Евгений Никитин / ПРО ПАПУ
Об авторе: ЕВГЕНИЙ НИКИТИН
Родился в поселке Рышканы, Молдавия. Впоследствии жил в Германии и в России. Публиковался в журналах "Знамя", "Воздух", "Textonly", «Октябрь», "Новый берег", «Homo Legens», «Урал», «Гвидеон» и других в различных амплуа - как поэт, прозаик, переводчик и эссеист. Участник центральной программы 53 Венецианской биеннале искусства. Автор трех сборников стихотворений и, в соавторстве с Аленой Чурбановой, - сборника короткой прозы. Живет в г. Королев.
СТОЛИЦА
Во времена моего детства ближайшим мегаполисом был город Бельцы.
"Рая уехала в Бельцы", - произносили со значением. "В Бельцы! Что вы говорите!" На лицах отражалось величие происходящего. Многие прощались с Раей навсегда: автобус до Бельц шел битый час, и люди в нем тряслись, многим становилось дурно. Из Бельц привозили часы, авторучки, блокноты, батарейки; мой дед иногда наведывался в Бельцы за свечами для Хануки и мацой на Песах. Он возвращался, как Одиссей, умудренный опытом, неузнаваемый.
- Знаешь, кого я встретил?
- Кого?
- Раю.
- Как? Раю?
- Раю.
- И что она сказала?
- Она сказала: "Привет."
- Привет?
- Привет.
- Рая?
- Рая.
- В Бельцах?
- В Бельцах.
- Что она себе думает, эта Рая? Я не понимаю: что она себе думает?
- Я не знаю, Хануся, что она себе думает. Она всегда была мишигинер коп, эта Рая...
Мой папа однажды был свидетелем подобного диалога и запомнил его на всю жизнь как пример крайней степени бытового абсурда.
О, Бельцы, Бельцы! Конечно, был еще Кишинев, но он не брался в расчет. Он существовал где-то на краю мира, мифический город, что-то вроде рериховской Шамбалы. В Кишиневе бывал Пушкин... Нет, это решительно невозможно себе представить.
- А я жил в Кишиневе, - говорил я во дворе.
- Не надо ля-ля, Никитин. Ты б еще сказал - в Москве. Ты б еще сказал - в Нью-Йорке! Давай, дуй отсюда, Никитин. Вали!
Когда внука местного парикмахера Фимы в школе спросили, как называется столица Молдовы, он ответил "Израиль". Это были для него вещи примерно одного порядка. Он сказал это на уроке молдавского языка. E capitala Republicii Moldova este Israel. Для него это было так.
Фима взял свою маму, бабу Гитлю (во дворе мы звали ее Гитлер), дочь, внука, остриг перед отъездом каждого волосатого жителя Рышкан и уехал в Israel, столицу Молдовы.
Моя мама всю жизнь боролась с псориазом. Местный криминальный авторитет инвалид Дядя Боря посоветовал ей сыпать на голову сигаретный пепел.
- Я все лечу пеплом, - сказал он. - Даже шизофрению.
Он отсыпал маме окурков, которые тщательно хранил в мешках, и уполз в туалет. Там он жил.
Жена Дяди Бори, моя тетка, разрешала ему курить в туалете. Дядя Боря сидел там практически круглосуточно, с гитарой и винтовкой. В плохом настроении он грозился начать стрельбу. Но, в основном, Дядя Боря вел себя тихо, играл на гитаре. Еще он варил самогон. В Рышканах его боялись, хотя он был маленький, как мастер Йода, и двигался на корточках. Зато Дядя Боря славился мудростью. Самогонные клиенты подчинялись ему беспрекословно.
Мама стала на ночь класть пепел на псориазные шишки. Но это не помогло. От псориаза вообще ничего не помогает. Недавно я обсуждал это с прозаиками Вячеславом Харченко и Евгением Сулесом.
- Псориаз хер выведешь. - сказал Харченко. - Тут главное - меньше пить.
- Это почему? - неприятно удивился Сулес.
Тут надо понимать, что Женя Сулес - эксперт по виски. Недавно он написал книгу про виски. Но в ней ни слова нет о связи выпивки с псориазом. Сулес почувствовал, что разверзаются бездны.
- Почему - науке неизвестно, - ответил Харченко. - Знаю только, что стоит выпить - тут-то он, гад, и полезет.
- А какие именно напитки способствуют псориазу?
Слава Харченко задумался.
- Хуже всего - пиво, - сказал он наконец. - Ужасней пива нет ничего.
- А водка? - спросил Сулес.
- А водка - еще ужаснее.
Сулес не стал спрашивать про виски, чтобы зло, проникающее в реальность таким способом, осталось там, в платоновском мире идей.
Так вот. Не добившись прогресса от сигаретного пепла, мама съездила в Бельцы, где купила на книжном развале брошюру про уринотерапию.
В брошюре было написано, что от псориаза лучше всего помогает младенческая, либо коровья моча. Я уже не был младенцем. Зато коровы в Рышканах водились в большом количестве. Прямо за нашим домом начиналась так называемая Долина - полузаболоченные луга с речкой. За Долиной жили цыгане.
Мама отправилась на Долину и издалека понаблюдала за коровами. Мы коров боялись. Мы не были настоящие сельские жители, так как жили в квартире. Улица Индепизденций и прилегающие к ней дворы с пятиэтажными домами считались "городом". В коровах мы не разбирались и близко к ним не подходили.
Короче говоря, моя мама не придумала, как безопасно заставить корову пописать ей на голову. Поэтому борьба с псориазом ввиду кризиса идей была отложена до лучших времен.
***
Каждое утро дедушка, как всякий честный гражданин Рышкан, уходил на базар.
- Хануся, я пошел на базар. Целуйте нас.
Пенсий хватало только на веревку, мыло и прощальный ломоть мамалыги. Чтобы купить что-нибудь нужное, надо было продать что-нибудь ненужное, как сказал бы дядя Федор. Например, душу.
Так и сообщила всему классу несломленная учительница истории Ольга Васильевна, узнав, что мой дедушка, бывший главный агроном и член партии, перепродает с наценкой мелкие бытовые товары, закупленные во время паломничества в Бельцы.
- Никитин, твоя семья продала душу мировому капитализму.
Она запросто могла встретить меня в коридоре и заявить:
- Ты, Никитин, - внук мелкого эксплуататора, дело твое дрянь. Когда народ снова придет к власти, с тобой разберутся в первую очередь.
Мы ее очень любили: у нее почти отсутствовало чувство юмора, но при этом был острый, как бритва, ум. Весь он, практически без остатка, использовался на борьбу с угнетателями.
Ольга Васильевна постоянно думала о народе (точно как современная молодая поэтесса Галина Рымбу). Она была в этом ужасно одинока - большинство учителей тем же летом сами подались на базар: им задолжали зарплату примерно на год.
Торговали кто чем мог. Я тоже торговал. Я продавал свои диафильмы и книжки. Надо сказать, я не преуспел в эксплуататорстве: мне удалось сбыть только сохранившееся от отчима жизнеописание известной американской проститутки по прозвищу "Мадам" (книга так и называлась). На вырученные деньги я несколько раз купил деду мороженое.
(Между прочим, это пример типичного литературного вранья: разумеется, я не был таким уж заботливым внуком. На самом деле, я в тот же день сходил в местный книжный - а тогда он еще существовал - и на свои отнятые у народа барыши приобрел еще более чудовищную книгу: "У-шу. Стиль тигра".)
Между тем, Ольга Васильевна продолжала свою борьбу: она мужественно распространяла листовки молдавской компартии. Спустя много лет она праздновала триумф: коммунисты действительно пришли к власти. Но за нас так и не взялись: к тому времени дедушка с бабушкой уже жили в Петах-Тикве, а я - в Москве.
НОВЫЙ ГОД
В две тысяче втором я праздновал Новый год в эмиграции.
Моим почти единственным приятелем был Петя Склярский, старенький кировоградский еврей, и праздник я провел у него.
Квартира Пети была снизу доверху увешана любительскими картинами маслом, которые он скупал на блошиных рынках. Петя обожал всяческое искусство. Мы всегда обсуждали с ним какие-то «мазки».
- Смотри, на этот мазок! - говорил Петя, указывая в нижний угол какой-нибудь картины, изображавшей, например, раскидистое дерево.
- Мазок знатный, - соглашался я. - То что надо мазок.
- А здесь? - спрашивал Петя и тыкал в другой угол.
- Мазнул так мазнул, - поддакивал я.
Я не всегда мог угадать, правильный ли сделан мазок, тогда Петя укорял меня в невежестве.
Сам Петя был бывшим директором патентного института и автором изобретений, например, чудовищного прибора под названием «рабочий орган сельскохозяйственной машины».
Рабочий орган предназначался для обрезки ботвы корнеплодов, но, в принципе, можно было резать всё.
После осмотра картин мы сели за столик и мне был выдан бутерброд и стакан вина из пакета.
- Стихи! - потребовал Петя. - Читай стихи.
Помню, как-то я прочитал Пете стихи Лены Элтанг. Тогда она еще не была известным прозаиком и обреталась на сайтах свободной публикации в качестве поэта.
ледяное горлышко - лазейка
из густой полуденной слюды
затерялась мокрая копейка
клейкая от содовой воды
- А хорошо! - сказал Петя. - Но декаданс!
- Почему декаданс?
- Это про очень тонкие, незаметные вещи, - объяснил Петя. - Автор любуется клейкостью копеечки. Вот прочитай это Грише. Думаешь, он поймет? Народ такого никогда не поймет.
Чуть позже пришел «народ»: человек по имени Гриша с женой. Гриша был тоже не прост: он писал песни и мечтал продать их Алле Пугачевой.
- Вот запишу кассету и повезу Алле Пугачевой, -сообщил он. - Ты споешь мои песни для кассеты?
- Спою.
После очередного осмотра картин (гость разбирался в мазках несколько лучше) Гриша обучил меня исполнять свою песню «Девочка в синей футболочке». Песня повествовала о сексуальном чувстве пожилого человека к случайно встреченной лолите. Почему-то музыкальная фраза в припеве была построена так, что разрывала слово «синий» пополам. Это придавало песне некоторую авангардность:
Девочка в си-
Ней футболочке...
