ГЕНДЕР. ОСТАП ГЕНДЕР (МЫСЛИ О ПОЭЗИИ СТАНИСЛАВА Л.)
Я всегда думала, что поэт Станислав Львовский — из Львова, так же как поэт Борис Херсонский — из Херсона. Вообще так удобнее читателю для понимания автора. Скажем, террорист Саид Бурятский был из Бурятии (из Улан-Удэ) и никогда не скрывал этого. Кстати, Саид Бурятский был уничтожен в ходе операции ФСБ. Наши спецслужбы остановили его творчество. С поэтами всё сложнее. К примеру, Львовский живет в Москве и пишет под псевдонимом, а Херсонский вообще одессит. С другой стороны, оба поэта выступают против терроризма, а поэт Львовский, по его собственному признанию, придерживается либеральных взглядов и не стыдится этого. И я тоже этого не стыжусь, потому что наука должна когда-нибудь победить толпу. Львовский научно говорит, что «поэтический опыт должен быть рассмотрен как целостный опыт, имеющий свои антропологические и социальные характеристики, он должен быть соотнесен с производством и потреблением, информационными потоками, гендером, структурами приватной и публичной жизни». Я это взяла из афиши выступления Станислава в Самаре вместе с его другом Линором Гораликом. Они прочитали добрым самаритянам лекцию и соотнесли свой опыт с гендером и информационным потоком.
представляешь сказала она
мне никто никогда
не говорил этих слов
я хочу тебя трахнуть
я улыбнулся погладил
ее по волосам и сказал я хочу
тебя трахнуть она благодарно
улыбнулась в ответ
…
если с утра не принять
душ то еще полдня
можно пахнуть друг другом
Какой гендер! Какой информационный поток! Приватное и публичное в одном флаконе! Я тоже хочу полдня пахнуть Львовским, или хотя бы Линором Гораликом. Я хочу даже большего. Я хочу пахнуть ими три дня. Три дня. Ни больше ни меньше. Я вообще считаю, что людей, говорящих вслух слово «гендер», надо пропускать без очереди. Хоть куда. Хоть в поликлинику, хоть в туалет. Это мое личное мнение, которого я никому не навязываю. Когда Львовский рассказывает про запах, я понимаю слова критика И.Кукулина: «Герои такой поэзии — люди вполне взрослые; точнее, вынужденные быть взрослыми. Особенно напряженно эта “вынужденность” и в то же время неотменимая ответственность артикулированы у Львовского». Он вынужден быть взрослым в мире инфантильных детей, он должен говорить женщинам, что хочет их трахнуть. Пусть даже и не хочет. Иначе кто скажет? Кто?
В трудные 90-е годы поэт торговал пирожками на Тверской: по крайней мере, он пишет об этом и хорошо вошел в образ.
единственными
покупателями,
кто всегда говорил
спасибо,
были девочки,
стоявшие
на Тверской.
Вы думали, что эти девочки говорят «спасибо» только тогда, когда им дают деньги? Нет, они сами отдают деньги и говорят «спасибо». И сквозь это «спасибо» я вижу тени Сонечки Мармеладовой и Марии Магдалины. И Львовский, наверное, тоже говорил им «спасибо», когда протягивал пирожок. И на Тверской в ночное время устанавливался хороший тон, который нарушал бомж, который «осуждал вернадского, ноосферу, сталина и евреев», в то время как поэт их совершенно не осуждал. Поэта грабили, обсчитывали, возвращали надкусанные пирожки обратно… но все закончилось хорошо. Он поехал к морю и встретил там свой рассвет. Замечу, что в этих стихах поэт соотнес свой антропологический и поэтический опыт с производством и потреблением пирожков. И попутно дал блеклыми красками яркую картину эпохи. Как так получается? Поэт пишет обыденными, скучными, неодухотворенными словами, за которыми нет ни страсти, ни большого ума, ни особенного дарования, а получается — хорошо! Один гений сказал: «гениальное стихотворение должно быть никаким». Ничего в нем нет. Ни слога, ни рифмы, ни прочих вещей… И тогда оно становится гениальным. Судите сами:
человек по имени
Петр Ионов
был женат,
ходил на работу.
в двадцать три
взял кредит на машину.
выбирал между «Ниссаном»
и «Опелем». выбрал
«Опель», немецкое качество —
и кстати, не пожалел никогда.
вообще никогда, то есть.
ни разу.
Вы понимаете, о чем речь? «Не пожалел никогда. Вообще никогда, то есть ни разу». Какой к чертовой матери «Опель»? Как можно, выбирая между «Ниссаном» и «Опелем», выбрать «Опель»? Потому что «Опель» дешевле в полтора раза? Вот Ионов и не пожалел, что не потратил лишних денег. Машина — средство передвижения, пусть это даже маломощный жалкий «Опель». «Опель Астра», я думаю. А на другой чаше весов «Ниссан Центра». Вот и выбрал Ионов «Опель», как Башмачкин какой-то, как «маленький человек» русской классики. Именно поэтому критики зовут творчество Львовского «письмом сквозь травму»: через каждый его текст проступает какое-нибудь увечье, болезнь, перелом или хотя бы надлом. Потому что пожалел Петр Ионов, что купил «Опель». Очень много раз пожалел. Всю жизнь жалел. И Львовский об этом знает, но создает интригу вокруг своего образа и делает вид, что хваленое «немецкое качество» ему всех качеств дороже. Если ты гонишься за качеством, покупай «Мерседес», «Бумер» покупай! Не будет у тебя на «Опеле» «моря позитива, и прекрасных стремных телок», как пишет Станислав в других своих стихах.
