ЭЗРА ПАУНД (НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ ЯНА ПРОБШТЕЙНА)
Другу, пишущему о танцовщицах кабаре
«Ни слова ей на ухо не шепни»
Vir Quidem, «О танцовщицах»
Мой добрый Хеджторн (по-английски будем
Мы величать тебя, пока не вздернут
Последних шлюх, не освежуют хрюш), —
Зрю, как мила жена, поет ребенок —
На кодаке хотя б; ты написал сонет
О немоте и о танцорках кабаре.
«Забудь о завтра», говоришь, а сам
Благоразумней и пристойней всех!
Ты пишешь: у Пепиты завтра нет.
Но завтра у Пепиты будет: жиром
Заплывшее мопсиное лицо
В воротничке утонет неопрятном —
Нечёсаная чернота. Не часто
Пепита будет ванну принимать,
Но украшенья, как грибок, на пальцах,
На пышном бюсте — как на полке между
Заплывшим подбородком и корсетом.
Мы разве много кабаре видали?
Стройна, худа, как мумия, Пепита,
Как клюква, как стручки бобов ребристых,
Пылает так Пепита
На тесной сцене перед нашими столами,
Иль жуликам-официантам угождает —
“CARMEN EST MAIGRE, UN TRAIT DE BISTRE
CERNE SON ŒIL DE GITANA”
И “rend la flamme”, —
бессмертный стих ты знаешь.
Слежу, как тушь, румяна и помада
Преобразили алчные черты —
За грош предмет для обожанья сменит.
«Стихотворенье посвяти мне».
Прильни ко мне, Пепита,
“-ita, bonita, chiquita” —
Так вот что ты имел в виду, кастрат рекламный,
Ты взял бы гемму из наследства дяди-толстяка:
Верхом на фаллусе крылатом Купидон
Размахивает плетью.
Нет, Пепита,
Тебя насквозь я вижу,
Пусть я тебя не видел наяву,
Но в сторону одну глядит твоя улыбка,
Раскрашенная же ухмылочка — в другую,
А рядом девочка-мальчишка, дура дурой,
она себе на жизнь не может заработать.
Да, завтра, завтра приходи,
Лет через десять спившись,
Она валяться будет под забором, ты ж, Пепита,
Разбогатеешь, раздобреешь, с мопсино-сучьими чертами,
И пятна черной краски на ногтях,
Хитра, расчетлива Пепита.
«Поэт, стихотворенье посвяти!»
Париж, испанский, любовь к искусствам — всё атрибуты гейши!
Эугения в короткой юбке вываливает свой живот,
Раскачиваясь перед пианистом,
И говорит: “Puavre femme maigre!”
Он гложет кость свою,
Оплаченную кем-то,
Выдавливая милую улыбку,
И говорит об украшеньях.
Мой добрый Хеджторн,
У каждого из них неповторимые черты.
Старик Попкофф
Обедать будет с миссиз Бэйзил на будущей неделе,
А также он представлен будет герцогине и вдове
Экс-дипломата из Уихокена , кто ни с кем,
Кроме «высочеств» и знати итальянской не общалась.
Эугения обедать будет в «Орбахосе»,
И страсти чувственной придет на смену страсть чревоугодья;
«Да насладятся души ваши туком», — сказал пророк .
Не сохранить нам эфемерной “mica salis” ,
Её нам мрачный климат северный, быть может, сбережёт.
И несмотря на реформацию, Нель Гвин по-прежнему на сцене,
Как прежде, Эдварда любовницы подмостки озаряют ,
Манерами чаруют и осанкой юных граций.
У шлюх расчетливых есть будущее всё же,
Отсрочка буржуазному убожеству дана.
Её же нынешняя убогость…
А что до нынешней убогости её…
В Венеции пришел я рано в «Ристоранте аль Джардино»
И видел, как пришли артисты: он и она с ребенком,
Безвкусное, добропорядочное трио,
А через час был ног показ и блесток,
“Un e duo fanno tre ,”
За ночью ночь
Программа неизменна: “Che!
La donna è mobile.”
PROVINCIA DESERTA*
У Рошкуарта,
Где холмы разделены
на три гряды
И три долины средь тропинок,
Змеящихся на север и на юг,
Есть роща, где серы от лишайника деревья...
Я там бродил
и старые преданья вспоминал.
