещён", только ить русскому человеку, куда нельзя туда и надо – поворачиваем. Подходим к оврагу. Слышу - будто бы стонет кто. Спускаюсь  по тропиночке, мартовской распутицей перемолотой, за кусточки придерживаюсь. И вот, глядишь ты, девчушка молодая лежит. Бежала домой через овраг, поскользнулась, ногу подвернула. Дрожит бедолага от холода и от страха. Насилу мы её с Сашком до дома донесли. Март не март, а ещё бы чуть-чуть и захолодела бы девица. Вот так вот Мишка я с твоей бабушкой и познакомился. А теперь скажи сидел бы ты сейчас вот на этом самом ящике если бы я в тот день знаков своих не послушался, а?
 

ДОЖДЬ В СТАМБУЛЕ

Пароход дал короткий прощальный гудок и отчалил.  Евпатория, подмигивая зелёным маяком медленно исчезала в ночи. Я задумчиво курил, облокотившись о холодный железный борт.  Наползала чёрная ночь. Надвигалось Чёрное море.

В душе моей творилось что-то странное.  Какая-то смесь стариковской грусти и ребяческого восторга.

Мысли текли ровным спокойным потоком, подстраиваясь под лёгкую корабельную качку: "вот ведь, странно-то как... думал ли я, что когда-нибудь вот так вот, запросто сяду на пароход и отправлюсь не куда-нибудь, а в ТУРЦИЮ, в СТАМБУЛ... но почему же в душе столько грусти? почему мне так неуютно? почему так хочется, чтобы рядом стояли, раскрыв свои удивлённые глазёнки мои малыши, и жена загоняла бы их в каюту, опасаясь простуды, а я бы показывал им Млечный путь, и созвездие длинношеего Лебедя, и Полярную звезду, остающеюся за кормой...

Должно быть старею..."

Корабль был небольшой и пассажиров село немного. Туристский сезон закончился, а торговцев напугали какие-то вновь введённые пошлины и сертификаты.

Только шесть человек отважились на сей раз пойти в Стамбул за товаром. И я, спустившийся с крымских гор, выглядел среди них со своим прожжёным рюкзаком какой-то рыжей вороной. Пассажиры относились к мне с полным непониманием, но тепло, как к милому ущербному ребёнку. Глуховатый коммерсант Виктор, едущий в Стамбул в 50-й раз, долго внушал мне меры предосторожности от всевозможных вымогателей и карманников, и в конце концов заронил в мою душу  серые пылинки тревоги. Но вскоре корабль догнала весёлая стая дельфинов, и настроение моё опять качнулось в сторону переливающейся радуги.

Ночью я неожиданно проснулся и отступившие страхи снова обхватили меня.

"Всё-таки жалко, что я еду один",- подумалось мне и я решил на всякий случай не брать с собой в первый день ни денег ни видеокамеры.

Потом я уснул и мне приснилось, что я еду не один, а со своим другом, Валеркой, знавшим эту Турцию, как свои пустые карманы... "Представляешь, Валерк, - говорил я, - а мне сегодня сон приснился, что я один еду, и так отчего-то страшно мне стало... Хорошо, что мы вместе, да?"

Утром, однако, все ночные страхи растворились в прибрежном тумане, и я взял с собой и камеру, и деньги...

Я был просто очарован Стамбулом. Часами бродил по его запутанным улочкам, заходил в величавые мечети и роскошные дворцы, спускался в подземелья и поднимался на башни, пил чай из небольших стеклянных стаканчиков и ел поджаренную на огне, только что пойманную в Боспоре ставриду.

Два дня пролетели как длинный солнечный праздник. А на третий я  вдруг выдохся, и зарядил мелкий октябрьский дождь. Мне уже не хотелось никакой экзотики. Впечатлений было достаточно и даже слишком. Я решил наконец-то побродить и по торговым рядам и купить домой хоть каких-нибудь сувениров.  Долго торговался с мальчишкой из-за каких-то крутящихся шариков-волчков. И, по моему убеждению, сторговал очень удачно. Я шёл опьянённый этой новой ещё незнакомой мне победой и глупо улыбался. Ко мне подошёл чистильщик обуви и попросил закурить. Мы разговорились на замысловатом русско-английско-турецком наречии. И когда выяснилось, что я приехал сюда из Москвы, Рушт (так звали чистильщика) пожелал угостить меня чаем. Отказаться от турецкого чая в этом крошечном изящном стаканчике, в компании добродушного чумазого чистильщика было просто невозможно. Я блаженно отогревался около этого мимолётного огонька внезапно вспыхнувшей дружбы, и пожелал угостить Рушта ракией и мы тут же послали за ней мальчишку.

