ДАВИД ПАТАШИНСКИЙ
***
Это место стало пусто, ты сидела в изголовье,
нет истории у чувства, сколько стоили мы крови.
Поколеновое море, царство важных пилигримов,
ходит нянька в коридоре, дух пуская нафталинов.
У виска я комкал вату, боль лаская виновато,
руки сонные хрустели, свято место не в постели.
Стало пусто, будет полно, ешь капусту с помидором,
если вырастешь из корня, станешь ветками и сором.
По тебе прошла корова, на тебе кирдык пасется,
видишь, дождь семиголовый испаряется на солнце.
Кострома, страна горячих карамелевых подружек,
бьется мышь, как сердце в кляче, воробьи смеются в лужах.
Я тебе почти не верю, я тебя совсем не знаю,
только сладость карамели, свежесть черная, лесная,
детка пухлая в коляске, бег свечи при свете прялки,
ветра кукольные пляски, говорилки, повторялки.
Пепла взгляд усталой дамы, снега выцветшие комья.
Повстречаемся когда мы, ничего уже не вспомню.
***
Спартанские кровавые устои ты соблюдаешь каждым январем,
и солнце неподвижное, пустое, и ты под ним, случайно озарен,
и ты под ней, что верные ломала скупые правила единственной любви,
и треск корней, ползущих из кармана на каждое расстроенное oui.
Рождает глаз протяжное свеченье таинственную пленку колдовства,
летит в ладони бабочкой вечерней осенняя чудесная листва.
Ты отдохнешь, кленовым сердцем светел, не отводя растерянной руки,
листы твои перебирает ветер, читая опоздавшие стихи.
***
Ко мне сегодня утром пришел Берия,
в холщовых штанах он был похож на маленького господина,
пахло гаревом, росло огромное дерево,
по стране разносилось настроение карантина.
Висела картина, как ястреб висит на пологе
солнечного, пронзительного луча,
отца и сына опять обвинили в боге,
сапогами по жести радостно грохоча.
Уходя до свидания, приходим, и вот что кажется,
что кажется нам, умудренным несчастными такими собой,
вот что сбудется, спалится, станет сажа вся
нарисованной красотой.
Поедем, еще покатаемся,
поедем, что тебе стоит пойти со мной,
посмотрим на всяко-разные таинства,
некоторые принесем домой.
Не забывай меня, если лицо мое станет сонными
бликами на зеленой воде ручья,
если опять падают в небо сонмами
черные очереди грачья.
Нас не оставят в покое, не верь, не спрашивай страшного,
лучше смотри как туман растворяется над рекой.
Мы и завтра будем людьми вчерашнего,
не смешиваясь с толпой.
***
Дождь не идет сквозь дырявое сито,
небо глазами тревожного психа
крутит листву, не заглянет в лицо.
Стыдно ему, что осенние капли,
ножками тонкими серые цапли
в лужу несут роковое яйцо.
Миру бы праздника, девушек сочных,
чтобы утешился злой полуночник,
взял да простил, что не дали ему.
Выйди на улицу Гоголем старым,
Чеховым нежным, смешным комиссаром,
церковью света, что пела тюрьму.
Выйди, отбейся, смурного забудься,
лучших людей отличает от пупса
лира спины и любовь живота.
Дали бы свет, да не стоит свечи он.
Дождь перестал. Только он не мужчина.
И горизонта протяжна черта.
Меру бы гнусного мелом. Белила
уст не замкнут. Не печалься, Далила,
слышишь шаги? Закрывайся скорей.
Нам в пересудах желанны особы.
Сонного лучше не видеть Самсона
в золоте хлеба сибирских полей.
***
мимолетные круги, минометные патроны,
ты греби себе, греби, я любить тебя боюсь,
от калуги до пурги, от надежды до короны,
все достанется любви, белокаменный союз,
все достанется чуме, а глаза служанка выест,
у нее в душа пожар, и наручники стальны,
боль застряла в качане, я давно живу на вырост,
руки к темени прижал опрестоленной страны,
вот такие пироги, мясо черное с грибами,
тесно сдобное, как сон, только жить не привечай,
ты греби себе, греби прямо в гости к икебане,
там чудовищный масон наливает красный чай,
там, не ведая, творят и детей суют в сметану,
чтобы выросли они от сарая до крыльца,
говори со мной, варяг, я молчать не перестану,
только сердце сохрани молодого сорванца,
только пламенную жуть живородного кристалла,
только помыслы войны за ворота не пускай,
на зубах хрустит кунжут, и на небе тесно стало
от распаренной луны и вороньих стай.