стремная телка с каждым ляжет
за цветок из клумбы и баночку пива.
Заметьте, не за банку даже, за баночку!
со стремной телкой конечно стремно,
ее не познакомить с твоими друзьями.
А знаете, почему?
стремным телкам живется плохо.
внутренний мир у них крайне тесен.
О внутреннем мире заботится поэт, о внутреннем! Поэтому не пишет Львовский о «Мерседесах» или ананасах в шампанском. «Окончив химический факультет Московского университета, он успешно работает в молодом российском рекламном бизнесе, находя удовольствие в том, чтобы в текст телепередачи о модной косметике вставить скрытые цитаты из Борхеса и Густава Майринка, — способ социализации, резко не соответствующий традиционным для России представлениям». Вот почему в его стихах нет ни слова о розах, мехах и белужьей икре. Он — не на стороне олигархического капитала. Разоблачая своего коллегу, объявившего «девяностые годы потерянным временем для русской литературы, временем либеральной букеровской мертвечины», он говорит ему напрямую: ты — фашист! Он не шутит, это не ругательство, лишенное политического содержания. Он разъясняет свою позицию: «Журналист NNN стоит на защите экономических интересов крупной национальной буржуазии, цель которой заключается в том, чтобы закрыть, по возможности, все рынки, в первую очередь — рынок идей, принять прогрессивный трудовой кодекс безо всяких там профсоюзов, загнобить нетрадиционные конфессии вроде католиков и прочее в этом духе». С такой марксистской простотой с нами может разговаривать лишь настоящий поэт. В связи с этим разоблачением уместно вспомнить антиклерикальные строки Львовского о тех, кто не попадет в «царствие небесное». Здесь речь о многочисленных инакомыслящих, зажатых в тиски православием и олигархическим режимом нефтяных магнатов. Это страшный публицистический текст против Чаплина и Кураева, наступивших на горло поэта, о тех, кто овладел ключами от рая. О фашистах в рясах и смокингах, душащих все гендерное, андрогинное, либеральное, все самое лучшее. Поэт дает список в столбик, а я дам в строку (для экономии бумаги):
в царствие небесное не попадут богатые. не попадут топ-менеджеры и многие менеджеры среднего звена. точно не попадут члены советов директоров и акционеры. баптисты, пятидесятники, левые активисты, левые теоретики. в царствие небесное не попадут либералы (кроме, возможно, «классических либералов»). в царствие небесное не попадут любители потрахаться втроем, геи и лесбиянки, жадные и жестокосердные, католики, бекташи, магометане вообще. (иудеи, идумеи, буддисты). разумеется, конфуцианцы, даосы, язычники, синтоисты. атеисты, сциентисты, эволюционисты. одинокие матери, бросившие своих одиноких деток. одинокие, не желающие работать алкоголики. одинокие секретарши, посещающие ночные клубы по пятницам. одинокие издатели и сотрудники глянцевых. кинокритики, обозреватели члены Союза Писателей, одинокие старые холостяки, их многочисленные подруги. одинокие и семейные оппозиционные журналисты, политики и общественники. девочки шестнадцати лет, зависающие на сайтах знакомств, мечтающие лишиться девственности, но не знающие, как это лучше сделать. одинокие сорока и более летние последователи Мизеса и фон Хайека. Одинокие эволюционисты, сциентисты, материалисты, генетики. никто из них не будет восхищен. не удостоится непостыдной и мирной. все умрут в собственном смраде. обосрутся, обмочатся, истекут гнилой кровью…
Поэт берется говорить от лица многоликого бионегатива, примеряет на себя маску шестнадцатилетней девственницы и члена Союза писателей. Ему все нипочем. Лишь бы показать как все «умрут в собственном смраде. обосрутся, обмочатся, истекут гнилой кровью…». И поэт сделает это вместе с ними! Лишь бы пособники крупной национальной буржуазии не попали в рай. Как так можно? И на земле им был рай, и на небе тоже? Не зря Станислав начал свой список именно с богатых: это говорит о том, что он, как истинный поэт, беден. А написание этого списка свидетельствует о том, что он, как и любой поэт, хочет в рай. Место поэта в Царствии Небесном, а не в рекламном агентстве, пусть и приправленном Борхесом и Кафкой.
всё сожжет, ничего не оставит.
блядь, любовь такое слово, пиздец вообще.
белая гвардия, Лариосик там, Мышлаевский.
группа такая была — чего-то она в октябре,
била копытами о подоконник.
Курочкин — это вообще драматург.
его-то за что? как же, блядь есть хочется, Женя.
кого бы в «Ростикс» отправить?