Разговор наш был пустой и добрый. Рушт распространялся о московском Спартаке, который одних цветов с турецким флагом, расспрашивал о семье, о детях, рассказывал, что сам он из Анкары, а сюда приехал для "Бизнеса", горько сетовал на то что я не в ботинках, а в кроссовках, говорил, что они "not good" для его "бизнеса". И в конце-концов предложил почистить их каким-то специальным составом, говоря, что он по этой части "professor". Я согласился, чтобы не обижать нового друга, и поставил ногу в своей замызганной родной грязью кроссовке на хитроумную деревянную подставочку. Не прошло и минуты, как замшевые носы заблестели ровным матовым светом.

Настало время прощаться, и я понял, что наверное нужно что-нибудь заплатить Рушту. Вытащил из кармана тощую пачку оставшихся ассигнаций и спросил сколько я должен, прикидывая в уме, что бог с нею с этой сотней тысяч, зато сколько я получил удовольствия...

Но сотни, как я понял, оказалось, мало, Рушт уверял меня, что каждый ботинок стоит семь долларов, то есть в переводе на лиры - два миллиона триста. У меня оставалось два пятьсот.  Я огорошенно смотрел на Рушта, пытался сказать, что это очень много, что это мои последние деньги, что мне здесь ещё жить целый день, что надо купить подарки жене и детям. Но миллионы уже перекочевали в грязный карман, улыбающегося Рушта, который объяснял мне, что его в Анкаре ждут дети, и ему надо заработать на проезд к ним, и он не может позволить себе чистить обувь бесплатно, даже для друга.

Я шёл по мокрой стамбульской улице, такой же хмурый и тусклый, как осеннее небо над моей головой.

"Зачем я отдал ему эти деньги? Пихнул бы сотню, ну пятьсот в конце-то концов! Но столько! Это же по нашим деньгам сколько получается-то! Ничего себе почистил ботиночки!!! Дешевле новые было купить, чем эти чистить! Да ладно... Бог с ними. НЕ за кроссовки же я в конце-концов заплатил. Нарушать не хотелось. Не хотелось верить, что всё это было заранее выстроено, чтобы подцепить меня. Бог с ним. Ну не купит он никаких сувениров. Волчки-то детям уже есть. И ещё есть история о чаепитии с чистильщиком обуви. А разве жалко заплатить за хорошую историю? Ведь специально-то её не больно закажешь! Бог с ним. Подумаешь деньги. Да не в деньгах, конечно, дело. Дело в обмане. Ну и ладно обманут, значит обманут. Жизнь продолжается, даже если на улице дождь."

Я купил на оставшиеся деньги жареных каштанов, маленький стаканчик чая, и долго смотрел, как мелкий осенний дождь оседает в стамбульские лужи.

Чёрное море. Пароход "Память Меркурия".


В ЯНВАРЕ

Писать – что такое? Зависит от ударения!

Случилось так, что я тогда не то чтобы описался, а как бы это поточнее выразиться – обмочился. У меня машина хорошая, не Ролс-Ройс, конечно, но зато
с собственным туалетом. Туалет я сам сделал из пластиковой бутылки от сока. А что? И очень даже удобно, горлышко там широкое, промахнуться трудно. Припарковался где-нибудь в укромном месте, сделал своё дело, вышел на обочинку – вылил и вперёд с облегчённым мочевым пузырём и светлыми мыслями.

В тот день я на открытие выставки ехал. Зима. Мороз – лютый. А я с утра кофе напился и других жидких продуктов. Подпирает. Лечу по МКАДу в левом ряду 140-130 км и перестраиваться через пять рядов на обочину, ну совсем неохота. Ладно, думаю, дотерплю до места, чего там полчаса-то всего и осталось. Еду, музыку слушаю. Горячее сиденье спину припекает. А за окном морозяка под минус тридцать. Все дымы столбом стоят. Январь, короче.
           
