Вадим Месяц / БАЛЛАДА О ТРЁХ МОТОЦИКЛАХ
Об авторе: ВАДИМ МЕСЯЦ
Родился в Томске. Окончил физический факультет Томского государственного университета, кандидат физико-математических наук. В 1993-2003 годах – куратор российско-американской культурной программы при Стивенс-колледже (Хобокен, Нью-Джерси). Лауреат премии New Voices in Poetry and Prose (1991, USA), Бунинской премии (2005), «Хрустальной розы» Виктора Розова (2001),премии им. П.П. Бажова (2002), финалист Букеровской премии (2002) и др. Член союза Российских писателей, союза писателей Москвы, Международной федерации русских писателей (Мюнхен), американского отделения ПЕН клуба "Писателей в эмиграции" (Нью-Йорк), «Межднародного ПЕН-центра» (Москва), председатель комиссии «Центр современной литературы» научного совета РАН. Организатор «Центра современной литературы» (2004) в Москве и руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Стихи и проза переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, латышский, румынский, польский и испанский языки.
ВЕСЕЛЫЙ ПОСЕЛОК
Я лежал в незнакомой квартире где-то на улице Коллонтай, куда ночью притащили меня друзья. В комнате никого не было, и я решил, что вся компания отправилась за пивом. Осмотрелся. Старомодный ковер на стене, люстры со стеклянным виноградом. Зеленая лампа, которую забыли выключить, мерцала бессмысленным светом. У ее основания валялось несколько окурков. Шум города за окном то приближался, то таял, унося звуки автомобилей и голоса.
Я положил руку на простыню и тут же отдернул. Большая крыса неторопливо спрыгнула с топчана и села около пустого блюдца в углу комнаты, поводя носом. Я швырнул в нее свои брюки, и крыса шмыгнула под сервант, разорвав головой многолетнюю паутину.
Железный будильник прозвонил старческим голосом. Я cел на кровати, думая о том, что надо бы проверить наличие кошелька в пальто. Из ванной вышла свежая длинноногая девушка:
- Проснулся? Разница во времени не ощущается?
Она улыбнулась большим ртом, шутливо взяла меня за плечи, возвращая мою голову на подушку. Я повиновался. Вспомнил, что хозяйку зовут Эрика.
Она распахнула халат и умело села мне на рот. Казалось, запах земляничного мыла вошел во все ее поры. Я судорожно вздохнул и проделал то, что от меня требовалось. Дамочка по имени Эрика оказалась крикливой, как большая птица.
Когда она наконец замолчала, я спросил:
- Где Мишка?
На другом конце земли громыхнула пушка. В обычных городах по утрам звенят колокола или бьют куранты. В Нью-Йорке визжат полицейские сирены. В Стамбуле муэдзины призывают к молитве. В Питере палят из пушек.
- И с ним была Танька, - закончил я.
- Они ушли.
- Зачем?
- Чтобы нам было хорошо. Я хотела показать тебе одно увлекательное кино.
- Я видел много фильмов.
- Такого ты еще не видел.
- Европейское?
- Да. Финское.
- И что там?
- Там я.
- В наряде королевы?
- Наоборот.
Эрика картинно закинула руки, красуясь в рассвете. Со сдвинутой копной на голове, тонкая как проволока в современном музее, с детскими неровными зубами она была великолепна.
Я повалил ее на спину и увидел маленькое лицо, окруженное зарослями восточной прически, с такими голубыми глазами, что не снились и германским лесам. Они были похожи на яйца каких-то неведомых птиц: плотными, умными, их хотелось вынуть. Я лег на нее и понял, что мы одного роста. Мы делали свое любовное дело минут тридцать, cкорее с любопытством прислушиваясь друг другу, чем ожидая результата. Вчера получалось грубее и проще.
- Слушай, а где Мишка? – опять спросил я.
- Вот докопался!
Она резко встала с постели, прошла четкой походкой по комнате, и громко щелкая переключателем врубила телевизор и видеомагнитофон. С пультом в руке вернулась в постель и долго мотала пленку, пока не нашла сцену с собой. Крыса вышла на середину комнаты и уселась прямо перед экраном.
- Это Эрик, - сказала Эрика. - Он хороший, но хочет есть. Давай его покормим.
- В блокаду крысы нападали на людей, - сказал я.
- Ты его полюбишь, - cказала Эрика.
- Зачем?