блядь, некого. заказать что ли пиццу
Станислав Львовский — поэт эксперимента, рисковый человек. Когда он пишет, то рискует быть непонятым. Рискует, что большинство читателей скажет, что это вообще не стихи, а просто написанные на бумаге слова. Люди не знают, что Станислав Львовский — «автор, оказавший большое влияние на развитие русской поэзии 1990–2000-х годов. Тематика его стихотворений парадоксально соединяет приметы современного космополитического мира и память о трагической истории России в ХХ веке: виртуальная реальность переосмысляется им как напоминание о чужой боли и чужой надежде, которые могут обнаружиться рядом с каждым из нас».
Львовский оказал влияние на русскую поэзию. А она на него влияния не оказала. Так и не встретились. Разошлись как в море корабли.
Трагическую историю России XX века Станислав Львовский воспринимает через призму русских и советских песен. Он берет полюбившиеся людям слова и расставляет их так, чтобы песни было петь невозможно. Мол, хватит паясничать, холопы тоталитаризма. Нашлась управа и на вас. В этом видится недюжинный ответ абсолютизму: царизму, сталинизму, «кровавому режиму» сегодняшнего дня.
плещут
холодные волны.
сами зарезали
корейца.
сами убили
китайца.
оскопили дагестанца.
забили якута.
сбросили на рельсы
таджика.
чайки несутся
в Россию.
чайки, родимые,
не сдались,
соратник.
бьются, мертвые,
о берег морской
за русскую честь.
кричи, соратник,
тоскуй.
Таких песен Львовский написал много:
разве забуду я песни
твои, сотни тысяч,
песен твоих, разве я.
Через песни поэт дает нам нашу ужасную, кровопролитную историю, отягощенную национальным вопросом. Оскопили дагестанца, отрубили голову чеченцу, стреляли в воздух на свадьбах из золотых пистолетов, насиловали таджикских девочек, жарили яичницу на вечном огне, выкупали у ментов преступников всем городом… Да что говорить… Вперед, Россия!
вперед, лучшая на свете страна
освещенная изнутри невечерним
светом свободы, прибежище
гонимых, сияющий град на холме
страна правды и справедливости
кириллицы и греческого обряда
вымученная из себя за тысячи лет
Поэт иронизирует: он думает ровно наоборот. Он думает, остановись, худшая на свете страна, никакого света в тебе нет, ты — воплощение неволи, несправедливости, неправды… и т. д. В 2012 году, в год окончательного развенчания православной религии, поэт склоняется над поэмой, посвященной Деве Марии, матери нашего Бога. Переживания за судьбу Отчизны и выстраданный в глубине сердца ответ, в котором нуждаются сто сорок миллионов наших соотечественников, не дают покоя музе Львовского, заставляют его вновь и вновь перебирать библейские сюжеты, вспоминать, а если не удается вспомнить, выдумывать греческий обряд и допетровский канон. Интеллигенция поднялась против мракобесов в рясах, Юлия Латынина призвала кататься на велосипедах по церковным дворам, Дмитрий Быков стал креститься четырьмя перстами, а Станислав Львовский сочинил Акафист Пресвятой Богородице. Сокращенно АПБ. Текст свой поэт предваряет как бы наспех написанным преуведомлением.
Ты умудрил превыше риторов, ораторов, рыбаков, работников металлургических заводов и фабрик, сотрудников цехов литейных, дворничих и врачих, строителей, охранников уборщиц, вахтеров и грузчиков, ибо их труды Тебе приятнее статей в наших газетах, в еженедельниках наших, журналах и редких поэтических сборниках.
Господь действительно больше предрасположен к простым людям, чем к фарисеям и книжникам. Львовский скромно показывает, что он никто по сравнению с начальником сборочного цеха «Уралвагонзавода» Игорем Рюриковичем Холманских, пообещавшим Путину помочь навести порядок в столицах и отчистить их от безответственных болтунов. В отличие от них Львовский делит свой текст на Кондаки и Икосы — все как в настоящем каноническом Акафисте. Постмодернистский кризис речи и сознания не позволяет автору говорить серьезно, он не хочет и, возможно, не умеет. Но это очаровательное неумение тут же оборачивается достоинством: у таких стихов есть шанс понравиться людям. И даже стремным телкам. В этих стихах Львовский, наконец, определяется со своим социальным происхождением, объединяя свой антропологический опыт с «социальными характеристиками», всплывающими в Икосе II:
Разум недоразумеваемый разумети школьный звонок и пустую аудиторию Дева ищущи, возопи к служащему из мелкой буржуазии: из боку чисту, Сыну како есть родитися мощно, рцы Ми, гостиница «Севастополь»?
Может быть, здесь не все понятно даже самому автору, но отсыл к сословию «служащего из мелкой буржуазии» заставляет вспомнить не только о Великой французской революции, но и о Парижском мае, о Пражской весне, о Болотной площади и о проспекте Сахарова. Львовский — мелкий буржуа, либерал, разночинец, антропологический опыт которого позволяет ему называть себя поэтом, а соратникам по классу и сословию считать, что он повлиял на нашу словесность в лице молодого поколения. Креативный класс, тверже шаг, теснее ряды! Народ и аристократия повержены! Партократы в панике, магнаты в бегах. Власть — это мы! Не забудем, не простим! Офисный планктон может стать опаснее акулы, если сосредоточится, сконцентрируется, наточит маленькие, но острые зубы. Лакан… Делез… Башляр… Бурдье… Кто они? Клерки. Мелкие буржуа. Те самые, которых с легкостью изгоняют из храмов матросы железняки. Но где они, эти матросы? Вокруг одни попы да дьяки. Маслокрады и лизоблюды. Итак, начинается бой между клерками и клерикалами. Поэт продолжает в прежней разоблачительной манере:
Господи, ужасаюшеся и стояше, зовый к Муре шестнадцати лет изнасилованной ментами в метро таковая: радуйся, Ею же рaдocть взойдет над горизонтом войны всех против всех; радуйся, Ею же клятва расточится в наших еженедельниках и ежемесячниках; радуйся, падшаго Кадмона глиняного воззвание посреди магазина «Красный куб»; радуйся, слез евиных избавление, падающих в «Молескин» шелестящий.