Девочка в си-
Ней футболочке!
Я пел хорошо.
- Ты спел красивее, чем я написал, - заявил Гриша.
Гриша уже много лет жил с опухолью мозга. Врачи еще на родине сказали ему, что скоро он умрет. Но Гриша не умирал. Он прочитал, что в Индии все лечат хорошим настроением. Поэтому он все время улыбался как Далай-лама и писал песни. Никогда не читал новости, ничем не давал испортить себе день. И это работало.
Грустно выслушали речь президента. Петя бормотал «чекисты, чекисты». Мы допили вино.
- А по щекам, как слезы алые, стекали капельки вина, - вспомнил Петя.
Это было из его собственных стихов.
Дорогие Петя, Гриша! Не знаю, живы ли вы еще...
У этого рассказа нет конца.
КАК Я ЭКОНОМИЛ
Из-за кутежей у нас однажды образовалось 20 000 рублей долга, и я решил экономить.
С этой целью я стал каждый день брать на работу кусок черного хлеба и помидор: это был мой обед. Потом я обнаружил, что огурцы дешевле помидоров. И больше – пол огурца по объему могут быть идентичны помидору. А если брать длинные огурцы, ну знаете такие, как полицейская дубинка, то его можно резать на три части.
Жена с болью смотрела на мои манипуляции с огурцами, но молчала.
Я брал с собой треть огурца и черный хлеб, который посыпал солью. Соль я воровал на работе у соседнего отдела – у них был целый стакан соли.
На третий день экономии пошел дождь, мои ботинки промокли и окончательно порвались. Я сказал жене, что обувь мы покупать не будем. Из-под кровати я выволок свои старые тапки, привезенные в Москву из Германии в 2003 году, а в Германию из Молдавии в 1997 году. Изначально это были белые летние туфли, но со временем я их приспособил под тапки.
Я вставил в них шнурки и пошел на работу.
На работе мне позвонил папа:
- Сын! – сказал он. – Ты совсем позабыл своего старого больного отца. Когда мы пойдем пить пиво?
- У меня 20 000 долгов, - ответил я. – Я не могу позволить себе пиво.
- Ты мало работаешь. В твои годы я работал с утра до утра. Без выходных.
Я вспомнил, как в Москву приезжала поэт Катя Капович, и я ходил к ней в гости. В гостях было много литературных деятелей. Каждый из них исповедовался в том, где ему приходилось вкалывать помимо литературы. К сожалению, я тогда за ними не записывал и все забыл, а то бы мог получиться хороший рассказ. Помню, Катя Капович сознавалась, что она занималась контрабандой норковых шуб. Последним пришлось разоблачиться Дмитрию Кузьмину.
- Я, к счастью, не могу похвастаться ничем достаточно унизительным, - сообщил он, как мне показалось, не без гордости. Но тут же вспомнил, как собирал бутылки. У них с поэтом Кубриком состоялся целый диалог про искусство сбора бутылок. Можно было, оказывается, сдавать практически все, даже огнетушители. Я выразил сомнение в том, что на дороге можно было просто так найти бесхозный огнетушитель, но Кубрик посмотрел на меня как на идиота и объяснил, что в жаргоне бутылочников огнетушителем называется особый род стеклянной тары. Я ощущал поколенческую пропасть.
- Может, мне бутылки собирать? – спросил я отца.
- Собирай. В субботу утром рано встань и начни собирать.
Утром я встал и начал. Три часа я болтался по району в поисках бутылок. Понятия не имею, где их люди берут.
В радиусе трех километров я не нашел ни одной хорошей бутылки. Вероятно, это следствие моей рассеяности. Когда я долго иду, я начинаю задумываться и даже напевать. Окружающая действительность в этот момент пропадает. Я был профнепригоден.
Расстроенный, я вернулся домой и сказал жене:
- Давай нажремся.
Мы пошли в кабак и нажрались.
КАК Я ТОРГОВАЛ СИГАРАМИ
После того, как я поработал в галерее современного искусства и поучаствовал в Венецианской биеннале, я обнищал и решил стать обыкновенным продавцом. Как заядлый мизантроп я хотел продавать что-нибудь вредное для здоровья, например, яды или огнестрельное оружие. В конце концов я остановился на сигарах.
На собеседовании я очень нервничал. Хозяин магазина сигар был армянин. Дело в том, что на прошлой работе у меня были тайный служебный роман с Нинкой, женой некоего армянина. После работы мы шли с ней до метро и целовались. Я подумал, а вдруг это тот самый армянин? Он сел напротив меня, посмотрел мне в глаза и спросил:
- Что сделает тебя уверенным?
- Почему в-в-вы спрашиваете? - ответил я вопросом на вопрос, одновременно пытаясь сорвать заусеницу. Мне показалось, что в его вопросе содержится какой-то намек.
- В нашем сигарном салоне самое важное - гармонировать со средой,- объяснил армянин. - Ты знаешь, что такое "гармонировать"?
- Знаю, - ответил я.
- Что это значит?
- Это значит - не выделяться.
- Правильно. Так что сделает тебя уверенным?
- Н-ну, например... если я выкурю сигару! - сказал я.
Армянин достал из штанов сигару и протянул мне. Это была большая, толстая "Romeo y Julieta Churchill". Я взял ее с некоторым сомнением. Неизвестно, где перебывала эта сигара до этого. Может быть, он специально издевается надо мной и сейчас будет наслаждаться тем, как я сую в рот то, что он таскает в брюках.
Вероятно, он все-таки был Нинкиным мужем. Я решил пока сделать вид, что все путем, и продемонстрировать свои сигарные познания. На одном сайте я почерпнул, что если прощупать сигару по всей длине, можно определить, хорошо сигара будет куриться или плохо.
Армянин сурово наблюдал за моими действиями. Не уверен, что он читал Фрейда. Наконец он протянул мне сигарную гильотинку.
- Умеешь пользоваться? - спросил он.
- Это конечно, - сказал я самодовольно,- еще 20 лет назад, когда нашему Шмулику, это брат маленький, делали брит-милу, я познакомился с этой штукой. С первого раза они нашего Шмулика немного криво обработали, пришлось по второй, тут-то я и помог, глазомер у меня всегда был хороший...
Тут меня словно током ударило: я понял, какой мрачный символизм может содержаться в гильотинке, если армянин подозревает меня в соблазнении его жены. Дрожащими руками я отрезал кончик сигары и обжег пальцы турбозажигалкой.
- Теперь ты чувствуешь себя уверенно? - спросил армянин.
- Конечно, легко и уверенно! Я просто лечу, я - реактивный самолет, бэйби, - сказал ему я и сигара потухла.
- Ладно, - решил армянин. - Сегодня твой испытательный срок. Будешь менять гостям пепельницы.
Меня отвели на склад, заваленный какими-то пустыми картонными коробками. Периодически я должен был выходить оттуда и менять пепельницы тем, кто оставался курить прямо в магазине. Армянин никуда не уходил. Он сидел за одним из столов и смотрел на меня, не мигая. То есть, это пока я был там, он не мигал, а когда я уходил, он, думаю, намигивался всласть.
С пепельницами у меня были определенные проблемы. Я не знал, как часто их нужно менять. Сначала я менял их редко - когда замечал, что пепельница вся наполнилась окурками. Но однажды я выглянул со склада и увидел, что армянин встал со своего места и демонстративно стоит, вперив взгляд в мою сторону. Я подошел.
- Что случилось? - спросил я.
Армянин молчал, как бы предоставляя мне возможность догадаться самому. Я огляделся и увидел небольшой обожженный обломок сигары в его пепельнице.
- Как ты думаешь, ты сделал свою работу? - спросил армянин.
Я ничего не ответил. С этого момента я стал менять пепельницы каждые три минуты. Армянин злорадно наблюдал за мной и один раз, когда я был поблизости, достал мобильный телефон. Мне показалось, что он меня сфотографировал. Вероятно, чтобы отослать Нинке и позлорадствовать вместе с ней.
В результате моего рвения некоторые гости смотрели на меня недоуменно, а один мрачный тип, обсуждавший с другим мрачным типом путь России, сказал мне, когда я подошел:
- Оставьте это здесь.
- Я дам вам чистую пепельницу, - ответил я.
- Не надо, - попросил тип.- Мне нравится эта.
- В ней пепел, - сообщил я.
- В ней и должен быть пепел. Поэтому она так и называется - "пепельница".
Я ушел. Не могу говорить с этими пижонами.
К вечеру армянин позвал меня к себе за столик. В его глазах было что-то окончательное. Наверное, он решил все-таки зарезать меня. Нинка предупреждала, что эта ситуация не является абсолютно невероятной.
- Ты знаешь, что значить "диссонировать"?
- Знаю, - ответил я.
- И что же?
- Примерно то же, что и «гетерогенизировать».
Мне надоело, что он принимает меня за умственно отсталого.
- Не совсем, - сообщил армянин. - Но смысл ты ухватил. Так вот - ты диссонируешь.
- Я могу перестать диссонировать, - сказал я. - Дайте мне время.
- Твое время кончилось, парень.
Он засунул руку в карман, и я понял, что сейчас он достанет нож.
- Постойте! - крикнул я. - Ничего не было! Ничего не было! Нинка все врет. Я пальцем ее не тронул.
- Кто такая Нинка? - спросил армянин.
- Как это кто? - растерялся я. - Ваша жена... кажется.
- Я холост, - сказал он.
Он достал из кармана тысячу рублей и протянул мне.
- Иди. Найди работу, с которой ты не будешь диссонировать.
Пошатываясь, я вышел из магазина. Я так и не продал ни одной сигары. Я снова был безработным.
ЗАКРЫТЫЙ ПОКАЗ
Однажды нам позвонил Трюфель и сказал, что можно пойти на закрытый показ и там будет Ларс фон Триер. Не хотим ли мы встретиться с Ларсом фон Триером?
- Мы хотим встретиться с Ларсом фон Триером? - спросил я жену.
- Хотим.
- А зачем нам Ларс фон Триер?
- Он ми-ми-мишный.
Мы решили пойти.
Я даже похвастался на работе, что пойду.