Она положила голову мне на плечо и мечтательно уставилась на экран, где двое финских мужиков терзали ее тело. На одном была шапка из крапивы, на другом – белые носки. Эрика выкладывалась по полной, демонстрируя пластилиновую гибкость. Она садилась на шпагат, делала «березку» и раздвигалась в полете, скручивалась в косу из ног и рук, когда в нее вставляли горячие финские парни. Они говорили что-то друг другу на своем языке. Я подумал, что они могли обсуждать что угодно. К примеру, вчерашний футбольный матч. Эрика лежала рядом, будто сойдя с экрана, я зачарованно прижался к ней. Она была первой порноактрисой в моей жизни. У нее были длинные руки и ноги, крепкие донельзя. Я целовал ее шею без бриллиантов, руки без татуировок. Она не извивалась по своим киношным правилам. Она вела себя так, будто мы давно знакомы и нашему знакомству нет конца. Мы перекидывались сигаретами и фразами.
- У тебя в доме есть овощи? - говорил я, глядя в потолок.
- Я не ем овощи, - отвечала она. – Я оставляю их вегетарианцам.
В одном ухе у нее был странный пластмассовый кругляшок, серый… Другое было как будто раздетым, что еще больше меня воспламеняло.
- Эрика, - а почему тебя зовут Эрика?
- Папа так назвал, он подумал за меня. Мне нравится. А тебе?
- Твой папа был прав.
Я пошел курить на балкон и на обратном пути чуть не наступил на Эрика. Крыса противно пискнула и метнулась под шкаф.
- А правда, у вас в Америке продают клубнику круглый год? – Эрика сидела на табуретке передо мной, закинув нога на ногу. – Правда, что можно загорать голой на пляже?
- Клубника не вкусная. Генно-модифицированная. Голой нельзя. Только в специальных местах. Иначе арестуют. В Новом Орлеане девушкам разрешено показывать на улицах города свою грудь. Еще есть несколько нудистских пляжей, но я там пока что не был. А зачем тебе голой?
- Я красивая. Хочу нравиться.
- Тогда носи длинное платье, - я с омерзением смотрел, как крыса вертится у ее ног.
- Эту ерунду я уже слышала.
Когда я шел назад в гостиницу, вспоминал, как она подходила к окну и резко распахивала шторы. На улице стоял аистом клюющий землю подъемный кран. Эрика вглядывалась в него и повторяла телом его движения.
- Как дела? – спросил таксист.
- Потрясающе. Провел ночь с крысой и порноактрисой. Она - Эрика, он - Эрик.
Оставшуюся дорогу водитель молчал.
Я приехал к профессору Фостеру на Халтурина, чтобы перевезти его в другую гостиницу. Бюджет не позволял организаторам нашей поездки оплатить недельное проживание в отеле у Эрмитажа, и нас переместили в Пулковскую.
Вечером мы сидели у него в номере и пили пиво.
- Почему русские поэты стреляют друг в друга, они военные? – спросил Фостер, переключая программы.
- Да, Эдвард, военные. Солдаты. Офицеры. Гусары. И вообще у нас всеобщая воинская повинность.
- Давай тогда стреляться.
Мы посмеивались, хотя у обоих было паршивое настроение. Погода испортилась, за окном летел мокрый снег.
Нашли канал со старым фильмом по рассказам О’ Генри. Боливар не выдержит двоих. Родственные души. Вождь краснокожих. Фостер внимательно смотрел в экран.
- Это, Дьима, не про американцев, - вдруг заявил он. – Это что-то очень русское. Это клоуны, которые прикидываются ковбоями. Играют хорошо, но это не про американцев. А вот реклама, точно наша. И какая-то скотина получила за это деньги. Как думаешь, сколько денег получила скотина, которая сделала мультик про Черепах Ниндзя?
- Миллион? Я даже не знаю, Эд.
- У меня сын делает такую же компьютерную графику.
- Джон?
- У меня только один сын.
Я замолчал.
- О чем думаешь, Дьима?
- О финском кинематографе.
Эд переключил канал и тут же с грохотом поставил на стол бутылку пива, чуть не расплескав.
- Это балерина! Это балерина Мариинского театра. Эрика! Эрика Геленская. Я видел ее вчера по телевизору в «Жизели». Дьима, ты очень счастливый! Я бы на твоем месте женился, не раздумывая.