Я категорически против суждения некоторых критиков, что Львовский — необразованный человек. Для поэта он очень хорошо образован, даже слишком. Он явно читал не только Хайека и Карла Поппера, Борхеса и Татьяну Толстую. Он много, очень много читал. Читал такого, что вам и не снилось. На английском читал, на латинском, на греческом. Может, даже на старославянском. «Радуйся, Невесто Неневестная», пишет он, а хочется прочитать Невесто Ненасытная, Невесто Ненавистная. Вот как мне хочется прочитать. Похоже, Дева поэта не слушает и в следующем Икосе, он кричит на нее:
Радуйся, Невесто Неневестная, сказали тебе. А ну, быстро, тебе сказали, давай, с-сука, ты что, сказали же, улыбочку, во-от. Чего тебе еще непонятно?
Далее он продолжает свое путанное, но страстное восхваление, чтобы в конце третьего Икоса воскликнуть:
Радуйся, Невесто Неневестная, тебе говорят, — всё отлично у нас, всё у нас хорошо, все вообще охуенно, в камеру, тебе говорят, глазами смотри.
И здесь мы вспоминаем о несмываемом позоре гражданского общества, о трех молодых певицах, объявленных преступницами и отправленных на каторгу неправедным судом. О тех невинных девах, удочеренных поп-звездой Мадонной (не к ней ли обращены эти стихи?), Полом Маккартни и его женой Йокой Оно и прочими представителями мелодий и ритмов, которых сатрапы в Россию больше не пустят. Они пострадали за правду, они заступились за панк-рок, за пропаганду гомосексуализма среди детей. Спасибо вам за это, друзья!
В следующем Икосе поэт развивает тему:
Радуйся, Невесто Неневестная, — ну что, что блядь, непонятно-то, а?
Я нарочно не обращаюсь к Кондакам в этом произведении, они не столь эмоциональны, к тому же не несут никакой смысловой нагрузки. Они, по замыслу творца, должны создавать некоторый благородный шум. Приведу для примера Кондак X:
Спасти хотя мир, Иже всех Украситель, Дэмиэн Херст и Джефф Кунс, к сему самообетован прииде, и Пастырь сый, яко Бог, нас ради явися по нам человек: подобным бо подобное призвав, яко Бог слышит, изрядно современный художник: Аллилуиа. Здравствуйте, дети. Привет, говорю, дети, ура.
Может ли такой текст быть написан зрелым, уважающим себя человеком? Со всей ответственностью заявляю — да, может. Именно так и должен писать современный художник: подобным бо подобное призвав, яко Бог слышит. Я не удивлюсь, когда увижу его переведенным на все прогрессивные языки мира с комментариями и подробным разбором. Поэт знает, что от него ждет родной креативный класс. А креативный класс ждет новых зрелищ и низвержений. Креативный класс кричит «алилу! Оле! Оле!» «Улле!» «Ололо!» Боже, какие красивые слова… Тем временем сюжет с Неневестной Невестой продолжает двигаться по нарастающей:
Радуйся, Невесто Неневестная. Радуйся, ты чего, глухая, что ли? Ку-ку! Ау!
Радуйся, Невесто Неневестная, овца, блядь, тупая, кончай рыдать, посмотрела в камеру, улыбнулась, давай. Ау.
Радуйся, Невесто Неневестная, что именно тебе непонятно?
Радуйся, Невесто Неневестная, я тебя по-хорошему, я очень тебя прошу.
Радуйся, Невесто Неневестная, смейся, маши руками, машину купи, ты же нормальная телка, поезжай в отпуск на море, потрахайся там с кем, ребенка роди, — обычного то есть, не это вот, — в каком смысле, не поняла? Объясни мне, что, вот что из этого именно ты не поняла? Поразительно. Реально овца.
Радуйся, Невесто Неневестная: последний раз говорю.
Радуйся, Невесто Неневестная, — короче, так надо, не знаю, как тебе объяснить.
Радуйся, Невесто Неневестная, — радуйся, блядь, не вынуждай, — или мы так тебя изуродуем, что Сын родной не узнает.
Радуйся, Невесто Неневестная, а то руку сломаю.