Запарковался преуютнейше! Редким пешеходам и в голову не придёт, что человек в машине малую нужду справляет. О, это неземное блаженство, когда терпишь-терпишь и вот оно пролилось! Такое внутренне расслабление по всему телу проходит, такая истома! Кайф, одним словом. Вот тут-то со мной конфуз и приключился!!! Видно так уж мой пузырь с мочой переполнился, что коротка оказалось бутылка-то! А чего там  в ней?! Каких-то 400 грамм, а под наклоном и того меньше! Но раньше вроде всегда укладывался, а вот тут, поди ж ты! И самое главное, я и не сразу заметил, как она переполнилась-то! Сиденье горячее, всё горячее, да плюс блаженная расслабленность сознания. И вот, смотрю, мать честная, бутылка через край, на сиденье лужа, ну и штаны мои от ширинки и по всей промежности мокрее мокрого! И тут, конечно, встаёт основной вопрос всей русской интеллигенции: "Что делать?" Добро бы домой ехал. Куртка длинная, под ней незаметно. Пробежал сквозь подъезд, сам в ванную, штаны в стирку, и вся недолга. А мне выставку открывать! Ну не могу же я, в самом деле, туда в таком виде идти! Я ведь не Кулик и не Бренер, а вполне приличный художник. Ладно, думаю, время есть будем сушиться. Врубил воздушный обогрев на полную мощность и пытаюсь, как йог, или как Мистер Бин в одном из фильмов, изогнуться мокрым местом поближе к воздуховоду. Неудобно – чертовски. Спина затекает. Секунд десять посушусь – перерыв. Нет, думаю, так дело не пойдёт! Надо снимать. Ну, покувыркался малёк, стянул штаны. Сижу в одних трусах, штаны перед самым воздуховодом поворачиваю, музыку слушаю – лепота! Экий я ловкий малый, однако. В общем, штаны подсыхают, настроение поднимается, одна незадача – трусы-то тоже мокрые. Ну уж, надо идти до конца – снимаю трусы и в самую, что ни на есть сушку! И так я этим занятием увлёкся, что не заметил нависший невесть откуда угрозы. Тук-тук в окно! Оборачиваюсь, ёлы-палы, девушка! Красоты невозможной – глаза в поллица из под мехового капюшона так невинно на меня смотрят, а её милые губки шевелятся и что-то такое спрашивают. И вот представьте картину: сижу я в машине – без трусов, но в куртке, а тут она! Неудобно!!! Ну, что делать, прикрылся я кое-как полой куртки своей, открываю окно, и в буквальном смысле натыкаюсь на вопрос: "А Вы не скажете, как пройти в библиотеку?"
А у нас в этой самой библиотеке, как раз та самая выставка, открывать которую, я собственно и еду. Ну, Вы понимаете, какая буря чувств в тот момент в душе моей бушевала. Но я таки справился, объяснил как мог и с грустью провожая её взглядом, уже безо всякого настроения досушил исподнее.
           
Ну, дальше всё как по писанному. Прихожу на открытие. Она, конечно, тоже там, глазищами хлопает, на меня как на чудо чудное смотрит! Куратор, блин! И тут во мне ретивое взыграло! Такую я тогда пламенную речь толкнул, ну просто песня! Ну и после официальной части, была, думаю, ни была. Подхожу я к ней значит, туда-сюда, вы уж меня извините, я был в таком виде, опрокинул понимаете на себя бутылку… Да, что Вы говорит, Вы прекрасно выглядите и всё-такое.
           
Короче, через несколько лет она моей женой стала. Как впоследствии выяснилось, у неё довольно сильная близорукость и она тогда толком ничего не разглядела! А знакомство у нас получилось, ничего не скажешь – романтическое! И описать того стоило.

Отзвенели хрустальные арфы, или в конкурсе не участвую

Денег катастрофически не было. И вдруг этот конкурс! Кто же, как не он? Из издательства его уволили, и жить было не на что. Поэтому надо написать рассказ. Надо вложить в него сто тысяч смыслов. И получить эти сто тысяч рублей. Надо выплеснуть музыку, звучащую в его душе...

 Мишка уже слышал, как где-то в глубине подсознания зазвенели хрустальные арфы, и решительно отправился к ноутбуку. Но тут в дверь позвонили, и на пороге нарисовался Толян, в болотных сапогах и с удочками в руке. Мишка стал объяснять Толяну про пение хрустальных арф, и предлагал перенести рыбалку на завтра. Толян же упирал на то, жизнь коротка, а искусство вечно, и поэтому оно никуда не денется, а погода завтра испортится, и жить надо здесь и сейчас. Арфы на мгновение умолкли, сознание сфокусировалось на бутылке водки, призывно выпиравшей из кармана рюкзака, громкие барабаны жизни заглушили своим напором тихую мелодию рассказа.

