ЮЛИЯ ПОДЛУБНОВА / ПЕРВИЧНЕЕ ОБРАЗОВ И СМЫСЛОВ (О КНИГЕ СТИХОВ ЮРИЯ ЦВЕТКОВА "СИНДРОМ СТЕНДАЛЯ")
Юлия ПОДЛУБНОВА родилась в 1980 г., окончила филологический факультет УрГУ, кфн, зав. музеем «Литературная жизнь Урала ХХ века», доцент УрФУ. Пишет рецензии, эссе, стихи, прозу. Постоянный автор журнала «Урал», обозреватель еженедельника «Лиterraтура»
ПЕРВИЧНЕЕ ОБРАЗОВ И СМЫСЛОВ
(Юрий Цветков. Синдром Стендаля. М.: ОГИ, 2014. – 62 с).
Кирилл Ковальджи в «Интерпоэзии» (2014, № 4) точно подметил, что Юрий Цветков «отважился писать стихи как бы с чистого листа: точно не существует наработанных поэтических структур, надо все придумывать заново». Солидаризируюсь со сказанным, однако добавлю, что подобный метод Цветкова — его большая заслуга как поэта и в то же время определенная метка, с которой трудно, практически невозможно, смириться и автору, и читателю. Это как если бы нам говорили: революция прекрасна, революция идет широким фронтом, но заявлениями бы все и ограничилось.
Всякий революционный посыл имманентен поэзии как по духу, так и по формотворческим практикам. Русская поэзия, пусть довольно молодая по сравнению с некоторыми другими, тем не менее уже привыкла к попыткам слома традиции, авангардизму, тем более — поэзия самая современная, творимая великим множеством авторов, имеющих собственное, нередко самое радикальное представление о конструирующих возможностях поэтического слова. Поэзию, кажется, отменяет только штамп, да и то после Пригова и третьей волны концептуализма, о незыблемости этой формулы стоит задуматься. Проблема заключается в том, что, сколько бы радикально настроенные поэты ни ломали традиции, сами попытки сломов в какой-то определенный момент становятся традициями. Если перерубить дождевого червя лопатой, простите за грубый натурализм, будет два червя.
Итак, Юрий Цветков попробовал отменить традицию и посмотреть на мир голыми глазами. Хотя, нет, не так, не по-обэриутски, а скорее, заново спроецировать мир через слово. Так и хочется вспомнить буддизм и его апологию чистого сознания и пустоты, но перед нами все-таки не Ян Каплинский, и даже не индивидуализированный солипсизм, более того, поэзия Юрия Цветкова сама по себе не ангажировано философична, хотя и содержит философские элементы. Значит, дело, скорее, в Витгенштейне: мир — это язык, одно без другого не существует. Поэтому Цветков не просто видит действительность в новом ракурсе, но с помощью поэтического слова создает ее из пустоты, лепит с нуля. Цветков – поэт-теург, который самим актом теургии оправдывает существование любых вещей и феноменов.