Сломав наконец десницу Небесной Деве, поэт успокаивается и успокаивает нас. Мол, «здесь заканчивается седьмая страница, а все остальное начинается, — как в первый раз, как обычно, — как если бы ничего из вышесказанного никогда не было сказано вслух». А я вот думаю, почему он сломал ей именно руку? Ведь мог выбить зуб, подбить глаз, сделать подножку, чтобы она растянула сухожилие или долго бить по почкам… Каков смысл сломанной десницы Пречистой Девы? Может, Алехиной или Толоконниковой сломали руки? Какой целостный опыт соотносится здесь с гендером и информационным потоком? А со «структурами приватной и публичной жизни»? Как явили себя эти структуры в этих стихах? Показали, как молится настоящий поэт, как он воспевает гимны Мадонне? Дали нам религиозный срез души поэта Львовского? Он успокаивает нас, но мы не успокаиваемся. Теперь мы никогда не успокоимся.
Шошанна Риббентроп
30 ноября 2012
представляешь сказала она
мне никто никогда
не говорил этих слов
я хочу тебя трахнуть
я улыбнулся погладил
ее по волосам и сказал я хочу
тебя трахнуть она благодарно
улыбнулась в ответ
…
если с утра не принять
душ то еще полдня
можно пахнуть друг другом
Какой гендер! Какой информационный поток! Приватное и публичное в одном флаконе! Я тоже хочу полдня пахнуть Львовским, или хотя бы Линором Гораликом. Я хочу даже большего. Я хочу пахнуть ими три дня. Три дня. Ни больше ни меньше. Я вообще считаю, что людей, говорящих вслух слово «гендер», надо пропускать без очереди. Хоть куда. Хоть в поликлинику, хоть в туалет. Это мое личное мнение, которого я никому не навязываю. Когда Львовский рассказывает про запах, я понимаю слова критика И.Кукулина: «Герои такой поэзии — люди вполне взрослые; точнее, вынужденные быть взрослыми. Особенно напряженно эта “вынужденность” и в то же время неотменимая ответственность артикулированы у Львовского». Он вынужден быть взрослым в мире инфантильных детей, он должен говорить женщинам, что хочет их трахнуть. Пусть даже и не хочет. Иначе кто скажет? Кто?
В трудные 90-е годы поэт торговал пирожками на Тверской: по крайней мере, он пишет об этом и хорошо вошел в образ.
единственными
покупателями,
кто всегда говорил
спасибо,
были девочки,
стоявшие
на Тверской.
Вы думали, что эти девочки говорят «спасибо» только тогда, когда им дают деньги? Нет, они сами отдают деньги и говорят «спасибо». И сквозь это «спасибо» я вижу тени Сонечки Мармеладовой и Марии Магдалины. И Львовский, наверное, тоже говорил им «спасибо», когда протягивал пирожок. И на Тверской в ночное время устанавливался хороший тон, который нарушал бомж, который «осуждал вернадского, ноосферу, сталина и евреев», в то время как поэт их совершенно не осуждал. Поэта грабили, обсчитывали, возвращали надкусанные пирожки обратно… но все закончилось хорошо. Он поехал к морю и встретил там свой рассвет. Замечу, что в этих стихах поэт соотнес свой антропологический и поэтический опыт с производством и потреблением пирожков. И попутно дал блеклыми красками яркую картину эпохи. Как так получается? Поэт пишет обыденными, скучными, неодухотворенными словами, за которыми нет ни страсти, ни большого ума, ни особенного дарования, а получается — хорошо! Один гений сказал: «гениальное стихотворение должно быть никаким». Ничего в нем нет. Ни слога, ни рифмы, ни прочих вещей… И тогда оно становится гениальным. Судите сами:
человек по имени
Петр Ионов
был женат,
ходил на работу.
в двадцать три
взял кредит на машину.
выбирал между «Ниссаном»
и «Опелем». выбрал
«Опель», немецкое качество —
и кстати, не пожалел никогда.
вообще никогда, то есть.
ни разу.
Вы понимаете, о чем речь? «Не пожалел никогда. Вообще никогда, то есть ни разу». Какой к чертовой матери «Опель»? Как можно, выбирая между «Ниссаном» и «Опелем», выбрать «Опель»? Потому что «Опель» дешевле в полтора раза? Вот Ионов и не пожалел, что не потратил лишних денег. Машина — средство передвижения, пусть это даже маломощный жалкий «Опель». «Опель Астра», я думаю. А на другой чаше весов «Ниссан Центра». Вот и выбрал Ионов «Опель», как Башмачкин какой-то, как «маленький человек» русской классики. Именно поэтому критики зовут творчество Львовского «письмом сквозь травму»: через каждый его текст проступает какое-нибудь увечье, болезнь, перелом или хотя бы надлом. Потому что пожалел Петр Ионов, что купил «Опель». Очень много раз пожалел. Всю жизнь жалел. И Львовский об этом знает, но создает интригу вокруг своего образа и делает вид, что хваленое «немецкое качество» ему всех качеств дороже. Если ты гонишься за качеством, покупай «Мерседес», «Бумер» покупай! Не будет у тебя на «Опеле» «моря позитива, и прекрасных стремных телок», как пишет Станислав в других своих стихах.
стремная телка с каждым ляжет
за цветок из клумбы и баночку пива.
Заметьте, не за банку даже, за баночку!
со стремной телкой конечно стремно,
ее не познакомить с твоими друзьями.
А знаете, почему?
стремным телкам живется плохо.
внутренний мир у них крайне тесен.