В Хобокене мы жили на соседних улицах. Я был знаком с Айлин, его первой и единственной супругой, подругой со школьной скамьи. Когда он с нею развелся, мы оба переехали в Джерси Сити. Поселились по соседству. На работу иногда ездили вместе, ходили друг к другу в гости.
- Я сегодня гулял по Санкт-Петербургу, пока ты был со своей Эрикой, - сказал Эд мрачно. – Гулял, смотрел на людей. Тут много беженцев из Балтийских стран.
- Это не моя Эрика, мистер Фостер, - перебил я его. - Просто веселая девица. Веселая девица из Веселого поселка. Чужой человек. Мне с ней даже не о чем говорить. Почему ты не поехал с нами?
- Твои друзья не говорят по-английски. И вообще, когда вы общаетесь, мне кажется, что вы ссоре и вот-вот начнете бить друг другу морду.
- Так оно и есть, мистер Фостер. После любого разговора мы бьем друг другу морду.
Эд недоверчиво зыркнул на меня.
- Я был сегодня в храме Святого Николая, - сказал он с необычной серьезностью. – Там очень красиво. Теперь я понимаю, что должно проступать на закрашенных фресках в Стамбуле.
- Мне бы тоже не мешало сходить в церковь, - сказал я. – Не припомню, когда был там последний раз.
- Я поцеловал русского покойника, - сказал Эд.
Я удивленно поднял бровь.
– Там кого-то отпевали. Свечи, золото, очень хороший хор. Думаю, лучший в этом городе. Потом батюшка сделал знак, все стали подходить и целовать мертвеца в лоб. Я решил, что так надо. Тоже подошел и поцеловал.
Эдвард помолчал:
- А у тебя как прошло?
- Примерно также, - я поставил пустую бутылку из-под пива на пол, посмотрел на часы. – Мишка не звонил?
БАЛЛАДА О ТРЕХ МОТОЦИКЛАХ
1.
У моего друга, Сергея Павловича Голова 1963-го года рождения, был «Козел». Дорожный мотоцикл «Минск» 1973-го года. Черный, немного проржавевший на раме, по своей худобе он был сравним с мопедом. Он катал меня на нем в окрестностях деревни Степановка. Недавно мы стали с Серегой друзьями.
Длилось лето. Это время года никогда не кончается, как и жизнь.
Серега рванул с горы и попытался сделать «свечку», потянув руль на себя. Вертикально поставить мотоцикл ему не удалось – я был легким. Я схватился за его пиджак. Обшлага распахнулись как крылья. Замелькали низкие деревья и цветы. На резком повороте я задел плечом за крапиву и выругался. Тут же шмякнулся задницей об подштамповку под сиденьем. Мы затормозили на пляже, въехав в затвердевшую поверху коровью лепешку.
Дородная баба в полинялом сплошном купальнике загорала на вязанном половике.
- Почему не на дежурстве? – обратился к ней Голов. – Лишу тринадцатой.
- Получи паспорт, чтоб со мной разговаривать.
Тогда Голов разделся по пояс.
Его шею и грудь украшал рваный шрам от бензопилы «Дружба», полученный в детстве. Шрам делал его старше и мужественнее. Многие боялись связываться с ним именно из-за шрама. В Сергее Палыче и впрямь было что-то зверское.
Вечером играли в волейбол в свете уличного фонаря. Вдвоем. Вели счет, поочередно подавали, нападали, блокировали, вытягивали самые немыслимые атаки. В лагере отзвучал отбой. На территории находился парень из деревни, которая считалась враждебной нашей трудовой организации, но нам это было фиолетово, а начальство дрыхло.
Мы сыграли уже партий десять. Счет был ничейным. Несколько очков туда, несколько – сюда. Силы оказались равными. Голов нигде не учился волейболу: природное дарование.
Расставались как в индийском кино. Мы были подростками: таким можно.
Назавтра были объявлены танцы. Деревенские приезжали к нам, чтобы показать себя. Девушек приглашали редко. Просто стояли толпой и гоняли понты. Популярной была медленная песня "O mamy blue”. «Тоска по матери». Мы думали, что это песня о деньгах.
Перед танцами на велосипеде приехал Пузырь с Зоны (из поселка Зональная). Он ходил по баракам и бил комсомольцев под дых. Денег ему было не надо. Его интересовал национальный вопрос. Он подходил к ребятам и спрашивал одно и то же:
- Ром?