Центральным стихотворением сборника стал своеобразный поэтический манифест «Синдром Стендаля». В качестве эпиграфа к нему приводится высказывание самого Стендаля из книги «Неаполь и Флоренция: путешествие из Милана в Реджио»: «Я видел шедевры искусства, порожденные энергией страсти, после чего все стало бессмысленным, маленьким, ограниченным… Когда я выходил из церкви Святого Креста, у меня забилось сердце, мне показалось, что иссяк источник жизни, я шел, боясь рухнуть на землю…» Дальнейший текст строится как развернутый комментарий к эпиграфу с добавлением автобиографических подробностей, которые отражают авторское отношение к искусству. Мы узнаем, что Стендаль побывал в базилике Санта Кроче (Святого Креста) во Флоренции и провел некоторое время перед фресками Джотто, произведшими на него сильнейшее впечатление. Когда он вышел из базилики, то упал в обморок — в медицинской практике подобное нервное перенапряжение, вызванное произведениями искусства и вообще красотой чего бы то ни было, получило название синдром Стендаля. Последующее признание Юрия Цветкова принципиально:
Так вот такое же ощущение как впрочем у многих
У меня в юности было перед жизнью
Пожалуй больше чем перед произведениями искусства
Ее чудо тайна и сила всегда больше
Я это физически чувствовал
И все что я тогда писал
Наверное написано под этим чувством
Позже я увидел что-то здесь не так
Ощущение которое меня переполняло
Слабой тенью отразилось на бумаге
Видимо это связано со степенью таланта
Или еще с чем-нибудь
Но я все еще помню как тогда билось сердце
Именно жизнь, а не искусство вызывает у юного автора самые сильные переживания. Жизнь для него первичнее уже порожденных смыслов и образов, их красоты и совершенства. Да, искусство, воспринимаемое разными органами чувств, связано с «чудом, тайной и силой» жизни, но раз есть «чудо, тайна и сила» и их ощущение, то для поэта значимо подключение к ним напрямую, без посредников и опосредований. Отсюда эта очевидная для творчества Юрия Цветкова попытка избежать следования в фарватере традиции и вообще в фарватере. Попытка, повторюсь, по своему посылу экспериментаторская, хотя автор вряд ли претендует на звание революционера. Автор вообще при всей его сверхчувствительности – человек весьма трезвомыслящий и, надо отметить, симпатичный в своем трезвомыслии.
По крайней мере, такой образ создается непосредственно в творчестве Юрия Цветкова. Он не боится моделировать целостную личность, лирического героя, например, «счастливого Юру Цветкова». А почему бы нет? Почему бы не воспользоваться прямым лирическим высказыванием, если оно не вызывает ощущения вторичности?
Привычное дело:
Ночью Останкинская башня
Окутана легкой завесой тумана.
Она видна
Из любой части города,
Но лучше всего — из моего окна.
Сегодня я буду спать до конца.
Потом проснусь
(Со мной моя грусть).
Буду курить, думать о литературе, вспоминать тебя.
Бывают дни, когда жизнь удивительно ясна.
Почему бы не обратиться к теме семьи, родового гнезда, семейной памяти, не поговорить о родителях и детях? Если оставить за скобками неизбежную в подобном контексте тривиальность, а автор ее именно оставляет за скобками, то остается не только и не столько семейный быт, сколько метафизика времени, обостренное чувство конечности человека, переживание слабости и смерти самых близких людей. «Родителей баюкаешь, кормишь с ложечки, делаешь ванны, / Жалеешь, утираешь слезы — / Беспомощные мои, любимые, единственные». Поэзия становится интимной и пронзительной. Автор добивается эффекта сопереживания, поэтому не всегда слова лишь «слабая тень на бумаге», да и если бы Юрий Цветков действительно так считал, то вряд ли мы увидели его книгу.
На самолете за полчаса перелетел Черное море,
Как много лет назад высох любимый пруд —
Теперь детство и в самом деле закончилось.
«Синдром Стендаля», при всей целостности авторской личности, сборник, демонстрирующий довольно широкий диапазон поэтических возможностей. Дело даже не в нечастых рифмах и частых свободных стихах, которые наполняют книгу, а в тотальной свободе обращения со словом. Автор может экспериментировать с трехстишиями, делая экивоки в сторону восточной поэзии, он может представить переводы/переложения стихов Боба Дилана, что, впрочем, не означает, цветковской однозначной тяги к западным образцам. Его творчество располагается между полюсами русской философской лирики и современной англоязычной поэзии (что не редкость по нынешним временам), ни дрейфуя явным образом ни к одному из них.
Да, слово Юрия Цветкова абсолютно свободно. Однако когда в самом начале рассуждений я говорила о метке, с которой трудно, практически невозможно, смириться, то как раз и учитывала определенные опасности подобной свободы. Проблема в том, что если поэта полностью освободить от какой бы то ни было традиции, от художественной конвенциональности, согласиться, что жизнь важнее искусства, то места для поэзии как таковой в его творчестве останется мало. Поэзия как бы спрямится до грубой прямоты жизни, превратится в прямоговорение. Наверное, в таком раскладе есть определенный авангардный посыл, но — для автора, для специалиста, не для читателя, которого, порой, убеждает лишь сила образов и смыслов.