В Шалю —
плетеная беседка;
У стариков–пенсионеров и старух
Есть кров там и права —
се милосердье.
На крышу я взобрался
по старым балкам,
Глядя вниз за Дрону —
за речкой, полной лилий,
Идет дорога на восток,
там Абетьер,
Где был старик–болтун в таверне.
Я знаю все дороги здесь :
Марьёль — на северо–восток,
Ла Тур,
Стоят три башни под Марьёлем,
Там старуха рада
слушать Арнаута
И рада одежду дать взаймы сухую.
Я пешком
дошел до Перигора,
Смотрел, как пламя факелов взмывая
Окрасило фасад собора;
Слышал, как смех рассыпался во мраке.
Я оглянувшись над рекою, видел
высокий замок
И стройных минаретов строй — белые колонны.
Я в Рибейраке побывал
и в Сарле,
По шатким ступеням всходил я, о Круа слышал рассказы,
Бродил среди руин замка Бертрана,
Видал Кагор, Шалю, Нарбонну
И Эксидойл, построенный со тщаньем.
Я повторял:
«Здесь так же он ходил.
Здесь Cœur–de–Lion погиб.
Здесь славная песня звучала.
Здесь шаг ускорил он.
Здесь лежал задыхаясь».
Глядел на юг от Аутфорта я,
представляя Монтаньяк на юге.
Лежал я в замке Рокафиксада,
взглядом сливаясь с закатом,
Видел, как медь пролилась
горы окрасив,
Видел поля, бледные, чистые, как изумруд,
Острые пики, зубцы в вышине, дальние замки.
Я говорил: «Древние здесь пролегали дороги,
Люди ходили по этим долинам и долам,
Где великие замки стояли бок о бок».
Я видел Фуа на скале, видел Тулузу,
и Арль, теперь совершенно иной.
Я видел руины «Дораты».
Я восклицал:
«Гвидо! Риквёр»
Думал о Трое второй,
Знаменитом местечке в Оверни:
Двое мужей бросили жребий, одному замок достался,
Другой пошел с песней бродить по дороге.
Он даму воспел.
Всю Овернь потрясла эта песня.
Сам Дофин его поддержал.
«Замок — Аустору»!
«Пейре выпало петь —
Благороден, собою хорош».
Даму он покорил,
Похитил ее, отбил атаку отряда,
Армию мужа.
Это конец преданья.
Прошли те времена.
Пейре де Маэнсак умер давно.
Я по дорогам этим прошел.
Для меня они все были живы.
* опустевшая (заброшенная) провинция
Военные стихи
Застыньте двухгрошовые поэты! —
Ибо вы девять лет из десяти
Хлопушками сражаетесь за славу, —
Умолкните, пусть говорят
солдаты,
Копеечную славу соскрести
Не тщитесь вы с руин Лувена,
Пожарищ Льежа,
Лемана и Бриальмона.
Февраль 1915
Механик в грязной кожанке, как в латах,
Идёт пред тягачом своим,
Как будто он герой из саг —
Греттир иль Скарфеддин,
Он важен, точно маг.
Его машина грохает за ним,
Как зверь из мифа или
Как Грендель заколдованный в цепях,
Не вдохновит меня на сагу его удача злая,
А вам, сверхобразованные утонченные писаки,
Загадку черепа его не разгадать!
Ни вам, производители романов,
Вам, доморощенные реалисты!
Идет он, я иду за ним,
Он встанет, я стою.
Он — человечество, а я — искусства.
Изгои оба мы.
Война сия не наша,
Не принимаем мы сторон.
Порочное средневековье
И толстобрюхая торговля,
Не принимаем мы сторон
Шлюх, обезьян, фанатиков, витий
И садомазохистов! Через год,
Как Dies irae, чёрный,
Останутся незримые проселки,
Незримые ростки и взрывы почек.
Выбор
Вы правы были, когда утверждали,
что боги нужнее волшебников вам,
Однако я видел, как вы восседали
На благородном, белом, статном коне,
Как странная та королева из сказки.
Странно, что вы были в длинном платье
и цветы украшали ваши волнистые пряди,
Странно, что ваше лицо могло измениться,
напомнив другую, чтоб мучать меня;
Странно, что вы решили укрыться
В облаке тех красавиц, что мне безразличны.
А как же я, кто за каждым листком следит на ветру?