Во дворе они встретили Ивана с баклажкой пива, который стал звать их на дегустацию виски. Иван говорил, что рыба не волк в лес не убежит, а тесть привёз из Англии литр виски, но Танька с утра точно не даст пить, а вот если он придёт с Мишкой, которого она любит, то конечно виски волшебным образом откроется. Мишка подумал, что с дегустации проще улизнуть к звону хрустальных арф, чем с рыбалки и согласился.
Виски действительно открылось. Танька, говорила, что Мишка человек тонкий, а Ивану всё одно, что виски, что водка, что крысиный яд лишь бы вставляло… Иван обиженно курил в окно, а Мишка думал, что нужно выпить ещё одну и уйти по-английски, чтобы дослушать пение хрустальных арф и написать рассказ, в котором будет сто тысяч смыслов. Но Танька зачем-то очень хотела познакомить его с какой-то Светкой с седьмого этажа, которая без ума от его творчества.

Светка – юное восторженное создание, порхала вокруг него в каком-то тонком невесомом халатике, сквозь который просвечивали её маленькие упругие груди. Она несла какую-то милую несусветную чушь, про пение хрустальных арф, наполняющее его тексты, которые пронизаны множеством смыслов. Мишка надувался от гордости и, слушая призывную музыку её звонкого тела,  окончательно терял тихую мелодию рассказа, зазвучавшего утром. И когда Танька деликатно испарилась, а Светка уже сидела у него на коленях, вдруг откуда-то неурочно заявился её  муж-охранник.

Уж неизвестно, что он там себе вообразил, только сдуру начал палить по творческим натурам из табельного пистолета. Светка убежала в спальню, а Мишка запустил в ревнивого Отелло подвернувшейся под руку табуреткой. Табуретка оказалась сильнее пистолета, и мавр-охранник рухнул как подкошенный на пол. Соседи, услышавшие шум выстрелов, вызвали милицию. И Мишка с окончательно заглохшими арфами уже через полчаса обживал серые стены КПЗ.

Его сокамерником оказался мажорного вида хлопец, явно маявшийся жутким похмельем.

- За что тебя? – спросил он, массируя аккуратно стриженную голову.
- Да, табуретку не туда бросил, - пробурчал Мишка, - а тебя?
- Спартака обоссал.
- Какого Спартака?
- Ну, памятник у нового стадиона. Не боись, сейчас батя приедет, разберётся с этой шушерой.

Батя с шушерой разобрался видимо по телефону. И Володя, осквернитель Спартака и батин сын, каким-то образом сумел забрать с собой и Мишку.

Они сидели в полутёмном пустом баре со странным названием "Арт-блин", где Володя угощал Мишку текиллой. На сцене одинокий саксофонист наигрывал "Лалы-бай" Ширинга. Арфы подсознания, кажется, вновь просыпались, под музыку Колыбельной птичьей земли.

- Ну что отмаркируем место силы? - спросил Володя.
- В смысле?
- Ну, марку, примешь?
- Какую марку?
- Голландскую.

После голландской марки пространство стало подвижным. Надрезанный лимон на рюмке с текилой показывал язык и смеялся противным солёным смехом. Сто тысяч пустопорожних смыслов оккупировали Мишкино сознание. Далёкий звон хрустальных арф накрыла какофония африканских тамбуринов и русской гармошки. Володя втолковывал Мишке, что сочинять рассказы и стихи это банально и что Мишка должен писать контент. Чтобы было коротко, ясно и свежо и чтобы от десятка слов вставляло не хуже чем от голландской марки. И что ему надо непременно познакомится со Славой, которому, кровь из носу, нужен хороший копирайтер.

Слава обитал в какой-то невообразимо запущенной квартире, по которой слонялся голодный непрестанно орущий кот.

- Мне нужен человек, чтобы вести новостную ленту, - сказал Слава, отхлёбывая из банки. Новости должны вставлять. Пользователя нужно подсадить на иглу интереса. Прямо сейчас можешь? 5-7 строк? Больше не надо.

Мишка мог.

- Про что писать? - устало спросил он.
- Про Спартака напиши! – посоветовал Володя, - напиши, что обоссать Спартака святая обязанность любого активного гражданина!