И переданных вербально ощущений, добавите вы. С ощущениями, впрочем, у Юрия Цветкова все в порядке.
ПЕРВИЧНЕЕ ОБРАЗОВ И СМЫСЛОВ
(Юрий Цветков. Синдром Стендаля. М.: ОГИ, 2014. – 62 с).
Кирилл Ковальджи в «Интерпоэзии» (2014, № 4) точно подметил, что Юрий Цветков «отважился писать стихи как бы с чистого листа: точно не существует наработанных поэтических структур, надо все придумывать заново». Солидаризируюсь со сказанным, однако добавлю, что подобный метод Цветкова — его большая заслуга как поэта и в то же время определенная метка, с которой трудно, практически невозможно, смириться и автору, и читателю. Это как если бы нам говорили: революция прекрасна, революция идет широким фронтом, но заявлениями бы все и ограничилось.
Всякий революционный посыл имманентен поэзии как по духу, так и по формотворческим практикам. Русская поэзия, пусть довольно молодая по сравнению с некоторыми другими, тем не менее уже привыкла к попыткам слома традиции, авангардизму, тем более — поэзия самая современная, творимая великим множеством авторов, имеющих собственное, нередко самое радикальное представление о конструирующих возможностях поэтического слова. Поэзию, кажется, отменяет только штамп, да и то после Пригова и третьей волны концептуализма, о незыблемости этой формулы стоит задуматься. Проблема заключается в том, что, сколько бы радикально настроенные поэты ни ломали традиции, сами попытки сломов в какой-то определенный момент становятся традициями. Если перерубить дождевого червя лопатой, простите за грубый натурализм, будет два червя.
Итак, Юрий Цветков попробовал отменить традицию и посмотреть на мир голыми глазами. Хотя, нет, не так, не по-обэриутски, а скорее, заново спроецировать мир через слово. Так и хочется вспомнить буддизм и его апологию чистого сознания и пустоты, но перед нами все-таки не Ян Каплинский, и даже не индивидуализированный солипсизм, более того, поэзия Юрия Цветкова сама по себе не ангажировано философична, хотя и содержит философские элементы. Значит, дело, скорее, в Витгенштейне: мир — это язык, одно без другого не существует. Поэтому Цветков не просто видит действительность в новом ракурсе, но с помощью поэтического слова создает ее из пустоты, лепит с нуля. Цветков – поэт-теург, который самим актом теургии оправдывает существование любых вещей и феноменов.
Центральным стихотворением сборника стал своеобразный поэтический манифест «Синдром Стендаля». В качестве эпиграфа к нему приводится высказывание самого Стендаля из книги «Неаполь и Флоренция: путешествие из Милана в Реджио»: «Я видел шедевры искусства, порожденные энергией страсти, после чего все стало бессмысленным, маленьким, ограниченным… Когда я выходил из церкви Святого Креста, у меня забилось сердце, мне показалось, что иссяк источник жизни, я шел, боясь рухнуть на землю…» Дальнейший текст строится как развернутый комментарий к эпиграфу с добавлением автобиографических подробностей, которые отражают авторское отношение к искусству. Мы узнаем, что Стендаль побывал в базилике Санта Кроче (Святого Креста) во Флоренции и провел некоторое время перед фресками Джотто, произведшими на него сильнейшее впечатление. Когда он вышел из базилики, то упал в обморок — в медицинской практике подобное нервное перенапряжение, вызванное произведениями искусства и вообще красотой чего бы то ни было, получило название синдром Стендаля. Последующее признание Юрия Цветкова принципиально:
Так вот такое же ощущение как впрочем у многих
У меня в юности было перед жизнью
Пожалуй больше чем перед произведениями искусства
Ее чудо тайна и сила всегда больше
Я это физически чувствовал
И все что я тогда писал
Наверное написано под этим чувством
Позже я увидел что-то здесь не так
Ощущение которое меня переполняло
Слабой тенью отразилось на бумаге
Видимо это связано со степенью таланта
Или еще с чем-нибудь
Но я все еще помню как тогда билось сердце
Именно жизнь, а не искусство вызывает у юного автора самые сильные переживания. Жизнь для него первичнее уже порожденных смыслов и образов, их красоты и совершенства. Да, искусство, воспринимаемое разными органами чувств, связано с «чудом, тайной и силой» жизни, но раз есть «чудо, тайна и сила» и их ощущение, то для поэта значимо подключение к ним напрямую, без посредников и опосредований. Отсюда эта очевидная для творчества Юрия Цветкова попытка избежать следования в фарватере традиции и вообще в фарватере. Попытка, повторюсь, по своему посылу экспериментаторская, хотя автор вряд ли претендует на звание революционера. Автор вообще при всей его сверхчувствительности – человек весьма трезвомыслящий и, надо отметить, симпатичный в своем трезвомыслии.