В субботу мы встретились с Трюфелем в условленном месте в условленное время. Почему-то вокруг нас было довольно много людей, некоторые довольно бедно одетые и грустные.
Нас подвели к какой-то будочке и загнали внутрь. Там были турникеты с милицией.
Откуда-то вышла женщина в цветистой кофточке и закричала.
- Массовка - направо, гости - налево!
Все распределились, только мы с женой остались посередине. Трюфель что-то шипел нам.
- Вы массовка или гости? - спросила женщина.
- Не знаю, - сказал я.
- Тогда налево.
После этого нас начали по одному пропускать через турникеты и проверять паспорта. У кого не было московской прописки, не пропускали. Мы стояли, задумавшись. Когда подошла наша очередь, милиционер строго спросил Трюфеля:
- Вы на кого?
- Я на Гор-Дона, - сказал Трюфель гордо.
У него была прописка.
- А вы на кого? - обратился милиционер к нам.
- И мы на Гор-Дона.
- А прописка где?
- Какая еще прописка?
- Московская.
- А нас Гор-Дон не предупредил про прописку.
- Тогда до свиданья.
- Вот будете отчитываться перед самим Гор-Доном, за то, что сорвали передачу, - вмешался Трюфель.
- А это что - гости самого Гор-Дона?
- Бери выше, - сказал Трюфель. - Это гости самого ЛАРСА ФОН ТРИЕРА!
Милиционер весь съежился и пропустил нас.
Я отвел Трюфеля в сторону и спросил:
- Кто такой Гор-Дон?
Трюфель посмотрел на меня, как на идиота и объяснил, что Гордон - ведущий передачи "Закрытый показ" и мы находимся на «Первом канале».
Мы вышли из будочки и вся толпа потянулась за женщиной в кофточке к большому зданию. Внутри здания были какие-то бесконечные пустые коридоры. Женщина в кофточке вдруг резко развернулась и буркнула:
- Говорящие направо, неговорящие - налево!
Все распределились, только мы с женой опять оказались посередине.
- Вы будете что-нибудь говорить? - спросила женщина.
- Возможно, - ответил я.
- Тогда налево!
Нас привели в зал с камерами и посадили на самый последний ряд вместе с грустными людьми.
В центре зало стояло шесть стульев и на них сидели смутно знакомые люди. Я узнал только Бориса Куприянова из "Фаланстера".
- Это гости, - объяснил нам Трюфель. - Вон, видите, тут Леонтьев!
- Какой Леонтьев? Певец?
- Да не певец, другой, который про политику говорит.
Я, правда, и сам видел, что это другой Леонтьев. Певец - он безбородый, а этот был какой-то бородатый.
Женщина в кофточке вышла в середину и сказала:
- Кто не говорит, пусть молчит. Кто говорит, пусть тоже молчит, пока его не спросят. Если Гордон решил что-то спросить, это не значит, что он проверяет ваш уровень интеллекта. Не волнуйтесь и отвечайте все, что угодно. Когда я хлопаю, все тоже должны хлопать. Тренируемся.
Мы начали тренироваться хлопать по сигналу.
Когда началась съемка, откуда-то вышел новый человек и поклонился. Он был весь какой-то благостный и умиротворенный, будто покурил травы. Женщина скомандовала хлопать, и я понял, что это и есть Гордон.
- Сегодня мы будем обсуждать фильм Ларса фон Триера "Меланхолия", - сказал Гордон.
Я смутно помнил этот фильм. Он был про то, что жить на свете тоскливо и бессмысленно, хоть умри, а потом на всех падал пролетающий мимо космический объект.
- Так вот, - сказал Гордон. - Есть мнение, и я в нем не одинок, что Ларс фон Триер не зря снял этот фильм. И если бы он здесь был, мы его спросили, почему так получилось. Бац! - фильм, бац! - на Челябинск падает метеорит. Ладно еще за МКАДом. А если бы он упал не на Челябинск? А если бы он упал на Москву? Что он себе там думал, этот фон Триер? И, кстати, где он?
Последний вопрос задал уже я, но на меня зашикали, а Гордон сделал знак руками, что, мол, это мы вырежем, и пошел представлять гостей передачи. Он подходил к каждому из сидящих на стульчиках в центре зала, представлял и пожимал руку. Но я их имена не запомнил. Одного гостя Гордон поцеловал в губы.
- Так принято у нас, старых театралов, - объяснил он свой поступок.
Грустный человек, сидевший рядом с нами, достал из пакета охотничью колбаску и стал ее есть.
Поцелованный Гордоном гость взял слово.
- Метеориты падают на нас все время. Например, один метеорит упал на динозавров. Ничего экстраординарного в этом нет. Ларс фон Триер тут совершенно ни при чем.
- Булгаков говорил, что кирпич просто так никому на голову не падает, - возразил Гордон. - Это фильм-предсказание. Вот, например, скоро мимо нас пролетит Апофиз. Он может упасть.
- С очень небольшой вероятностью.
- Но может же?
- Вероятность - одна двухсот пятидесятитысячная шанса.
- Все под Богом ходим, - заключил Гордон.
- "Бог органичен. Да. А человек? А человек, должно быть, ограничен".- ввернул другой гость. - Это Бродский написал.
Женщина дала сигнал хлопать.
- При чем тут Бог? - спросил Леонтьев, который не певец.- Я вот не уверен, что в Челябинске был метеорит. Может и не метеорит. Почему он не взорвался в верхних слоях атмосферы? Сегодня в Челябинске, а завтра - по Москве бомбанут... Я не буду говорить - кто. Мы все понимаем...
- Как нам подготовиться? - спросил Гордон Бориса Куприянова.
- Надо всю жизнь готовиться. Мы же все равно умрем. Рано или поздно.- ответил Борис Куприянов. - Возьмите кодекс самурая...
- Не надо нам про самураев, - строго оборвал его Гордон. - В Японии давно нет самураев. Там теперь пластиковая культура. О чем вы говорите.
Он махнул рукой и сообщил, что ему надо покурить.
- Может, пойдем? - спросил я Трюфеля.
Грустный человек с охотничьей колбаской посмотрел на нас и сказал:
- Тогда вам не заплатят.
Мы быстро выскочили из зала и помчались прочь, не обращая внимания на крики девушки в цветастой кофточке. Казалось, за нами все рушится. Слышался треск стекол.
Милиционер на выходе спросил:
- Ну и что? Как Ларс фон Триер?
- Не пришел, - сказали мы.
ПРО ПАПУ
Папа - постоянный персонаж моих рассказов.
Я так много написал рассказов про папу, что моя жена считает, будто они все - про папу.
Папа тоже так думает.
Бывает, звоню ему, а он спрашивает:
- Ну, как дела, написал что-нибудь новенькое?
- Написал.
Грустный вздох.
- Опять выставил меня дураком?
- Это не про тебя.
- А про кого?
- Это про мальчика Юрку. Жил да был такой мальчик Юрка, значит. И у этого мальчика есть папа...
- Ну вот.
- Что "ну вот"?
- Опять про меня.
- Это не про тебя. Ты толстый. А он худой.
- Я тоже раньше был худой, - с недоверием говорит папа.
- Но ты - москвич. А отец Юрки живет в Кишиневе.
- Я тоже жил в Кишиневе.
- Но у тебя никогда не было обезьянки.
- А что - у героя рассказа есть обезьянка?
- Есть.
- Ну пришли почитать.
Я шлю папе рассказ и через час опять раздается звонок. Оказывается, кроме обезьянки никаких различий между двумя папами нет, и я опять выставил своего отца дураком. Так он считает.
Иногда он спрашивает мою жену:
- Вот скажи, неужели я действительно такой глупый?
- Нет, - отвечает жена. - Вы очень умный человек. Это сын у вас - идиот.
Однажды я написал рассказ, в котором вообще не было ничьих пап. Там фигурировали только бегемотик, древний китайский колдун Чань-фу и пузырь самогона.
***
Купив в ипотеку разбитую однокомнатную квартиру в Болшево, я первым делом отвез туда отца. Отец осмотрел пустое пространство со раскуроченными розетками и сел посреди комнаты на стул, пригорюнившись.
- Чего горюешь? - говорю.
- У тебя же здесь "по-большому" не сходишь...
- Это почему?
- Ну, бачок ведь в унитазе сломан...
- Это ничего! - говорю. - Я тебе сейчас наберу воды!
Набрал ему ведро воды, возвращаюсь. Папа все еще мрачен.
- У тебя все равно туалетной бумаги нет.
- У меня в сумке есть, погоди!
Достаю туалетную бумагу.
- А руки помыть? Полотенца все равно нет!
- Теперь есть!
Достаю полотенце, вешаю на трубу.
Папа сделал свои дела, сообщил, что бумажка не растворилась - ничего, растворили.
- А теперь подумай, - говорю. - Подумай, какой у тебя замечательный сын! Перед выездом проанализировал ситуацию: вот придем мы в пустую квартиру, а отцу захочется "по-большому". И взял для отца рулон бумаги и полотенце! И кефир!
Достаю кефир, ставлю перед папой.
***
Когда папа увидел, что мы держим детскую коляску в подъезде дома, под лестницей, он сказал:
- Сопрут. Даю неделю.
Недавно я отрастил жидкую бороденку и постригся ежиком. В таком виде пришел к папе. Он сказал:
- Побрейся. Морду набьют.
Я хотел ему объяснить, что сейчас не бьют уже морд за такое. И колясок у соседей не крадут. Но не стал. Вдруг я неправ: бьют, крадут. Не знаю я.
Еще папа недавно спросил:
- Если ты - Геракл, то кто отец Геракла?
- Хочешь сказать, что ты - Зевс?
- Конечно. Ты меня в фейсбуке выводишь в смешном и глупом виде, а себя - в качестве большого интеллектуала и уважаемого литератора. А ведь все твои подвиги - это мои подвиги. Если ты Геракл, то я - Зевс. И так - любой отец.
Я хотел сказать папе, что я - совсем не Геракл. Но тогда получилось бы, что он - не Зевс.
Пусть лучше будет Зевсом. А я побуду Гераклом.