И Мишка набрал на клавиатуре короткий текст:

"Доколе Спартаки и прочие памятники будут стоять на нашем пути? Если я не могу пройти от речки Сходни, до речки Москвы, а кто-то за всеми этими заборами жрёт апельсины с маслом, то куда катится мир? Поэтому обоссать Спартака это не просто святая обязанность любого активного гражданина, но горячий протест против несправедливости и дискриминации городского населения!"

- Вещь! - Утвердительно кивнул Слава. - Про апельсины с маслом это сильно! Апельсины с маслом кого хочешь за живое зацепят!
- И про Спартака хорошо, - поддержал Володя, - только дискриминацию надо убрать, слишком сложное слово, народ не врубится.

Мишка пошёл в туалет. Из унитаза на него смотрела безрукая Венера Милосская. Сначала он подумал, что это голландская марка продолжает шутки с его сознанием, но вскоре понял, что статуэтка Венеры вполне себе настоящая и намертво приклеена ко дну унитаза. "Видно у них поветрие такое - ссать на античность", - подумал Мишка. Стараясь не попасть на Венеру, он мучился вопросом, как же справлять большую нужду?

- Смотри, твой пост за 5 минут почти сотню лайков собрал! Это успех, старик! Считай, что тестовое задание пройдено!
- А как по большому сходить? – спросил Мишка.
- Чо, приспичило? Там вон внизу Мак-дон для этих целей есть.
- Да, не-е я просто так, интересуюсь. И что же ты каждый раз в Мак-дон из-за этого ходишь?
- У меня всё по графику. С утречка после кофе, дома, с ноутбуком… А в офисе не-е, не получается, понимаешь, расслабиться. А Венеру я специально приклеил. С одной стороны прикольно, а с другой чтобы гости не срали!!! Знаю я эту публику! Им только, разреши, засрут всю квартиру на фиг!

Мишка думал о странной иронии судьбы и пути богини любви, вышедшей когда-то из океанской пены и поставленной сторожить унитаз… По сути, размышлял Мишка, она продолжает служить одному и тому же органу! Ведь, как ни странно венец любви и испражнения, соединён божественным промыслом в одно целое.

- Слышишь, старик, тобой тут один крендель интересуется. Ему литсек нужен.
- Во как? – удивлённо сказал Мишка, - А что делать?
- Да, ерунда, будешь рассказы для конкурса отбирать. Деньги, так себе… на апельсины с маслом не хватит, а на хлеб вполне.

Примерно через час он подписывал соглашение об условиях своей новой работы, в котором последним пунктом было прописано: "Обязуюсь не принимать участия в конкурсе, как лично, так и под псевдонимом".
Хрустальные арфы чиркнули по его уставшей душе прощальной нотой и окончательно умолкли.


ПРО ЭТО
                     Не ошибается тот, кто ничего не делает.
                     (пословица)


Ошибочка

- Ну! И как же ты мог до такого додуматься!?- возмущённо сказал папа.
- До чего до такого?- тихо спросил мальчик.
- До чего!? Будто ты сам не знаешь до чего!?- продолжал возмущаться папа.
- Не знаю,- ещё тише сказал испуганный мальчик.
- Ах, он, видите ли, не знает! Вот до чего дошло! Да я бы сквозь землю со стыда провалился, а он даже не понимает, о чём речь идёт! Ты что, издеваешься надо
мной?- совсем уже разошёлся папа. - Сейчас же прекрати паясничать и говори, зачем ты ЭТО сделал?
- Просто так,- сказал мальчик.
- Как это просто так?! Ты вообще соображаешь, хоть что говоришь-то?! Тебе уже целых восемь лет, а ты? Да я в твои годы кормушки бабушкам вешал и птичек через дорогу переводил, ой, то есть наоборот, конечно, - от волненья запутался папа.
- Мне только шесть,- сказал мальчик,- а кормушки мы тоже с папой вешали, а через дорогу меня мама не пускает.
- Ну, шесть... стой! То есть, как шесть? Ты родился в две тысячи первом, сейчас две тысячи десятый, две тысячи десять минус две тысячи один - девять лет получается, то есть восемь, конечно, потому что год только начался. И вообще, прекрати меня путать!

Какие ты ещё там кормушки вешал, с каким это папой?