По крайней мере, такой образ создается непосредственно в творчестве Юрия Цветкова. Он не боится моделировать целостную личность, лирического героя, например, «счастливого Юру Цветкова». А почему бы нет? Почему бы не воспользоваться прямым лирическим высказыванием, если оно не вызывает ощущения вторичности?
Привычное дело:
Ночью Останкинская башня
Окутана легкой завесой тумана.
Она видна
Из любой части города,
Но лучше всего — из моего окна.
Сегодня я буду спать до конца.
Потом проснусь
(Со мной моя грусть).
Буду курить, думать о литературе, вспоминать тебя.
Бывают дни, когда жизнь удивительно ясна.
Почему бы не обратиться к теме семьи, родового гнезда, семейной памяти, не поговорить о родителях и детях? Если оставить за скобками неизбежную в подобном контексте тривиальность, а автор ее именно оставляет за скобками, то остается не только и не столько семейный быт, сколько метафизика времени, обостренное чувство конечности человека, переживание слабости и смерти самых близких людей. «Родителей баюкаешь, кормишь с ложечки, делаешь ванны, / Жалеешь, утираешь слезы — / Беспомощные мои, любимые, единственные». Поэзия становится интимной и пронзительной. Автор добивается эффекта сопереживания, поэтому не всегда слова лишь «слабая тень на бумаге», да и если бы Юрий Цветков действительно так считал, то вряд ли мы увидели его книгу.
На самолете за полчаса перелетел Черное море,
Как много лет назад высох любимый пруд —
Теперь детство и в самом деле закончилось.
«Синдром Стендаля», при всей целостности авторской личности, сборник, демонстрирующий довольно широкий диапазон поэтических возможностей. Дело даже не в нечастых рифмах и частых свободных стихах, которые наполняют книгу, а в тотальной свободе обращения со словом. Автор может экспериментировать с трехстишиями, делая экивоки в сторону восточной поэзии, он может представить переводы/переложения стихов Боба Дилана, что, впрочем, не означает, цветковской однозначной тяги к западным образцам. Его творчество располагается между полюсами русской философской лирики и современной англоязычной поэзии (что не редкость по нынешним временам), ни дрейфуя явным образом ни к одному из них.
Да, слово Юрия Цветкова абсолютно свободно. Однако когда в самом начале рассуждений я говорила о метке, с которой трудно, практически невозможно, смириться, то как раз и учитывала определенные опасности подобной свободы. Проблема в том, что если поэта полностью освободить от какой бы то ни было традиции, от художественной конвенциональности, согласиться, что жизнь важнее искусства, то места для поэзии как таковой в его творчестве останется мало. Поэзия как бы спрямится до грубой прямоты жизни, превратится в прямоговорение. Наверное, в таком раскладе есть определенный авангардный посыл, но — для автора, для специалиста, не для читателя, которого, порой, убеждает лишь сила образов и смыслов.
И переданных вербально ощущений, добавите вы. С ощущениями, впрочем, у Юрия Цветкова все в порядке.