* * *
– Сегодня мне очень хотелось шоколада, – сказал папа. – Увидел в магазине шоколадку, ходил вокруг нее, трогал, думал. Денег жалко было. Пошел домой. По пути решил: раз я не могу себе это позволить, надо включить воображение. Я шел и представлял. Вот я разворачиваю фольгу, она поскрипывает, внутри шоколад, он пахнет так весь…мммм…я зарываюсь в него носом, вбираю запах, отламываю бодро кусок, характерный звук, кладу на язык, облизываю и потом начинаю бешено жевать, весь в крови, причмокивая, так что изо рта прямо брызжет этот шоколад, все лицо в шоколаде, все вокруг в шоколаде… Знаешь, сработало.
– Ладно, – говорю. – А кровь откуда?
– К голове приливает, – объяснил папа.
***
Вчера мне нанес визит папа и ушёл в моих ботинках. Я ничего не заметил и вечером, отправляясь на день рождения к другу, одел папины ботинки и проходил в них остаток дня. Удивлялся, что в них попадает вода.
- Я ботинки ношу один сезон, потом можно их выкидывать.
- Это так теперь обувь делают.
- Да-да.
Папа тем временем разгуливал в моих ботинках, поражаясь, что они перестали пропускать воду. Он даже придумал специальную теорию для этого, опирающуюся на вяжущие свойства пота и особую структуру молекул много раз промокавшей и высыхавшей обуви, наподобие того, как становится крепкой и жёсткой тосканская сигара ("тоскана"), которую, как известно, специально вымачивают.
Вечером он посредством жены обнаружил правду и мрачно сообщил мне об этом по телефону. Мой кот за ночь привязался к папиным ботинкам и утром решил выразить к ним свою приязнь, после чего они стали его (кота) ботинками навсегда. Об этом мне пришлось уведомить папу. Из мести папа посадил в мои ботинки живущую у них игуану Пузика и напугал ее так, что Пузик обосрался.
Теперь мы оба без ботинок - я и мой отец.
***
Папа пришел в гости, и я дал прочитать ему свое новое стихотворение.
- Херня какая-то, - сказал папа. - Это конец. Ты кончился как поэт! Теперь ты должен стать алкоголиком. Пей.
Он помолчал.
- Все хо-ро-шо, прекрасная маркиза, - продолжил папа, жалостливо глядя на меня. - Все хорошо, все хорошо... Знаешь, как у Крылова: "У сильного всегда бессильный виноват". Па-ра-па-пам...
Он слегка задумался.
- Знаешь, если у тебя нет московской прописки, то ты недочеловек. Унтерменш. И что у тебя за квартира?! Здесь повернуться негде. В таком месте живут разве что люди, которые собираются повеситься. Все твои проблемы начались, когда тебе было 6 лет! Ты выбрал маму. А надо было жить со мной. Ты допустил ошибку.
Я молча слушал.
- Моя бабушка однажды приехала ко мне в Москву. Видит, ребенок младший восьмилетний лежит на боку. Она решила, что его надо пожалеть. И говорит: "Умирает один мужик и просит перед смертью: «Покрутите мне яйца...»" А Славик молча смотрит на мою бабушку. То есть на свою прабабушку. Смотрит и никак не реагирует. "Он имел в виду яйца вкрутую. Понял, маленький?" - спрашивает бабушка. Славик молчит. "Не понял? Ну знаешь, у тебя внизу есть маленькая пепа..." Славик презрительно поглядел и говорит: "Вы, бабушка, имеете в виду член?" Ха-ха-ха-ха. Ну ладно, мне пора.
С этими словами он ушел.
***
Папа позвонил кому-то в Скайпе и сказал:
- Боря, привет. Короче, я буду продавать воду.
- Пап! - крикнул я. – Нельзя никому доверять свою бизнес-идею!
Папа крякнул и усмехнулся своему интернет-собеседнику – седому мужчине, вальяжно курящему короткую толстую сигару на фоне желтых обоев.
- Слышь, Боря, че сын говорит? Не доверяй ему, говорит.
- Что ты, Серег, - ответил Боря. – Мне ты, наверное, можешь доверять. Я знаю тебя сорок восемь лет.
Я знал своего отца в два раза менее длинный срок.
- Понимаете, - сказал я Боре. – Он же не только вам, он сейчас всех своих друзей обзвонит и похвастается.
- Чем же тут хвастаться? – пожал плечами Боря. – Вода – это неактуально. Вот лучше бы он фильтры для воды продавал.
- Почему это? – спросил папа.
- Потому что у тебя бы я купил. Я не каждому продавцу фильтров доверяю. Эти новые фильтры никуда не годятся. Из-за этого я пользуюсь «Росинкой». Я знаю «Росинку» уже семь лет.
- Моему младшенькому как раз семь, - растрогался папа. – Ты прав, Боря. Фильтры мы тоже должны продавать. Я буду сразу продавать воду и фильтр для нее. И пластиковые стаканчики. Купил, отфильтровал, налил, выпил. Я уже делаю сайт…
- Зачем сайт? – сказал Боря. – Сайт не нужен. Заведи ЖЖ. Я уже три года пользуюсь ЖЖ и доволен.
Вся жизнь этого человека промелькнула у меня перед глазами:
Шестьдесят лет он провел в этой обители скорби.
Из них сорок восемь лет он знал моего отца.
Из них последние семь лет он пользовался «Росинкой».
Три года из этих семи он вел ЖЖ.
Мы бежим все время за неизведанным или модным. А его жизнь основывалась на проверенных, фундаментальных ценностях, таких, как фильтр «Росинка». Думаю, он никогда не пытался есть чипсы со вкусом суши или прыгать на джолли-джамперах. Он ел чипсы со вкусом чипсов или вовсе их не ел, а прыгал в своих обычных кроссовках от «Адидас», которые прослужили ему последние двадцать лет из тех сорока восьми, которые он знает моего отца.
И еще я подумал, что совершенно не помню, что и когда носил, чем и сколько лет пользовался. Почему-то моя жизнь делилась на совершенно иные отрезки – от влюбленности к влюбленности. Каждую часть моей жизни, которую я ощущаю как целостную, я связываю с какой-то женщиной. Увы, такой способ измерять жизнь еще менее надежен: вещи отзывчивее женщин и долговечнее любви.
***
Однажды мы с папой взяли с собой холодных котлет с хлебом и поехали в Париж. С нами отправились ворчливый папин друг Боря и водитель-молдаван по имени Виорел.
Виорел не знал точно, где Париж, и поэтому все время высовывался из машины и спрашивал:
- Алле-друа?
Но его никто не понимал, тем более, что он скоро забыл слово и сбился на невразумительное «детруа».
Поэтому непонятно, каким образом мы все-таки оказались в Париже. Эти молдаване удивительно смекалисты.
Сначала мы хотели в Лувр, но папин друг Боря сказал:
- Там одни подделки.
- Как подделки?
- Так. Одни подделки. Все оригиналы в Эрмитаже, в подвале.
Мы не хотели тратить время на подделки и поэтому не пошли в Лувр.
- Айда смотреть на Эйфелеву башню, - предложил Виорел. - Она хоть настоящая.
- Далась всем эта Эйфелева башня, - проворчал папин друг. – Вы идите, а я здесь посижу.
Он нашел скамеечку и остался на ней сидеть, а мы пошли смотреть на башню. Но не дошли от голода. Тогда мы достали котлеты с хлебом и поели их.
На сердце стало как-то тяжело и отвратительно, будто мы не в Париже, а на вокзале в Орехово-Зуево.
- Раз мы в Париже, надо хоть устриц поесть, - сказал папа.
Виорел почему-то разгневался:
- Вы идите устриц ищите, а я хоть на башню погляжу, как белый человек.
Мы бросили его и зашли в ресторан.
В меню было написано что-то по-французски. Мы ничего не поняли и смотрели на рисунки. На одном из них была нарисована ракушка. «Наверное, это и есть устрицы», - решили мы. Когда подошел официант, я сказал ему: “Give me please that» и ткнул пальцем в рисунок.
Через час нам принесли огромную чашу, полную сверкающего льда. На вершине чаши одиноко лежала половинка лимона, а у подножия – несколько спиральных ракушек.
- Наверное, это никакие не устрицы, - предположил я.
Папа мрачно съел лимон, мы побросали ракушки в карманы, заплатили и покинули кафе, затравленно озираясь.
В Париже мы провели целую неделю и все это время питались котлетами с хлебом. У меня воспалился рот, и по возвращении домой я слег в больницу. С тех пор я знаю, что главное в туризме – это правильное питание.
ОЧКИ
Как-то раз, возвращаясь с литературных посиделок, я очень громко высморкался на эскалаторе. Две девушки, стоявшие чуть ниже, засмеялись и посмотрели на меня.
- Извините, - сказал я.
- Это мы не вам, - сообщила одна из них и отвернулась.
Вторая, похожая на мышку, с маленьким носом и черными глазами, продолжала пялиться в мою сторону. Я обернулся, чтобы обнаружить объект ее внимания, но выше меня эскалатор был пуст.
- Мне кажется, вы все-таки смотрите на меня, - заметил я.
- Да, смотрю.
- Почему?
- Личность вы забавная.
- А что именно, с вашей точки зрения, во мне забавно?
- Да очки понравились.
Она продолжала пристально смотреть, как бы стараясь меня подавить. Я не понимал, как на это реагировать. Но промолчать значило бы признать поражение.
- Этим очкам уже 20 лет, - сказал я. - Они, вероятно, старше вас. Они пережили две эмиграции. Мне купили их в Молдавии, и они вместе со мной эмигрировали в Германию. А из Германии спустя шесть лет отправились в Россию. Оба путешествия они совершили на моем носу. Они часто видели то, на что я закрывал глаза. От старости они немного скособочились и позеленели. Иногда из них выпадают стекла. Но я никогда не меняю очки: я пытался, но в других очках все вокруг искажается под каким-то болезненным углом. Даже если взять точно такие же стекла. Может быть, я бы постепенно отмучился и привык к другим очкам, но времени на это нет, мне надо работать. В жизни есть множество мелочей, которые можно улучшить, но если начать этим заниматься, то уже не останется сил и времени ни на что другое. Будешь только все время оптимизировать свою ненаглядную жизнь: то, это, пятое, десятое, а когда писать? когда думать? Нельзя этого допускать, нужно сосредоточиться на самом существенном...