Никто не понимал, что он хочет. Мямлили, переспрашивали и тут же получали в солнечное сплетение. С оттягом. Когда Пузырь подошел к Сашуку, тот оскалился как положено. Лапин был смелый парень. Блондин с Зональной даже призадумался, как с ним быть.
- Бахталэс, - сказал кто-то у входной двери. - Чаялэ, вали отсюдова. Мэ тут уморава.
Голов знал несколько слов по-цыгански, Пузырь не знал. К тому же Степановка была намного сильнее Зональной. До дома мы гнали Пузыря на мотоцикле. Он вертел педали, а Голов шел следом, тычась в его заднее колесо. Потом крутанул руль, уронили его в канаву и мы поехали с Серегой на дискотеку. Мне нравилась Марина в клешеных брюках. Она всегда ходила с подругой, и я стеснялся пригласить ее на медленный танец.
2.
Когда Серега взял "Иж-Юпитер" мы поехали на Обь. Я помню большой теплый бензобак этого мотоцикла с пластиковыми панелями для коленок по бокам. Байк был салатового окраса, выглядел огромным. Голов хотел обкатать обновку.
До спортивной базы, где Иветта жила со своей подругой, было километров пятьдесят. Мы добрались до места минут за сорок. Ночевали в палатке. Иветта приходила ко мне полежать, но потом ушла. Она была в синих спортивных трико, которые делали ее необыкновенно нежной на ощупь. Голов выходил на полчаса из палатки, не подшучивал над нами. К любви деревенские относились с уважением. Он даже похвалил ее глаза, назвав их задумчивыми.
Иветте, напротив, мой друг не понравился. В ней кипел социальный снобизм, она презирала его одежду. Голов одевался по блатной моде того времени. Широкие клешеные брюки, заправленные в обрезанные резиновые сапоги, яркая рубашка с большим воротником, отложенным поверх пиджака. Если воротник забирался под пиджак, он регулярно расправлял его и выставлял наружу. Серега носил крест на черном гайтане. От рабоче-крестьянского загара, черноты ногтей и зловещего шрама гайтан казался грязным.
Наутро поехали втроем кататься на лодке. Нас снесло вниз по течению и прибило к прибрежному бугорку. Вонь от разложения какого-то мертвого животного стояла над всей округой. Иветта брезгливо сморщилось. Голов улыбнулся. За кустами возвышалась огромная коровья туша, изъеденная трупоедами.
- Куда ты меня привез? – заорала Иветта. – Что это такое?
Я сказал, что мы с Головым хотим набрать опарышей для рыбалки.
На обратном пути Голов высказался.
- Капризная, - сказал он. – Хочет, чтоб ей все служили. С такими трудно.
Я вспоминал его, когда меня отмочалили в спортивном лагере чуваки с Зональной. Отделался разбитым лицом и ссадинами на запястьях. Мы выиграли у кого-то не того. Вечером у лестницы из столовой меня ждала компания.
- Это ты сегодня стоял под сеткой?
- Иногда.
- Ты пять раз, сука, скинул на третью.
- Я и на вторую скидывал.
Наш тренер поймал обидчиков, привязал их к стульям и во время воспитательной беседы кидал им по очереди в морду обмотанным изолентой спичечным коробком с песком. Меня зачем-то посадили рядом, чтоб я созерцал расправу. Я не испытывал чувств. Я думал, что проще позвать ребят со Степановки и мы бы сами разобрались.
3.
Когда мы увиделись снова, я уже закончил первый курс универа. Отдыхал в студенческом лагере на Оби. Школьные разборки казались детским лепетом. Коллективное животное, я был в коллективе. Пользовался в этом коллективе популярностью. Серега приехал к нам на кроссовом мотоцикле «КР» с 500-кубовым двигателем. Шикарный такой драндулет. Брутальный контур, громыхающий мотор, шины с глубоким рисунком протектора, походящие на ботинки мембрана. Голов стал мотогонщиком. Участвовал в кроссах по пересеченной местности, получал вымпелы и медали.
В тот день было закрытие сезона. Торжественная линейка. Прощальный костер. Конкурс самодеятельной песни. Кроме Голова ко мне приехали на украденном мотороллере Штерн и Лапин. Все думали, где добыть самогона. Пошли со Штерном в деревню, обошли с десяток дворов, но ничего не нашли. Люди с опаской поглядывали на нас: то ли получили указания от начальства, то ли проявляли гражданскую бдительность.