- Ну, со своим, такие, знаете, из пакетиков от молока.
- Со своим, значит?! Из пакетиков, значит?! А я тогда, по-твоему, кто? Слон в кожаном пальто?
- Нет, Вы на слона не похожи,- сказал мальчик, - Вы слишком тощий, Вы на верблюда похожи.
- Здравствуйте! - завопил папа. - Я, оказывается, ещё и верблюд! И вообще, с какой это стати ты мне Выкаешь? Культурный, понимаешь ли, выискался.

Тут я решил наконец-то вмешаться. Потому что мне папу жалко стало. Папа у нас близорукий и без очков очень плохо видит. Увидел какого-то мальчика, видит, в чёрной шубке, видит, в валенках, вот и подумал, что это я. Тем более, что мальчика тоже Вовкой звали, и он откликнулся, когда папа позвал. А я, наоборот, не откликнулся. Потому что не успел.

- Па-а, - сказал я,- это ты не меня ругаешь. Это ты вот этого мальчика ругаешь. Он просто в такой же шубке был и в валенках, вот ты и перепутал.

Папа хлопнул себя по лбу и сказал:

- Вот ёлки-палки какие! Ошибочка, стало быть, вышла.

И мы пошл и кормить мальчика мороженым в соседнее кафе, потому что было неудобно.


Ошибочка-2

Папа купил нам мороженое с орехами и бутылку лимонада, а себе купил бутерброд и кофе. И только мы расселись поудобнее, только занесли над мороженым чайные ложки, как вдруг откуда ни возьмись появилась мама.

- Ага-а! - сказала мама,- он его ещё и мороженым кормит!
- Понимаешь, Таня, это, оказывается, вовсе и не он был! Понимаешь, это, оказывается, был точно такой же мальчик, в такой же шубке и валенках, а я, понимаешь, на него наругался ни за что ни про что, и теперь мне очень неудобно.
- Так это был не ты? - спросила у меня мама.
- Нет, - сказал я,- это был совсем другой мальчик.
- Ну, тогда другое дело, - сказала мама,- тогда, конечно, правильно, что мороженым.
- А это с вами кто? - спросила она про Вовку.
- Ну, так это и есть тот самый мальчик,- улыбнулся папа.
- Тот самый? - удивилась мама и внимательно посмотрела на Вовку.
- Как же тебе, мальчик, не стыдно,- сказала она,- такой маленький, а уже. Да я в твои годы дальше нашей песочницы носа высунуть боялась, а ты? И куда только твои родители смотрят!

Вовка шмыгнул носом и сказал:

- Они, наверное, сейчас в телевизор смотрят. Там сейчас кино про шпионов показывают.
- Ты не поняла, Таня, этот мальчик ни в чём не виноват, это я во всём виноват, - вмешался папа.
- Я думал, это Вовка, а это вовсе и не Вовка, то есть он тоже Вовка, только он не наш Вовка, а я, как назло, очки дома оставил, ну вот, так уж и получилось.
- Ничего не понимаю,- возмутилась мама,- так что, ты, что ли, ЭТО сделал-то?
- Ну, я, конечно, а кто же ещё? Я же тебе говорю, я очки дома забыл.
- Ну, знаете, это уж ни в какие ворота не лезет! Ну, я понимаю, мальчишка, но ты-то взрослый человек!
- Да что ж я, виноват, что ли, если у меня зрение плохое?
- Причём тут зрение! Даже слепой и то до такого не додумается.
- Ну, у слепых, как правило, слух хороший. Они по слуху лучше всякого зрячего понимают. А у меня слух совсем никудышный. Мне, говорят, медведь в детстве
на ухо наступил. И я ноту "соль" от ноты "до" никак не могу отличить.
- Причём тут соль! - вконец возмутилась мама,- да будь ты хоть совсем глухим, но ведь нельзя же ТАКИЕ вещи-то делать! Ребёнка бы постыдился.
- Да какие вещи? Ну, что уж тут такого страшного? Ну, перепутал? Ну, в шубках они одинаковых? Но ведь я же извинился! Мороженое вот им купил.

И тут мне снова пришлось спасать положение.

- Ма, - сказал я,- ЭТО не он сделал. Он только меня с мальчиком перепутал, а больше ничего плохого не сделал. Если честно, то ЭТО сделал я. Я не нарочно, мам, так уж вышло.
- Вот видишь, Таня, он не нарочно. А ты только зря ругаешься. Садись лучше с нами мороженое есть. И давай забудем ПРО ЭТО!

шаблоны для dle