***
а был ли мальчик, а девочка тоже в уме была,
емубыла, рыба безглаз, без ушей и дна,
идна, или просто видна, видна,
словно искры бьют из угла,
а искры бьют ночь напролет,
луг пьян, вербы березы жгут,
она проснулась, на нее идет лот,
а другие за спиной ждут
в голове можжит, приходят мысль и мужик,
имужик пьяный, как три рубля, на полу лежит,
у него сын — полоскун, жена, костяные шары,
полон дом разнотравчатой мишуры
было слово, потом наступил конец,
слева посмотришь, да ты такой же, как мы с тобой,
и на дуде озорной жнец,
и снег хрустит под раскаленной стопой,
наступила зима, и она не лечится,
в одном глазу Рим, в другом Потсдам,
а ты что неспокойный такой, все мечешься,
я сейчас тебя говорить отдам
гном с огнем
Появился ночью, пахло горелым от бороды,
лег за печью, душевную захрипел свою.
Высыхают диковинные крошечные следы
на краю света, времени на краю.
Осень багрянец роняет, такой чудесный,
подземные жуки несут голоса камней.
Тихо звенит утро хрустальной песней,
смотришь в глаза, они травы зеленей.
Гном пришел. Боже, как постарел он,
бес седины капроновой бороды.
Жены его лежат пожилым гаремом,
выставив ослепительные зады.
Люди своей войны, мы поем цитаты,
произнося добро, серебро молчим,
ноты больны, что проиграл с листа ты,
женщины вставят обратно ребро мужчин.
Поговори, замолчи, посмотри на совесть,
и в темноте дрожит заметно моя рука,
давай постараемся дальше пожить, не ссорясь,
знаешь, жизнь удивительно коротка.
Это место стало пусто, ты сидела в изголовье,
нет истории у чувства, сколько стоили мы крови.
Поколеновое море, царство важных пилигримов,
ходит нянька в коридоре, дух пуская нафталинов.
У виска я комкал вату, боль лаская виновато,
руки сонные хрустели, свято место не в постели.
Стало пусто, будет полно, ешь капусту с помидором,
если вырастешь из корня, станешь ветками и сором.
По тебе прошла корова, на тебе кирдык пасется,
видишь, дождь семиголовый испаряется на солнце.
Кострома, страна горячих карамелевых подружек,
бьется мышь, как сердце в кляче, воробьи смеются в лужах.
Я тебе почти не верю, я тебя совсем не знаю,
только сладость карамели, свежесть черная, лесная,
детка пухлая в коляске, бег свечи при свете прялки,
ветра кукольные пляски, говорилки, повторялки.
Пепла взгляд усталой дамы, снега выцветшие комья.
Повстречаемся когда мы, ничего уже не вспомню.
***
Спартанские кровавые устои ты соблюдаешь каждым январем,
и солнце неподвижное, пустое, и ты под ним, случайно озарен,
и ты под ней, что верные ломала скупые правила единственной любви,
и треск корней, ползущих из кармана на каждое расстроенное oui.
Рождает глаз протяжное свеченье таинственную пленку колдовства,
летит в ладони бабочкой вечерней осенняя чудесная листва.
Ты отдохнешь, кленовым сердцем светел, не отводя растерянной руки,
листы твои перебирает ветер, читая опоздавшие стихи.
***
Ко мне сегодня утром пришел Берия,
в холщовых штанах он был похож на маленького господина,
пахло гаревом, росло огромное дерево,
по стране разносилось настроение карантина.
Висела картина, как ястреб висит на пологе
солнечного, пронзительного луча,
отца и сына опять обвинили в боге,
сапогами по жести радостно грохоча.
Уходя до свидания, приходим, и вот что кажется,
что кажется нам, умудренным несчастными такими собой,
вот что сбудется, спалится, станет сажа вся
нарисованной красотой.