Здесь я заметил, что давно разговариваю сам с собой.
Родился в поселке Рышканы, Молдавия. Впоследствии жил в Германии и в России. Публиковался в журналах "Знамя", "Воздух", "Textonly", «Октябрь», "Новый берег", «Homo Legens», «Урал», «Гвидеон» и других в различных амплуа - как поэт, прозаик, переводчик и эссеист. Участник центральной программы 53 Венецианской биеннале искусства. Автор трех сборников стихотворений и, в соавторстве с Аленой Чурбановой, - сборника короткой прозы. Живет в г. Королев.
СТОЛИЦА
Во времена моего детства ближайшим мегаполисом был город Бельцы.
"Рая уехала в Бельцы", - произносили со значением. "В Бельцы! Что вы говорите!" На лицах отражалось величие происходящего. Многие прощались с Раей навсегда: автобус до Бельц шел битый час, и люди в нем тряслись, многим становилось дурно. Из Бельц привозили часы, авторучки, блокноты, батарейки; мой дед иногда наведывался в Бельцы за свечами для Хануки и мацой на Песах. Он возвращался, как Одиссей, умудренный опытом, неузнаваемый.
- Знаешь, кого я встретил?
- Кого?
- Раю.
- Как? Раю?
- Раю.
- И что она сказала?
- Она сказала: "Привет."
- Привет?
- Привет.
- Рая?
- Рая.
- В Бельцах?
- В Бельцах.
- Что она себе думает, эта Рая? Я не понимаю: что она себе думает?
- Я не знаю, Хануся, что она себе думает. Она всегда была мишигинер коп, эта Рая...
Мой папа однажды был свидетелем подобного диалога и запомнил его на всю жизнь как пример крайней степени бытового абсурда.
О, Бельцы, Бельцы! Конечно, был еще Кишинев, но он не брался в расчет. Он существовал где-то на краю мира, мифический город, что-то вроде рериховской Шамбалы. В Кишиневе бывал Пушкин... Нет, это решительно невозможно себе представить.
- А я жил в Кишиневе, - говорил я во дворе.
- Не надо ля-ля, Никитин. Ты б еще сказал - в Москве. Ты б еще сказал - в Нью-Йорке! Давай, дуй отсюда, Никитин. Вали!
Когда внука местного парикмахера Фимы в школе спросили, как называется столица Молдовы, он ответил "Израиль". Это были для него вещи примерно одного порядка. Он сказал это на уроке молдавского языка. E capitala Republicii Moldova este Israel. Для него это было так.
Фима взял свою маму, бабу Гитлю (во дворе мы звали ее Гитлер), дочь, внука, остриг перед отъездом каждого волосатого жителя Рышкан и уехал в Israel, столицу Молдовы.
Моя мама всю жизнь боролась с псориазом. Местный криминальный авторитет инвалид Дядя Боря посоветовал ей сыпать на голову сигаретный пепел.
- Я все лечу пеплом, - сказал он. - Даже шизофрению.
Он отсыпал маме окурков, которые тщательно хранил в мешках, и уполз в туалет. Там он жил.
Жена Дяди Бори, моя тетка, разрешала ему курить в туалете. Дядя Боря сидел там практически круглосуточно, с гитарой и винтовкой. В плохом настроении он грозился начать стрельбу. Но, в основном, Дядя Боря вел себя тихо, играл на гитаре. Еще он варил самогон. В Рышканах его боялись, хотя он был маленький, как мастер Йода, и двигался на корточках. Зато Дядя Боря славился мудростью. Самогонные клиенты подчинялись ему беспрекословно.
Мама стала на ночь класть пепел на псориазные шишки. Но это не помогло. От псориаза вообще ничего не помогает. Недавно я обсуждал это с прозаиками Вячеславом Харченко и Евгением Сулесом.
- Псориаз хер выведешь. - сказал Харченко. - Тут главное - меньше пить.
- Это почему? - неприятно удивился Сулес.
Тут надо понимать, что Женя Сулес - эксперт по виски. Недавно он написал книгу про виски. Но в ней ни слова нет о связи выпивки с псориазом. Сулес почувствовал, что разверзаются бездны.
- Почему - науке неизвестно, - ответил Харченко. - Знаю только, что стоит выпить - тут-то он, гад, и полезет.
- А какие именно напитки способствуют псориазу?
Слава Харченко задумался.
- Хуже всего - пиво, - сказал он наконец. - Ужасней пива нет ничего.
- А водка? - спросил Сулес.
- А водка - еще ужаснее.
Сулес не стал спрашивать про виски, чтобы зло, проникающее в реальность таким способом, осталось там, в платоновском мире идей.
Так вот. Не добившись прогресса от сигаретного пепла, мама съездила в Бельцы, где купила на книжном развале брошюру про уринотерапию.
В брошюре было написано, что от псориаза лучше всего помогает младенческая, либо коровья моча. Я уже не был младенцем. Зато коровы в Рышканах водились в большом количестве. Прямо за нашим домом начиналась так называемая Долина - полузаболоченные луга с речкой. За Долиной жили цыгане.
Мама отправилась на Долину и издалека понаблюдала за коровами. Мы коров боялись. Мы не были настоящие сельские жители, так как жили в квартире. Улица Индепизденций и прилегающие к ней дворы с пятиэтажными домами считались "городом". В коровах мы не разбирались и близко к ним не подходили.
Короче говоря, моя мама не придумала, как безопасно заставить корову пописать ей на голову. Поэтому борьба с псориазом ввиду кризиса идей была отложена до лучших времен.
***
Каждое утро дедушка, как всякий честный гражданин Рышкан, уходил на базар.
- Хануся, я пошел на базар. Целуйте нас.
Пенсий хватало только на веревку, мыло и прощальный ломоть мамалыги. Чтобы купить что-нибудь нужное, надо было продать что-нибудь ненужное, как сказал бы дядя Федор. Например, душу.
Так и сообщила всему классу несломленная учительница истории Ольга Васильевна, узнав, что мой дедушка, бывший главный агроном и член партии, перепродает с наценкой мелкие бытовые товары, закупленные во время паломничества в Бельцы.
- Никитин, твоя семья продала душу мировому капитализму.
Она запросто могла встретить меня в коридоре и заявить:
- Ты, Никитин, - внук мелкого эксплуататора, дело твое дрянь. Когда народ снова придет к власти, с тобой разберутся в первую очередь.
Мы ее очень любили: у нее почти отсутствовало чувство юмора, но при этом был острый, как бритва, ум. Весь он, практически без остатка, использовался на борьбу с угнетателями.
Ольга Васильевна постоянно думала о народе (точно как современная молодая поэтесса Галина Рымбу). Она была в этом ужасно одинока - большинство учителей тем же летом сами подались на базар: им задолжали зарплату примерно на год.
Торговали кто чем мог. Я тоже торговал. Я продавал свои диафильмы и книжки. Надо сказать, я не преуспел в эксплуататорстве: мне удалось сбыть только сохранившееся от отчима жизнеописание известной американской проститутки по прозвищу "Мадам" (книга так и называлась). На вырученные деньги я несколько раз купил деду мороженое.
(Между прочим, это пример типичного литературного вранья: разумеется, я не был таким уж заботливым внуком. На самом деле, я в тот же день сходил в местный книжный - а тогда он еще существовал - и на свои отнятые у народа барыши приобрел еще более чудовищную книгу: "У-шу. Стиль тигра".)
Между тем, Ольга Васильевна продолжала свою борьбу: она мужественно распространяла листовки молдавской компартии. Спустя много лет она праздновала триумф: коммунисты действительно пришли к власти. Но за нас так и не взялись: к тому времени дедушка с бабушкой уже жили в Петах-Тикве, а я - в Москве.
НОВЫЙ ГОД
В две тысяче втором я праздновал Новый год в эмиграции.
Моим почти единственным приятелем был Петя Склярский, старенький кировоградский еврей, и праздник я провел у него.
Квартира Пети была снизу доверху увешана любительскими картинами маслом, которые он скупал на блошиных рынках. Петя обожал всяческое искусство. Мы всегда обсуждали с ним какие-то «мазки».
- Смотри, на этот мазок! - говорил Петя, указывая в нижний угол какой-нибудь картины, изображавшей, например, раскидистое дерево.
- Мазок знатный, - соглашался я. - То что надо мазок.
- А здесь? - спрашивал Петя и тыкал в другой угол.
- Мазнул так мазнул, - поддакивал я.
Я не всегда мог угадать, правильный ли сделан мазок, тогда Петя укорял меня в невежестве.
Сам Петя был бывшим директором патентного института и автором изобретений, например, чудовищного прибора под названием «рабочий орган сельскохозяйственной машины».
Рабочий орган предназначался для обрезки ботвы корнеплодов, но, в принципе, можно было резать всё.
После осмотра картин мы сели за столик и мне был выдан бутерброд и стакан вина из пакета.
- Стихи! - потребовал Петя. - Читай стихи.
Помню, как-то я прочитал Пете стихи Лены Элтанг. Тогда она еще не была известным прозаиком и обреталась на сайтах свободной публикации в качестве поэта.
ледяное горлышко - лазейка
из густой полуденной слюды
затерялась мокрая копейка
клейкая от содовой воды
- А хорошо! - сказал Петя. - Но декаданс!
- Почему декаданс?
- Это про очень тонкие, незаметные вещи, - объяснил Петя. - Автор любуется клейкостью копеечки. Вот прочитай это Грише. Думаешь, он поймет? Народ такого никогда не поймет.
Чуть позже пришел «народ»: человек по имени Гриша с женой. Гриша был тоже не прост: он писал песни и мечтал продать их Алле Пугачевой.
- Вот запишу кассету и повезу Алле Пугачевой, -сообщил он. - Ты споешь мои песни для кассеты?
- Спою.
После очередного осмотра картин (гость разбирался в мазках несколько лучше) Гриша обучил меня исполнять свою песню «Девочка в синей футболочке». Песня повествовала о сексуальном чувстве пожилого человека к случайно встреченной лолите. Почему-то музыкальная фраза в припеве была построена так, что разрывала слово «синий» пополам. Это придавало песне некоторую авангардность:
Девочка в си-
Ней футболочке...
Девочка в си-
Ней футболочке!