Скажете вы, что я обращенье такое сам заслужил.
«Ни слова ей на ухо не шепни»
Vir Quidem, «О танцовщицах»
Мой добрый Хеджторн (по-английски будем
Мы величать тебя, пока не вздернут
Последних шлюх, не освежуют хрюш), —
Зрю, как мила жена, поет ребенок —
На кодаке хотя б; ты написал сонет
О немоте и о танцорках кабаре.
«Забудь о завтра», говоришь, а сам
Благоразумней и пристойней всех!
Ты пишешь: у Пепиты завтра нет.
Но завтра у Пепиты будет: жиром
Заплывшее мопсиное лицо
В воротничке утонет неопрятном —
Нечёсаная чернота. Не часто
Пепита будет ванну принимать,
Но украшенья, как грибок, на пальцах,
На пышном бюсте — как на полке между
Заплывшим подбородком и корсетом.
Мы разве много кабаре видали?
Стройна, худа, как мумия, Пепита,
Как клюква, как стручки бобов ребристых,
Пылает так Пепита
На тесной сцене перед нашими столами,
Иль жуликам-официантам угождает —
“CARMEN EST MAIGRE, UN TRAIT DE BISTRE
CERNE SON ŒIL DE GITANA”
И “rend la flamme”, —
бессмертный стих ты знаешь.
Слежу, как тушь, румяна и помада
Преобразили алчные черты —
За грош предмет для обожанья сменит.
«Стихотворенье посвяти мне».
Прильни ко мне, Пепита,
“-ita, bonita, chiquita” —
Так вот что ты имел в виду, кастрат рекламный,
Ты взял бы гемму из наследства дяди-толстяка:
Верхом на фаллусе крылатом Купидон
Размахивает плетью.
Нет, Пепита,
Тебя насквозь я вижу,
Пусть я тебя не видел наяву,
Но в сторону одну глядит твоя улыбка,
Раскрашенная же ухмылочка — в другую,
А рядом девочка-мальчишка, дура дурой,
она себе на жизнь не может заработать.
Да, завтра, завтра приходи,
Лет через десять спившись,
Она валяться будет под забором, ты ж, Пепита,
Разбогатеешь, раздобреешь, с мопсино-сучьими чертами,
И пятна черной краски на ногтях,
Хитра, расчетлива Пепита.
«Поэт, стихотворенье посвяти!»
Париж, испанский, любовь к искусствам — всё атрибуты гейши!
Эугения в короткой юбке вываливает свой живот,
Раскачиваясь перед пианистом,
И говорит: “Puavre femme maigre!”
Он гложет кость свою,
Оплаченную кем-то,
Выдавливая милую улыбку,
И говорит об украшеньях.
Мой добрый Хеджторн,
У каждого из них неповторимые черты.
Старик Попкофф
Обедать будет с миссиз Бэйзил на будущей неделе,
А также он представлен будет герцогине и вдове
Экс-дипломата из Уихокена , кто ни с кем,
Кроме «высочеств» и знати итальянской не общалась.
Эугения обедать будет в «Орбахосе»,
И страсти чувственной придет на смену страсть чревоугодья;
«Да насладятся души ваши туком», — сказал пророк .
Не сохранить нам эфемерной “mica salis” ,
Её нам мрачный климат северный, быть может, сбережёт.
И несмотря на реформацию, Нель Гвин по-прежнему на сцене,
Как прежде, Эдварда любовницы подмостки озаряют ,
Манерами чаруют и осанкой юных граций.
У шлюх расчетливых есть будущее всё же,
Отсрочка буржуазному убожеству дана.
Её же нынешняя убогость…
А что до нынешней убогости её…
В Венеции пришел я рано в «Ристоранте аль Джардино»
И видел, как пришли артисты: он и она с ребенком,
Безвкусное, добропорядочное трио,
А через час был ног показ и блесток,
“Un e duo fanno tre ,”
За ночью ночь
Программа неизменна: “Che!
La donna è mobile.”
PROVINCIA DESERTA*
У Рошкуарта,
Где холмы разделены
на три гряды
И три долины средь тропинок,
Змеящихся на север и на юг,
Есть роща, где серы от лишайника деревья...
Я там бродил
и старые преданья вспоминал.
В Шалю —
плетеная беседка;
У стариков–пенсионеров и старух
Есть кров там и права —
се милосердье.