Поедем, еще покатаемся,
поедем, что тебе стоит пойти со мной,
посмотрим на всяко-разные таинства,
некоторые принесем домой.
Не забывай меня, если лицо мое станет сонными
бликами на зеленой воде ручья,
если опять падают в небо сонмами
черные очереди грачья.
Нас не оставят в покое, не верь, не спрашивай страшного,
лучше смотри как туман растворяется над рекой.
Мы и завтра будем людьми вчерашнего,
не смешиваясь с толпой.
***
Дождь не идет сквозь дырявое сито,
небо глазами тревожного психа
крутит листву, не заглянет в лицо.
Стыдно ему, что осенние капли,
ножками тонкими серые цапли
в лужу несут роковое яйцо.
Миру бы праздника, девушек сочных,
чтобы утешился злой полуночник,
взял да простил, что не дали ему.
Выйди на улицу Гоголем старым,
Чеховым нежным, смешным комиссаром,
церковью света, что пела тюрьму.
Выйди, отбейся, смурного забудься,
лучших людей отличает от пупса
лира спины и любовь живота.
Дали бы свет, да не стоит свечи он.
Дождь перестал. Только он не мужчина.
И горизонта протяжна черта.
Меру бы гнусного мелом. Белила
уст не замкнут. Не печалься, Далила,
слышишь шаги? Закрывайся скорей.
Нам в пересудах желанны особы.
Сонного лучше не видеть Самсона
в золоте хлеба сибирских полей.
***
мимолетные круги, минометные патроны,
ты греби себе, греби, я любить тебя боюсь,
от калуги до пурги, от надежды до короны,
все достанется любви, белокаменный союз,
все достанется чуме, а глаза служанка выест,
у нее в душа пожар, и наручники стальны,
боль застряла в качане, я давно живу на вырост,
руки к темени прижал опрестоленной страны,
вот такие пироги, мясо черное с грибами,
тесно сдобное, как сон, только жить не привечай,
ты греби себе, греби прямо в гости к икебане,
там чудовищный масон наливает красный чай,
там, не ведая, творят и детей суют в сметану,
чтобы выросли они от сарая до крыльца,
говори со мной, варяг, я молчать не перестану,
только сердце сохрани молодого сорванца,
только пламенную жуть живородного кристалла,
только помыслы войны за ворота не пускай,
на зубах хрустит кунжут, и на небе тесно стало
от распаренной луны и вороньих стай.
***
а был ли мальчик, а девочка тоже в уме была,
емубыла, рыба безглаз, без ушей и дна,
идна, или просто видна, видна,
словно искры бьют из угла,
а искры бьют ночь напролет,
луг пьян, вербы березы жгут,
она проснулась, на нее идет лот,
а другие за спиной ждут
в голове можжит, приходят мысль и мужик,
имужик пьяный, как три рубля, на полу лежит,
у него сын — полоскун, жена, костяные шары,
полон дом разнотравчатой мишуры
было слово, потом наступил конец,
слева посмотришь, да ты такой же, как мы с тобой,
и на дуде озорной жнец,
и снег хрустит под раскаленной стопой,
наступила зима, и она не лечится,
в одном глазу Рим, в другом Потсдам,
а ты что неспокойный такой, все мечешься,
я сейчас тебя говорить отдам
гном с огнем
Появился ночью, пахло горелым от бороды,
лег за печью, душевную захрипел свою.
Высыхают диковинные крошечные следы
на краю света, времени на краю.
Осень багрянец роняет, такой чудесный,
подземные жуки несут голоса камней.
Тихо звенит утро хрустальной песней,
смотришь в глаза, они травы зеленей.
Гном пришел. Боже, как постарел он,
бес седины капроновой бороды.
Жены его лежат пожилым гаремом,
выставив ослепительные зады.
Люди своей войны, мы поем цитаты,
произнося добро, серебро молчим,
ноты больны, что проиграл с листа ты,
женщины вставят обратно ребро мужчин.
Поговори, замолчи, посмотри на совесть,
и в темноте дрожит заметно моя рука,
давай постараемся дальше пожить, не ссорясь,
знаешь, жизнь удивительно коротка.