О внутреннем мире заботится поэт, о внутреннем! Поэтому не пишет Львовский о «Мерседесах» или ананасах в шампанском. «Окончив химический факультет Московского университета, он успешно работает в молодом российском рекламном бизнесе, находя удовольствие в том, чтобы в текст телепередачи о модной косметике вставить скрытые цитаты из Борхеса и Густава Майринка, — способ социализации, резко не соответствующий традиционным для России представлениям». Вот почему в его стихах нет ни слова о розах, мехах и белужьей икре. Он — не на стороне олигархического капитала. Разоблачая своего коллегу, объявившего «девяностые годы потерянным временем для русской литературы, временем либеральной букеровской мертвечины», он говорит ему напрямую: ты — фашист! Он не шутит, это не ругательство, лишенное политического содержания. Он разъясняет свою позицию: «Журналист NNN стоит на защите экономических интересов крупной национальной буржуазии, цель которой заключается в том, чтобы закрыть, по возможности, все рынки, в первую очередь — рынок идей, принять прогрессивный трудовой кодекс безо всяких там профсоюзов, загнобить нетрадиционные конфессии вроде католиков и прочее в этом духе». С такой марксистской простотой с нами может разговаривать лишь настоящий поэт. В связи с этим разоблачением уместно вспомнить антиклерикальные строки Львовского о тех, кто не попадет в «царствие небесное». Здесь речь о многочисленных инакомыслящих, зажатых в тиски православием и олигархическим режимом нефтяных магнатов. Это страшный публицистический текст против Чаплина и Кураева, наступивших на горло поэта, о тех, кто овладел ключами от рая. О фашистах в рясах и смокингах, душащих все гендерное, андрогинное, либеральное, все самое лучшее. Поэт дает список в столбик, а я дам в строку (для экономии бумаги):
в царствие небесное не попадут богатые. не попадут топ-менеджеры и многие менеджеры среднего звена. точно не попадут члены советов директоров и акционеры. баптисты, пятидесятники, левые активисты, левые теоретики. в царствие небесное не попадут либералы (кроме, возможно, «классических либералов»). в царствие небесное не попадут любители потрахаться втроем, геи и лесбиянки, жадные и жестокосердные, католики, бекташи, магометане вообще. (иудеи, идумеи, буддисты). разумеется, конфуцианцы, даосы, язычники, синтоисты. атеисты, сциентисты, эволюционисты. одинокие матери, бросившие своих одиноких деток. одинокие, не желающие работать алкоголики. одинокие секретарши, посещающие ночные клубы по пятницам. одинокие издатели и сотрудники глянцевых. кинокритики, обозреватели члены Союза Писателей, одинокие старые холостяки, их многочисленные подруги. одинокие и семейные оппозиционные журналисты, политики и общественники. девочки шестнадцати лет, зависающие на сайтах знакомств, мечтающие лишиться девственности, но не знающие, как это лучше сделать. одинокие сорока и более летние последователи Мизеса и фон Хайека. Одинокие эволюционисты, сциентисты, материалисты, генетики. никто из них не будет восхищен. не удостоится непостыдной и мирной. все умрут в собственном смраде. обосрутся, обмочатся, истекут гнилой кровью…
Поэт берется говорить от лица многоликого бионегатива, примеряет на себя маску шестнадцатилетней девственницы и члена Союза писателей. Ему все нипочем. Лишь бы показать как все «умрут в собственном смраде. обосрутся, обмочатся, истекут гнилой кровью…». И поэт сделает это вместе с ними! Лишь бы пособники крупной национальной буржуазии не попали в рай. Как так можно? И на земле им был рай, и на небе тоже? Не зря Станислав начал свой список именно с богатых: это говорит о том, что он, как истинный поэт, беден. А написание этого списка свидетельствует о том, что он, как и любой поэт, хочет в рай. Место поэта в Царствии Небесном, а не в рекламном агентстве, пусть и приправленном Борхесом и Кафкой.
всё сожжет, ничего не оставит.
блядь, любовь такое слово, пиздец вообще.
белая гвардия, Лариосик там, Мышлаевский.
группа такая была — чего-то она в октябре,
била копытами о подоконник.
Курочкин — это вообще драматург.
его-то за что? как же, блядь есть хочется, Женя.
кого бы в «Ростикс» отправить?
блядь, некого. заказать что ли пиццу
Станислав Львовский — поэт эксперимента, рисковый человек. Когда он пишет, то рискует быть непонятым. Рискует, что большинство читателей скажет, что это вообще не стихи, а просто написанные на бумаге слова. Люди не знают, что Станислав Львовский — «автор, оказавший большое влияние на развитие русской поэзии 1990–2000-х годов. Тематика его стихотворений парадоксально соединяет приметы современного космополитического мира и память о трагической истории России в ХХ веке: виртуальная реальность переосмысляется им как напоминание о чужой боли и чужой надежде, которые могут обнаружиться рядом с каждым из нас».
Львовский оказал влияние на русскую поэзию. А она на него влияния не оказала. Так и не встретились. Разошлись как в море корабли.