Я пел хорошо.
- Ты спел красивее, чем я написал, - заявил Гриша.
Гриша уже много лет жил с опухолью мозга. Врачи еще на родине сказали ему, что скоро он умрет. Но Гриша не умирал. Он прочитал, что в Индии все лечат хорошим настроением. Поэтому он все время улыбался как Далай-лама и писал песни. Никогда не читал новости, ничем не давал испортить себе день. И это работало.
Грустно выслушали речь президента. Петя бормотал «чекисты, чекисты». Мы допили вино.
- А по щекам, как слезы алые, стекали капельки вина, - вспомнил Петя.
Это было из его собственных стихов.
Дорогие Петя, Гриша! Не знаю, живы ли вы еще...
У этого рассказа нет конца.
КАК Я ЭКОНОМИЛ
Из-за кутежей у нас однажды образовалось 20 000 рублей долга, и я решил экономить.
С этой целью я стал каждый день брать на работу кусок черного хлеба и помидор: это был мой обед. Потом я обнаружил, что огурцы дешевле помидоров. И больше – пол огурца по объему могут быть идентичны помидору. А если брать длинные огурцы, ну знаете такие, как полицейская дубинка, то его можно резать на три части.
Жена с болью смотрела на мои манипуляции с огурцами, но молчала.
Я брал с собой треть огурца и черный хлеб, который посыпал солью. Соль я воровал на работе у соседнего отдела – у них был целый стакан соли.
На третий день экономии пошел дождь, мои ботинки промокли и окончательно порвались. Я сказал жене, что обувь мы покупать не будем. Из-под кровати я выволок свои старые тапки, привезенные в Москву из Германии в 2003 году, а в Германию из Молдавии в 1997 году. Изначально это были белые летние туфли, но со временем я их приспособил под тапки.
Я вставил в них шнурки и пошел на работу.
На работе мне позвонил папа:
- Сын! – сказал он. – Ты совсем позабыл своего старого больного отца. Когда мы пойдем пить пиво?
- У меня 20 000 долгов, - ответил я. – Я не могу позволить себе пиво.
- Ты мало работаешь. В твои годы я работал с утра до утра. Без выходных.
Я вспомнил, как в Москву приезжала поэт Катя Капович, и я ходил к ней в гости. В гостях было много литературных деятелей. Каждый из них исповедовался в том, где ему приходилось вкалывать помимо литературы. К сожалению, я тогда за ними не записывал и все забыл, а то бы мог получиться хороший рассказ. Помню, Катя Капович сознавалась, что она занималась контрабандой норковых шуб. Последним пришлось разоблачиться Дмитрию Кузьмину.
- Я, к счастью, не могу похвастаться ничем достаточно унизительным, - сообщил он, как мне показалось, не без гордости. Но тут же вспомнил, как собирал бутылки. У них с поэтом Кубриком состоялся целый диалог про искусство сбора бутылок. Можно было, оказывается, сдавать практически все, даже огнетушители. Я выразил сомнение в том, что на дороге можно было просто так найти бесхозный огнетушитель, но Кубрик посмотрел на меня как на идиота и объяснил, что в жаргоне бутылочников огнетушителем называется особый род стеклянной тары. Я ощущал поколенческую пропасть.
- Может, мне бутылки собирать? – спросил я отца.
- Собирай. В субботу утром рано встань и начни собирать.
Утром я встал и начал. Три часа я болтался по району в поисках бутылок. Понятия не имею, где их люди берут.
В радиусе трех километров я не нашел ни одной хорошей бутылки. Вероятно, это следствие моей рассеяности. Когда я долго иду, я начинаю задумываться и даже напевать. Окружающая действительность в этот момент пропадает. Я был профнепригоден.
Расстроенный, я вернулся домой и сказал жене:
- Давай нажремся.
Мы пошли в кабак и нажрались.
КАК Я ТОРГОВАЛ СИГАРАМИ
После того, как я поработал в галерее современного искусства и поучаствовал в Венецианской биеннале, я обнищал и решил стать обыкновенным продавцом. Как заядлый мизантроп я хотел продавать что-нибудь вредное для здоровья, например, яды или огнестрельное оружие. В конце концов я остановился на сигарах.
На собеседовании я очень нервничал. Хозяин магазина сигар был армянин. Дело в том, что на прошлой работе у меня были тайный служебный роман с Нинкой, женой некоего армянина. После работы мы шли с ней до метро и целовались. Я подумал, а вдруг это тот самый армянин? Он сел напротив меня, посмотрел мне в глаза и спросил:
- Что сделает тебя уверенным?
- Почему в-в-вы спрашиваете? - ответил я вопросом на вопрос, одновременно пытаясь сорвать заусеницу. Мне показалось, что в его вопросе содержится какой-то намек.
- В нашем сигарном салоне самое важное - гармонировать со средой,- объяснил армянин. - Ты знаешь, что такое "гармонировать"?
- Знаю, - ответил я.
- Что это значит?
- Это значит - не выделяться.
- Правильно. Так что сделает тебя уверенным?
- Н-ну, например... если я выкурю сигару! - сказал я.
Армянин достал из штанов сигару и протянул мне. Это была большая, толстая "Romeo y Julieta Churchill". Я взял ее с некоторым сомнением. Неизвестно, где перебывала эта сигара до этого. Может быть, он специально издевается надо мной и сейчас будет наслаждаться тем, как я сую в рот то, что он таскает в брюках.
Вероятно, он все-таки был Нинкиным мужем. Я решил пока сделать вид, что все путем, и продемонстрировать свои сигарные познания. На одном сайте я почерпнул, что если прощупать сигару по всей длине, можно определить, хорошо сигара будет куриться или плохо.
Армянин сурово наблюдал за моими действиями. Не уверен, что он читал Фрейда. Наконец он протянул мне сигарную гильотинку.
- Умеешь пользоваться? - спросил он.
- Это конечно, - сказал я самодовольно,- еще 20 лет назад, когда нашему Шмулику, это брат маленький, делали брит-милу, я познакомился с этой штукой. С первого раза они нашего Шмулика немного криво обработали, пришлось по второй, тут-то я и помог, глазомер у меня всегда был хороший...
Тут меня словно током ударило: я понял, какой мрачный символизм может содержаться в гильотинке, если армянин подозревает меня в соблазнении его жены. Дрожащими руками я отрезал кончик сигары и обжег пальцы турбозажигалкой.
- Теперь ты чувствуешь себя уверенно? - спросил армянин.
- Конечно, легко и уверенно! Я просто лечу, я - реактивный самолет, бэйби, - сказал ему я и сигара потухла.
- Ладно, - решил армянин. - Сегодня твой испытательный срок. Будешь менять гостям пепельницы.
Меня отвели на склад, заваленный какими-то пустыми картонными коробками. Периодически я должен был выходить оттуда и менять пепельницы тем, кто оставался курить прямо в магазине. Армянин никуда не уходил. Он сидел за одним из столов и смотрел на меня, не мигая. То есть, это пока я был там, он не мигал, а когда я уходил, он, думаю, намигивался всласть.
С пепельницами у меня были определенные проблемы. Я не знал, как часто их нужно менять. Сначала я менял их редко - когда замечал, что пепельница вся наполнилась окурками. Но однажды я выглянул со склада и увидел, что армянин встал со своего места и демонстративно стоит, вперив взгляд в мою сторону. Я подошел.
- Что случилось? - спросил я.
Армянин молчал, как бы предоставляя мне возможность догадаться самому. Я огляделся и увидел небольшой обожженный обломок сигары в его пепельнице.
- Как ты думаешь, ты сделал свою работу? - спросил армянин.
Я ничего не ответил. С этого момента я стал менять пепельницы каждые три минуты. Армянин злорадно наблюдал за мной и один раз, когда я был поблизости, достал мобильный телефон. Мне показалось, что он меня сфотографировал. Вероятно, чтобы отослать Нинке и позлорадствовать вместе с ней.
В результате моего рвения некоторые гости смотрели на меня недоуменно, а один мрачный тип, обсуждавший с другим мрачным типом путь России, сказал мне, когда я подошел:
- Оставьте это здесь.
- Я дам вам чистую пепельницу, - ответил я.
- Не надо, - попросил тип.- Мне нравится эта.
- В ней пепел, - сообщил я.
- В ней и должен быть пепел. Поэтому она так и называется - "пепельница".
Я ушел. Не могу говорить с этими пижонами.
К вечеру армянин позвал меня к себе за столик. В его глазах было что-то окончательное. Наверное, он решил все-таки зарезать меня. Нинка предупреждала, что эта ситуация не является абсолютно невероятной.
- Ты знаешь, что значить "диссонировать"?
- Знаю, - ответил я.
- И что же?
- Примерно то же, что и «гетерогенизировать».
Мне надоело, что он принимает меня за умственно отсталого.
- Не совсем, - сообщил армянин. - Но смысл ты ухватил. Так вот - ты диссонируешь.
- Я могу перестать диссонировать, - сказал я. - Дайте мне время.
- Твое время кончилось, парень.
Он засунул руку в карман, и я понял, что сейчас он достанет нож.
- Постойте! - крикнул я. - Ничего не было! Ничего не было! Нинка все врет. Я пальцем ее не тронул.
- Кто такая Нинка? - спросил армянин.
- Как это кто? - растерялся я. - Ваша жена... кажется.
- Я холост, - сказал он.
Он достал из кармана тысячу рублей и протянул мне.
- Иди. Найди работу, с которой ты не будешь диссонировать.
Пошатываясь, я вышел из магазина. Я так и не продал ни одной сигары. Я снова был безработным.
ЗАКРЫТЫЙ ПОКАЗ
Однажды нам позвонил Трюфель и сказал, что можно пойти на закрытый показ и там будет Ларс фон Триер. Не хотим ли мы встретиться с Ларсом фон Триером?
- Мы хотим встретиться с Ларсом фон Триером? - спросил я жену.
- Хотим.
- А зачем нам Ларс фон Триер?
- Он ми-ми-мишный.
Мы решили пойти.
Я даже похвастался на работе, что пойду.
В субботу мы встретились с Трюфелем в условленном месте в условленное время. Почему-то вокруг нас было довольно много людей, некоторые довольно бедно одетые и грустные.