На крышу я взобрался
по старым балкам,
Глядя вниз за Дрону —
за речкой, полной лилий,
Идет дорога на восток,
там Абетьер,
Где был старик–болтун в таверне.
Я знаю все дороги здесь :
Марьёль — на северо–восток,
Ла Тур,
Стоят три башни под Марьёлем,
Там старуха рада
слушать Арнаута
И рада одежду дать взаймы сухую.
Я пешком
дошел до Перигора,
Смотрел, как пламя факелов взмывая
Окрасило фасад собора;
Слышал, как смех рассыпался во мраке.
Я оглянувшись над рекою, видел
высокий замок
И стройных минаретов строй — белые колонны.
Я в Рибейраке побывал
и в Сарле,
По шатким ступеням всходил я, о Круа слышал рассказы,
Бродил среди руин замка Бертрана,
Видал Кагор, Шалю, Нарбонну
И Эксидойл, построенный со тщаньем.
Я повторял:
«Здесь так же он ходил.
Здесь Cœur–de–Lion погиб.
Здесь славная песня звучала.
Здесь шаг ускорил он.
Здесь лежал задыхаясь».
Глядел на юг от Аутфорта я,
представляя Монтаньяк на юге.
Лежал я в замке Рокафиксада,
взглядом сливаясь с закатом,
Видел, как медь пролилась
горы окрасив,
Видел поля, бледные, чистые, как изумруд,
Острые пики, зубцы в вышине, дальние замки.
Я говорил: «Древние здесь пролегали дороги,
Люди ходили по этим долинам и долам,
Где великие замки стояли бок о бок».
Я видел Фуа на скале, видел Тулузу,
и Арль, теперь совершенно иной.
Я видел руины «Дораты».
Я восклицал:
«Гвидо! Риквёр»
Думал о Трое второй,
Знаменитом местечке в Оверни:
Двое мужей бросили жребий, одному замок достался,
Другой пошел с песней бродить по дороге.
Он даму воспел.
Всю Овернь потрясла эта песня.
Сам Дофин его поддержал.
«Замок — Аустору»!
«Пейре выпало петь —
Благороден, собою хорош».
Даму он покорил,
Похитил ее, отбил атаку отряда,
Армию мужа.
Это конец преданья.
Прошли те времена.
Пейре де Маэнсак умер давно.
Я по дорогам этим прошел.
Для меня они все были живы.
* опустевшая (заброшенная) провинция
Военные стихи
Застыньте двухгрошовые поэты! —
Ибо вы девять лет из десяти
Хлопушками сражаетесь за славу, —
Умолкните, пусть говорят
солдаты,
Копеечную славу соскрести
Не тщитесь вы с руин Лувена,
Пожарищ Льежа,
Лемана и Бриальмона.
Февраль 1915
Механик в грязной кожанке, как в латах,
Идёт пред тягачом своим,
Как будто он герой из саг —
Греттир иль Скарфеддин,
Он важен, точно маг.
Его машина грохает за ним,
Как зверь из мифа или
Как Грендель заколдованный в цепях,
Не вдохновит меня на сагу его удача злая,
А вам, сверхобразованные утонченные писаки,
Загадку черепа его не разгадать!
Ни вам, производители романов,
Вам, доморощенные реалисты!
Идет он, я иду за ним,
Он встанет, я стою.
Он — человечество, а я — искусства.
Изгои оба мы.
Война сия не наша,
Не принимаем мы сторон.
Порочное средневековье
И толстобрюхая торговля,
Не принимаем мы сторон
Шлюх, обезьян, фанатиков, витий
И садомазохистов! Через год,
Как Dies irae, чёрный,
Останутся незримые проселки,
Незримые ростки и взрывы почек.
Выбор
Вы правы были, когда утверждали,
что боги нужнее волшебников вам,
Однако я видел, как вы восседали
На благородном, белом, статном коне,
Как странная та королева из сказки.
Странно, что вы были в длинном платье
и цветы украшали ваши волнистые пряди,
Странно, что ваше лицо могло измениться,
напомнив другую, чтоб мучать меня;
Странно, что вы решили укрыться
В облаке тех красавиц, что мне безразличны.
А как же я, кто за каждым листком следит на ветру?
Скажете вы, что я обращенье такое сам заслужил.