Трагическую историю России XX века Станислав Львовский воспринимает через призму русских и советских песен. Он берет полюбившиеся людям слова и расставляет их так, чтобы песни было петь невозможно. Мол, хватит паясничать, холопы тоталитаризма. Нашлась управа и на вас. В этом видится недюжинный ответ абсолютизму: царизму, сталинизму, «кровавому режиму» сегодняшнего дня.
плещут
холодные волны.
сами зарезали
корейца.
сами убили
китайца.
оскопили дагестанца.
забили якута.
сбросили на рельсы
таджика.
чайки несутся
в Россию.
чайки, родимые,
не сдались,
соратник.
бьются, мертвые,
о берег морской
за русскую честь.
кричи, соратник,
тоскуй.
Таких песен Львовский написал много:
разве забуду я песни
твои, сотни тысяч,
песен твоих, разве я.
Через песни поэт дает нам нашу ужасную, кровопролитную историю, отягощенную национальным вопросом. Оскопили дагестанца, отрубили голову чеченцу, стреляли в воздух на свадьбах из золотых пистолетов, насиловали таджикских девочек, жарили яичницу на вечном огне, выкупали у ментов преступников всем городом… Да что говорить… Вперед, Россия!
вперед, лучшая на свете страна
освещенная изнутри невечерним
светом свободы, прибежище
гонимых, сияющий град на холме
страна правды и справедливости
кириллицы и греческого обряда
вымученная из себя за тысячи лет
Поэт иронизирует: он думает ровно наоборот. Он думает, остановись, худшая на свете страна, никакого света в тебе нет, ты — воплощение неволи, несправедливости, неправды… и т. д. В 2012 году, в год окончательного развенчания православной религии, поэт склоняется над поэмой, посвященной Деве Марии, матери нашего Бога. Переживания за судьбу Отчизны и выстраданный в глубине сердца ответ, в котором нуждаются сто сорок миллионов наших соотечественников, не дают покоя музе Львовского, заставляют его вновь и вновь перебирать библейские сюжеты, вспоминать, а если не удается вспомнить, выдумывать греческий обряд и допетровский канон. Интеллигенция поднялась против мракобесов в рясах, Юлия Латынина призвала кататься на велосипедах по церковным дворам, Дмитрий Быков стал креститься четырьмя перстами, а Станислав Львовский сочинил Акафист Пресвятой Богородице. Сокращенно АПБ. Текст свой поэт предваряет как бы наспех написанным преуведомлением.
Ты умудрил превыше риторов, ораторов, рыбаков, работников металлургических заводов и фабрик, сотрудников цехов литейных, дворничих и врачих, строителей, охранников уборщиц, вахтеров и грузчиков, ибо их труды Тебе приятнее статей в наших газетах, в еженедельниках наших, журналах и редких поэтических сборниках.
Господь действительно больше предрасположен к простым людям, чем к фарисеям и книжникам. Львовский скромно показывает, что он никто по сравнению с начальником сборочного цеха «Уралвагонзавода» Игорем Рюриковичем Холманских, пообещавшим Путину помочь навести порядок в столицах и отчистить их от безответственных болтунов. В отличие от них Львовский делит свой текст на Кондаки и Икосы — все как в настоящем каноническом Акафисте. Постмодернистский кризис речи и сознания не позволяет автору говорить серьезно, он не хочет и, возможно, не умеет. Но это очаровательное неумение тут же оборачивается достоинством: у таких стихов есть шанс понравиться людям. И даже стремным телкам. В этих стихах Львовский, наконец, определяется со своим социальным происхождением, объединяя свой антропологический опыт с «социальными характеристиками», всплывающими в Икосе II:
Разум недоразумеваемый разумети школьный звонок и пустую аудиторию Дева ищущи, возопи к служащему из мелкой буржуазии: из боку чисту, Сыну како есть родитися мощно, рцы Ми, гостиница «Севастополь»?
Может быть, здесь не все понятно даже самому автору, но отсыл к сословию «служащего из мелкой буржуазии» заставляет вспомнить не только о Великой французской революции, но и о Парижском мае, о Пражской весне, о Болотной площади и о проспекте Сахарова. Львовский — мелкий буржуа, либерал, разночинец, антропологический опыт которого позволяет ему называть себя поэтом, а соратникам по классу и сословию считать, что он повлиял на нашу словесность в лице молодого поколения. Креативный класс, тверже шаг, теснее ряды! Народ и аристократия повержены! Партократы в панике, магнаты в бегах. Власть — это мы! Не забудем, не простим! Офисный планктон может стать опаснее акулы, если сосредоточится, сконцентрируется, наточит маленькие, но острые зубы. Лакан… Делез… Башляр… Бурдье… Кто они? Клерки. Мелкие буржуа. Те самые, которых с легкостью изгоняют из храмов матросы железняки. Но где они, эти матросы? Вокруг одни попы да дьяки. Маслокрады и лизоблюды. Итак, начинается бой между клерками и клерикалами. Поэт продолжает в прежней разоблачительной манере:
Господи, ужасаюшеся и стояше, зовый к Муре шестнадцати лет изнасилованной ментами в метро таковая: радуйся, Ею же рaдocть взойдет над горизонтом войны всех против всех; радуйся, Ею же клятва расточится в наших еженедельниках и ежемесячниках; радуйся, падшаго Кадмона глиняного воззвание посреди магазина «Красный куб»; радуйся, слез евиных избавление, падающих в «Молескин» шелестящий.