Нас подвели к какой-то будочке и загнали внутрь. Там были турникеты с милицией.
Откуда-то вышла женщина в цветистой кофточке и закричала.
- Массовка - направо, гости - налево!
Все распределились, только мы с женой остались посередине. Трюфель что-то шипел нам.
- Вы массовка или гости? - спросила женщина.
- Не знаю, - сказал я.
- Тогда налево.
После этого нас начали по одному пропускать через турникеты и проверять паспорта. У кого не было московской прописки, не пропускали. Мы стояли, задумавшись. Когда подошла наша очередь, милиционер строго спросил Трюфеля:
- Вы на кого?
- Я на Гор-Дона, - сказал Трюфель гордо.
У него была прописка.
- А вы на кого? - обратился милиционер к нам.
- И мы на Гор-Дона.
- А прописка где?
- Какая еще прописка?
- Московская.
- А нас Гор-Дон не предупредил про прописку.
- Тогда до свиданья.
- Вот будете отчитываться перед самим Гор-Доном, за то, что сорвали передачу, - вмешался Трюфель.
- А это что - гости самого Гор-Дона?
- Бери выше, - сказал Трюфель. - Это гости самого ЛАРСА ФОН ТРИЕРА!
Милиционер весь съежился и пропустил нас.
Я отвел Трюфеля в сторону и спросил:
- Кто такой Гор-Дон?
Трюфель посмотрел на меня, как на идиота и объяснил, что Гордон - ведущий передачи "Закрытый показ" и мы находимся на «Первом канале».
Мы вышли из будочки и вся толпа потянулась за женщиной в кофточке к большому зданию. Внутри здания были какие-то бесконечные пустые коридоры. Женщина в кофточке вдруг резко развернулась и буркнула:
- Говорящие направо, неговорящие - налево!
Все распределились, только мы с женой опять оказались посередине.
- Вы будете что-нибудь говорить? - спросила женщина.
- Возможно, - ответил я.
- Тогда налево!
Нас привели в зал с камерами и посадили на самый последний ряд вместе с грустными людьми.
В центре зало стояло шесть стульев и на них сидели смутно знакомые люди. Я узнал только Бориса Куприянова из "Фаланстера".
- Это гости, - объяснил нам Трюфель. - Вон, видите, тут Леонтьев!
- Какой Леонтьев? Певец?
- Да не певец, другой, который про политику говорит.
Я, правда, и сам видел, что это другой Леонтьев. Певец - он безбородый, а этот был какой-то бородатый.
Женщина в кофточке вышла в середину и сказала:
- Кто не говорит, пусть молчит. Кто говорит, пусть тоже молчит, пока его не спросят. Если Гордон решил что-то спросить, это не значит, что он проверяет ваш уровень интеллекта. Не волнуйтесь и отвечайте все, что угодно. Когда я хлопаю, все тоже должны хлопать. Тренируемся.
Мы начали тренироваться хлопать по сигналу.
Когда началась съемка, откуда-то вышел новый человек и поклонился. Он был весь какой-то благостный и умиротворенный, будто покурил травы. Женщина скомандовала хлопать, и я понял, что это и есть Гордон.
- Сегодня мы будем обсуждать фильм Ларса фон Триера "Меланхолия", - сказал Гордон.
Я смутно помнил этот фильм. Он был про то, что жить на свете тоскливо и бессмысленно, хоть умри, а потом на всех падал пролетающий мимо космический объект.
- Так вот, - сказал Гордон. - Есть мнение, и я в нем не одинок, что Ларс фон Триер не зря снял этот фильм. И если бы он здесь был, мы его спросили, почему так получилось. Бац! - фильм, бац! - на Челябинск падает метеорит. Ладно еще за МКАДом. А если бы он упал не на Челябинск? А если бы он упал на Москву? Что он себе там думал, этот фон Триер? И, кстати, где он?
Последний вопрос задал уже я, но на меня зашикали, а Гордон сделал знак руками, что, мол, это мы вырежем, и пошел представлять гостей передачи. Он подходил к каждому из сидящих на стульчиках в центре зала, представлял и пожимал руку. Но я их имена не запомнил. Одного гостя Гордон поцеловал в губы.
- Так принято у нас, старых театралов, - объяснил он свой поступок.
Грустный человек, сидевший рядом с нами, достал из пакета охотничью колбаску и стал ее есть.
Поцелованный Гордоном гость взял слово.
- Метеориты падают на нас все время. Например, один метеорит упал на динозавров. Ничего экстраординарного в этом нет. Ларс фон Триер тут совершенно ни при чем.
- Булгаков говорил, что кирпич просто так никому на голову не падает, - возразил Гордон. - Это фильм-предсказание. Вот, например, скоро мимо нас пролетит Апофиз. Он может упасть.
- С очень небольшой вероятностью.
- Но может же?
- Вероятность - одна двухсот пятидесятитысячная шанса.
- Все под Богом ходим, - заключил Гордон.
- "Бог органичен. Да. А человек? А человек, должно быть, ограничен".- ввернул другой гость. - Это Бродский написал.
Женщина дала сигнал хлопать.
- При чем тут Бог? - спросил Леонтьев, который не певец.- Я вот не уверен, что в Челябинске был метеорит. Может и не метеорит. Почему он не взорвался в верхних слоях атмосферы? Сегодня в Челябинске, а завтра - по Москве бомбанут... Я не буду говорить - кто. Мы все понимаем...
- Как нам подготовиться? - спросил Гордон Бориса Куприянова.
- Надо всю жизнь готовиться. Мы же все равно умрем. Рано или поздно.- ответил Борис Куприянов. - Возьмите кодекс самурая...
- Не надо нам про самураев, - строго оборвал его Гордон. - В Японии давно нет самураев. Там теперь пластиковая культура. О чем вы говорите.
Он махнул рукой и сообщил, что ему надо покурить.
- Может, пойдем? - спросил я Трюфеля.
Грустный человек с охотничьей колбаской посмотрел на нас и сказал:
- Тогда вам не заплатят.
Мы быстро выскочили из зала и помчались прочь, не обращая внимания на крики девушки в цветастой кофточке. Казалось, за нами все рушится. Слышался треск стекол.
Милиционер на выходе спросил:
- Ну и что? Как Ларс фон Триер?
- Не пришел, - сказали мы.
ПРО ПАПУ
Папа - постоянный персонаж моих рассказов.
Я так много написал рассказов про папу, что моя жена считает, будто они все - про папу.
Папа тоже так думает.
Бывает, звоню ему, а он спрашивает:
- Ну, как дела, написал что-нибудь новенькое?
- Написал.
Грустный вздох.
- Опять выставил меня дураком?
- Это не про тебя.
- А про кого?
- Это про мальчика Юрку. Жил да был такой мальчик Юрка, значит. И у этого мальчика есть папа...
- Ну вот.
- Что "ну вот"?
- Опять про меня.
- Это не про тебя. Ты толстый. А он худой.
- Я тоже раньше был худой, - с недоверием говорит папа.
- Но ты - москвич. А отец Юрки живет в Кишиневе.
- Я тоже жил в Кишиневе.
- Но у тебя никогда не было обезьянки.
- А что - у героя рассказа есть обезьянка?
- Есть.
- Ну пришли почитать.
Я шлю папе рассказ и через час опять раздается звонок. Оказывается, кроме обезьянки никаких различий между двумя папами нет, и я опять выставил своего отца дураком. Так он считает.
Иногда он спрашивает мою жену:
- Вот скажи, неужели я действительно такой глупый?
- Нет, - отвечает жена. - Вы очень умный человек. Это сын у вас - идиот.
Однажды я написал рассказ, в котором вообще не было ничьих пап. Там фигурировали только бегемотик, древний китайский колдун Чань-фу и пузырь самогона.
***
Купив в ипотеку разбитую однокомнатную квартиру в Болшево, я первым делом отвез туда отца. Отец осмотрел пустое пространство со раскуроченными розетками и сел посреди комнаты на стул, пригорюнившись.
- Чего горюешь? - говорю.
- У тебя же здесь "по-большому" не сходишь...
- Это почему?
- Ну, бачок ведь в унитазе сломан...
- Это ничего! - говорю. - Я тебе сейчас наберу воды!
Набрал ему ведро воды, возвращаюсь. Папа все еще мрачен.
- У тебя все равно туалетной бумаги нет.
- У меня в сумке есть, погоди!
Достаю туалетную бумагу.
- А руки помыть? Полотенца все равно нет!
- Теперь есть!
Достаю полотенце, вешаю на трубу.
Папа сделал свои дела, сообщил, что бумажка не растворилась - ничего, растворили.
- А теперь подумай, - говорю. - Подумай, какой у тебя замечательный сын! Перед выездом проанализировал ситуацию: вот придем мы в пустую квартиру, а отцу захочется "по-большому". И взял для отца рулон бумаги и полотенце! И кефир!
Достаю кефир, ставлю перед папой.
***
Когда папа увидел, что мы держим детскую коляску в подъезде дома, под лестницей, он сказал:
- Сопрут. Даю неделю.
Недавно я отрастил жидкую бороденку и постригся ежиком. В таком виде пришел к папе. Он сказал:
- Побрейся. Морду набьют.
Я хотел ему объяснить, что сейчас не бьют уже морд за такое. И колясок у соседей не крадут. Но не стал. Вдруг я неправ: бьют, крадут. Не знаю я.
Еще папа недавно спросил:
- Если ты - Геракл, то кто отец Геракла?
- Хочешь сказать, что ты - Зевс?
- Конечно. Ты меня в фейсбуке выводишь в смешном и глупом виде, а себя - в качестве большого интеллектуала и уважаемого литератора. А ведь все твои подвиги - это мои подвиги. Если ты Геракл, то я - Зевс. И так - любой отец.
Я хотел сказать папе, что я - совсем не Геракл. Но тогда получилось бы, что он - не Зевс.
Пусть лучше будет Зевсом. А я побуду Гераклом.