Я категорически против суждения некоторых критиков, что Львовский — необразованный человек. Для поэта он очень хорошо образован, даже слишком. Он явно читал не только Хайека и Карла Поппера, Борхеса и Татьяну Толстую. Он много, очень много читал. Читал такого, что вам и не снилось. На английском читал, на латинском, на греческом. Может, даже на старославянском. «Радуйся, Невесто Неневестная», пишет он, а хочется прочитать Невесто Ненасытная, Невесто Ненавистная. Вот как мне хочется прочитать. Похоже, Дева поэта не слушает и в следующем Икосе, он кричит на нее:
Радуйся, Невесто Неневестная, сказали тебе. А ну, быстро, тебе сказали, давай, с-сука, ты что, сказали же, улыбочку, во-от. Чего тебе еще непонятно?
Далее он продолжает свое путанное, но страстное восхваление, чтобы в конце третьего Икоса воскликнуть:
Радуйся, Невесто Неневестная, тебе говорят, — всё отлично у нас, всё у нас хорошо, все вообще охуенно, в камеру, тебе говорят, глазами смотри.
И здесь мы вспоминаем о несмываемом позоре гражданского общества, о трех молодых певицах, объявленных преступницами и отправленных на каторгу неправедным судом. О тех невинных девах, удочеренных поп-звездой Мадонной (не к ней ли обращены эти стихи?), Полом Маккартни и его женой Йокой Оно и прочими представителями мелодий и ритмов, которых сатрапы в Россию больше не пустят. Они пострадали за правду, они заступились за панк-рок, за пропаганду гомосексуализма среди детей. Спасибо вам за это, друзья!
В следующем Икосе поэт развивает тему:
Радуйся, Невесто Неневестная, — ну что, что блядь, непонятно-то, а?
Я нарочно не обращаюсь к Кондакам в этом произведении, они не столь эмоциональны, к тому же не несут никакой смысловой нагрузки. Они, по замыслу творца, должны создавать некоторый благородный шум. Приведу для примера Кондак X:
Спасти хотя мир, Иже всех Украситель, Дэмиэн Херст и Джефф Кунс, к сему самообетован прииде, и Пастырь сый, яко Бог, нас ради явися по нам человек: подобным бо подобное призвав, яко Бог слышит, изрядно современный художник: Аллилуиа. Здравствуйте, дети. Привет, говорю, дети, ура.
Может ли такой текст быть написан зрелым, уважающим себя человеком? Со всей ответственностью заявляю — да, может. Именно так и должен писать современный художник: подобным бо подобное призвав, яко Бог слышит. Я не удивлюсь, когда увижу его переведенным на все прогрессивные языки мира с комментариями и подробным разбором. Поэт знает, что от него ждет родной креативный класс. А креативный класс ждет новых зрелищ и низвержений. Креативный класс кричит «алилу! Оле! Оле!» «Улле!» «Ололо!» Боже, какие красивые слова… Тем временем сюжет с Неневестной Невестой продолжает двигаться по нарастающей:
Радуйся, Невесто Неневестная. Радуйся, ты чего, глухая, что ли? Ку-ку! Ау!
Радуйся, Невесто Неневестная, овца, блядь, тупая, кончай рыдать, посмотрела в камеру, улыбнулась, давай. Ау.
Радуйся, Невесто Неневестная, что именно тебе непонятно?
Радуйся, Невесто Неневестная, я тебя по-хорошему, я очень тебя прошу.
Радуйся, Невесто Неневестная, смейся, маши руками, машину купи, ты же нормальная телка, поезжай в отпуск на море, потрахайся там с кем, ребенка роди, — обычного то есть, не это вот, — в каком смысле, не поняла? Объясни мне, что, вот что из этого именно ты не поняла? Поразительно. Реально овца.
Радуйся, Невесто Неневестная: последний раз говорю.
Радуйся, Невесто Неневестная, — короче, так надо, не знаю, как тебе объяснить.
Радуйся, Невесто Неневестная, — радуйся, блядь, не вынуждай, — или мы так тебя изуродуем, что Сын родной не узнает.
Радуйся, Невесто Неневестная, а то руку сломаю.
Сломав наконец десницу Небесной Деве, поэт успокаивается и успокаивает нас. Мол, «здесь заканчивается седьмая страница, а все остальное начинается, — как в первый раз, как обычно, — как если бы ничего из вышесказанного никогда не было сказано вслух». А я вот думаю, почему он сломал ей именно руку? Ведь мог выбить зуб, подбить глаз, сделать подножку, чтобы она растянула сухожилие или долго бить по почкам… Каков смысл сломанной десницы Пречистой Девы? Может, Алехиной или Толоконниковой сломали руки? Какой целостный опыт соотносится здесь с гендером и информационным потоком? А со «структурами приватной и публичной жизни»? Как явили себя эти структуры в этих стихах? Показали, как молится настоящий поэт, как он воспевает гимны Мадонне? Дали нам религиозный срез души поэта Львовского? Он успокаивает нас, но мы не успокаиваемся. Теперь мы никогда не успокоимся.
Шошанна Риббентроп
30 ноября 2012