* * *
– Сегодня мне очень хотелось шоколада, – сказал папа. – Увидел в магазине шоколадку, ходил вокруг нее, трогал, думал. Денег жалко было. Пошел домой. По пути решил: раз я не могу себе это позволить, надо включить воображение. Я шел и представлял. Вот я разворачиваю фольгу, она поскрипывает, внутри шоколад, он пахнет так весь…мммм…я зарываюсь в него носом, вбираю запах, отламываю бодро кусок, характерный звук, кладу на язык, облизываю и потом начинаю бешено жевать, весь в крови, причмокивая, так что изо рта прямо брызжет этот шоколад, все лицо в шоколаде, все вокруг в шоколаде… Знаешь, сработало.
– Ладно, – говорю. – А кровь откуда?
– К голове приливает, – объяснил папа.
***
Вчера мне нанес визит папа и ушёл в моих ботинках. Я ничего не заметил и вечером, отправляясь на день рождения к другу, одел папины ботинки и проходил в них остаток дня. Удивлялся, что в них попадает вода.
- Я ботинки ношу один сезон, потом можно их выкидывать.
- Это так теперь обувь делают.
- Да-да.
Папа тем временем разгуливал в моих ботинках, поражаясь, что они перестали пропускать воду. Он даже придумал специальную теорию для этого, опирающуюся на вяжущие свойства пота и особую структуру молекул много раз промокавшей и высыхавшей обуви, наподобие того, как становится крепкой и жёсткой тосканская сигара ("тоскана"), которую, как известно, специально вымачивают.
Вечером он посредством жены обнаружил правду и мрачно сообщил мне об этом по телефону. Мой кот за ночь привязался к папиным ботинкам и утром решил выразить к ним свою приязнь, после чего они стали его (кота) ботинками навсегда. Об этом мне пришлось уведомить папу. Из мести папа посадил в мои ботинки живущую у них игуану Пузика и напугал ее так, что Пузик обосрался.
Теперь мы оба без ботинок - я и мой отец.
***
Папа пришел в гости, и я дал прочитать ему свое новое стихотворение.
- Херня какая-то, - сказал папа. - Это конец. Ты кончился как поэт! Теперь ты должен стать алкоголиком. Пей.
Он помолчал.
- Все хо-ро-шо, прекрасная маркиза, - продолжил папа, жалостливо глядя на меня. - Все хорошо, все хорошо... Знаешь, как у Крылова: "У сильного всегда бессильный виноват". Па-ра-па-пам...
Он слегка задумался.
- Знаешь, если у тебя нет московской прописки, то ты недочеловек. Унтерменш. И что у тебя за квартира?! Здесь повернуться негде. В таком месте живут разве что люди, которые собираются повеситься. Все твои проблемы начались, когда тебе было 6 лет! Ты выбрал маму. А надо было жить со мной. Ты допустил ошибку.
Я молча слушал.
- Моя бабушка однажды приехала ко мне в Москву. Видит, ребенок младший восьмилетний лежит на боку. Она решила, что его надо пожалеть. И говорит: "Умирает один мужик и просит перед смертью: «Покрутите мне яйца...»" А Славик молча смотрит на мою бабушку. То есть на свою прабабушку. Смотрит и никак не реагирует. "Он имел в виду яйца вкрутую. Понял, маленький?" - спрашивает бабушка. Славик молчит. "Не понял? Ну знаешь, у тебя внизу есть маленькая пепа..." Славик презрительно поглядел и говорит: "Вы, бабушка, имеете в виду член?" Ха-ха-ха-ха. Ну ладно, мне пора.
С этими словами он ушел.
***
Папа позвонил кому-то в Скайпе и сказал:
- Боря, привет. Короче, я буду продавать воду.
- Пап! - крикнул я. – Нельзя никому доверять свою бизнес-идею!
Папа крякнул и усмехнулся своему интернет-собеседнику – седому мужчине, вальяжно курящему короткую толстую сигару на фоне желтых обоев.
- Слышь, Боря, че сын говорит? Не доверяй ему, говорит.
- Что ты, Серег, - ответил Боря. – Мне ты, наверное, можешь доверять. Я знаю тебя сорок восемь лет.
Я знал своего отца в два раза менее длинный срок.
- Понимаете, - сказал я Боре. – Он же не только вам, он сейчас всех своих друзей обзвонит и похвастается.
- Чем же тут хвастаться? – пожал плечами Боря. – Вода – это неактуально. Вот лучше бы он фильтры для воды продавал.
- Почему это? – спросил папа.
- Потому что у тебя бы я купил. Я не каждому продавцу фильтров доверяю. Эти новые фильтры никуда не годятся. Из-за этого я пользуюсь «Росинкой». Я знаю «Росинку» уже семь лет.
- Моему младшенькому как раз семь, - растрогался папа. – Ты прав, Боря. Фильтры мы тоже должны продавать. Я буду сразу продавать воду и фильтр для нее. И пластиковые стаканчики. Купил, отфильтровал, налил, выпил. Я уже делаю сайт…
- Зачем сайт? – сказал Боря. – Сайт не нужен. Заведи ЖЖ. Я уже три года пользуюсь ЖЖ и доволен.
Вся жизнь этого человека промелькнула у меня перед глазами:
Шестьдесят лет он провел в этой обители скорби.
Из них сорок восемь лет он знал моего отца.
Из них последние семь лет он пользовался «Росинкой».
Три года из этих семи он вел ЖЖ.
Мы бежим все время за неизведанным или модным. А его жизнь основывалась на проверенных, фундаментальных ценностях, таких, как фильтр «Росинка». Думаю, он никогда не пытался есть чипсы со вкусом суши или прыгать на джолли-джамперах. Он ел чипсы со вкусом чипсов или вовсе их не ел, а прыгал в своих обычных кроссовках от «Адидас», которые прослужили ему последние двадцать лет из тех сорока восьми, которые он знает моего отца.
И еще я подумал, что совершенно не помню, что и когда носил, чем и сколько лет пользовался. Почему-то моя жизнь делилась на совершенно иные отрезки – от влюбленности к влюбленности. Каждую часть моей жизни, которую я ощущаю как целостную, я связываю с какой-то женщиной. Увы, такой способ измерять жизнь еще менее надежен: вещи отзывчивее женщин и долговечнее любви.
***
Однажды мы с папой взяли с собой холодных котлет с хлебом и поехали в Париж. С нами отправились ворчливый папин друг Боря и водитель-молдаван по имени Виорел.
Виорел не знал точно, где Париж, и поэтому все время высовывался из машины и спрашивал:
- Алле-друа?
Но его никто не понимал, тем более, что он скоро забыл слово и сбился на невразумительное «детруа».
Поэтому непонятно, каким образом мы все-таки оказались в Париже. Эти молдаване удивительно смекалисты.
Сначала мы хотели в Лувр, но папин друг Боря сказал:
- Там одни подделки.
- Как подделки?
- Так. Одни подделки. Все оригиналы в Эрмитаже, в подвале.
Мы не хотели тратить время на подделки и поэтому не пошли в Лувр.
- Айда смотреть на Эйфелеву башню, - предложил Виорел. - Она хоть настоящая.
- Далась всем эта Эйфелева башня, - проворчал папин друг. – Вы идите, а я здесь посижу.
Он нашел скамеечку и остался на ней сидеть, а мы пошли смотреть на башню. Но не дошли от голода. Тогда мы достали котлеты с хлебом и поели их.
На сердце стало как-то тяжело и отвратительно, будто мы не в Париже, а на вокзале в Орехово-Зуево.
- Раз мы в Париже, надо хоть устриц поесть, - сказал папа.
Виорел почему-то разгневался:
- Вы идите устриц ищите, а я хоть на башню погляжу, как белый человек.
Мы бросили его и зашли в ресторан.
В меню было написано что-то по-французски. Мы ничего не поняли и смотрели на рисунки. На одном из них была нарисована ракушка. «Наверное, это и есть устрицы», - решили мы. Когда подошел официант, я сказал ему: “Give me please that» и ткнул пальцем в рисунок.
Через час нам принесли огромную чашу, полную сверкающего льда. На вершине чаши одиноко лежала половинка лимона, а у подножия – несколько спиральных ракушек.
- Наверное, это никакие не устрицы, - предположил я.
Папа мрачно съел лимон, мы побросали ракушки в карманы, заплатили и покинули кафе, затравленно озираясь.
В Париже мы провели целую неделю и все это время питались котлетами с хлебом. У меня воспалился рот, и по возвращении домой я слег в больницу. С тех пор я знаю, что главное в туризме – это правильное питание.
ОЧКИ
Как-то раз, возвращаясь с литературных посиделок, я очень громко высморкался на эскалаторе. Две девушки, стоявшие чуть ниже, засмеялись и посмотрели на меня.
- Извините, - сказал я.
- Это мы не вам, - сообщила одна из них и отвернулась.
Вторая, похожая на мышку, с маленьким носом и черными глазами, продолжала пялиться в мою сторону. Я обернулся, чтобы обнаружить объект ее внимания, но выше меня эскалатор был пуст.
- Мне кажется, вы все-таки смотрите на меня, - заметил я.
- Да, смотрю.
- Почему?
- Личность вы забавная.
- А что именно, с вашей точки зрения, во мне забавно?
- Да очки понравились.
Она продолжала пристально смотреть, как бы стараясь меня подавить. Я не понимал, как на это реагировать. Но промолчать значило бы признать поражение.
- Этим очкам уже 20 лет, - сказал я. - Они, вероятно, старше вас. Они пережили две эмиграции. Мне купили их в Молдавии, и они вместе со мной эмигрировали в Германию. А из Германии спустя шесть лет отправились в Россию. Оба путешествия они совершили на моем носу. Они часто видели то, на что я закрывал глаза. От старости они немного скособочились и позеленели. Иногда из них выпадают стекла. Но я никогда не меняю очки: я пытался, но в других очках все вокруг искажается под каким-то болезненным углом. Даже если взять точно такие же стекла. Может быть, я бы постепенно отмучился и привык к другим очкам, но времени на это нет, мне надо работать. В жизни есть множество мелочей, которые можно улучшить, но если начать этим заниматься, то уже не останется сил и времени ни на что другое. Будешь только все время оптимизировать свою ненаглядную жизнь: то, это, пятое, десятое, а когда писать? когда думать? Нельзя этого допускать, нужно сосредоточиться на самом существенном...
Здесь я заметил, что давно разговариваю сам с собой.