Мы сели на лавочке у местного клуба, наблюдая, как трахаются свиньи. Ранее видеть такое нам не доводилось. Умиляло бессмысленное выражение их морд, неприятные звуки, в которых невозможно было услышать ни сладострастия, ни порыва. Собаки и лошади делают это красивее. Мы курили и комментировали происходящее.
- Нравится? – самодовольно спросил нас потный подвыпивший мужик, выскользнувший из подворотни. – По рублю с рыла за концертную программу.
- Мы сейчас привлечем тебя за распространение порнографии.
Мужик не унимался.
- Эстонский беконный ландрас. Лучший осеменитель в районе.
- Слушай, Ландрас, а самогон у тебя есть?
Мужик опять удивился. На его лице читалось, что такие вещи мы должны знать по-всякому.
Мы развели огонь на берегу реки под обрывом с черными глазницами стрижиных гнезд. Всю ночь пили Ландрас, напиток действовал отменно. Настоен на кедровых орехах. По цвету типа коньяк. К нам присоединились две девушки с экономического факультета. Голов привез нескольких осетров в картонной коробке. Они были переложены крапивой и еще дышали. Мы ели их сырыми, обмакнув в уксус, посыпав перцем и обкурив сигаретами "Космос".
Ночью похолодало. С реки задул отрезвляющий ветер. Мы шли с Серегой вдоль береговой линии, когда он сказал вдруг со сладостью в голосе:
- Свободен. Я свободен, бляха-муха.
Оказалось, он отсидел год за кражу со взломом в составе организованной группы. Украли переносной магнитофон «Романтик». Один на пять человек.
Вскоре он умотал куда-то на мотоцикле с одной из девушек. К костру вернулся по утро. Они шли с Маргаритой обнимаясь, смотрелись восторженно и влюбленно. Провожая Серегу, девушка плакала. Он держался, но нервно отводил руку в сторону, словно танцует старинный танец. На рассвете его лицо стало совсем цыганским. К десяти утра ему было нужно в город.
Он разбился через полчаса на подъезде к мосту через Томь напротив поста ГАИ. Я успокаивал себя, что в этой жизни я успел покататься на всех его мотоциклах. Когда мы шли по берегу, он сказал мне, что постоянно видит во сне высокий кувшин, который качается на столе будто перед землетрясением. Он сказал, что никогда не видел таких высоких кувшинов ни дома, ни в городе, ни на зоне.
Родился в Томске. Окончил физический факультет Томского государственного университета, кандидат физико-математических наук. В 1993-2003 годах – куратор российско-американской культурной программы при Стивенс-колледже (Хобокен, Нью-Джерси). Лауреат премии New Voices in Poetry and Prose (1991, USA), Бунинской премии (2005), «Хрустальной розы» Виктора Розова (2001),премии им. П.П. Бажова (2002), финалист Букеровской премии (2002) и др. Член союза Российских писателей, союза писателей Москвы, Международной федерации русских писателей (Мюнхен), американского отделения ПЕН клуба "Писателей в эмиграции" (Нью-Йорк), «Межднародного ПЕН-центра» (Москва), председатель комиссии «Центр современной литературы» научного совета РАН. Организатор «Центра современной литературы» (2004) в Москве и руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Стихи и проза переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, латышский, румынский, польский и испанский языки.
ВЕСЕЛЫЙ ПОСЕЛОК
Я лежал в незнакомой квартире где-то на улице Коллонтай, куда ночью притащили меня друзья. В комнате никого не было, и я решил, что вся компания отправилась за пивом. Осмотрелся. Старомодный ковер на стене, люстры со стеклянным виноградом. Зеленая лампа, которую забыли выключить, мерцала бессмысленным светом. У ее основания валялось несколько окурков. Шум города за окном то приближался, то таял, унося звуки автомобилей и голоса.
Я положил руку на простыню и тут же отдернул. Большая крыса неторопливо спрыгнула с топчана и села около пустого блюдца в углу комнаты, поводя носом. Я швырнул в нее свои брюки, и крыса шмыгнула под сервант, разорвав головой многолетнюю паутину.
Железный будильник прозвонил старческим голосом. Я cел на кровати, думая о том, что надо бы проверить наличие кошелька в пальто. Из ванной вышла свежая длинноногая девушка:
- Проснулся? Разница во времени не ощущается?
Она улыбнулась большим ртом, шутливо взяла меня за плечи, возвращая мою голову на подушку. Я повиновался. Вспомнил, что хозяйку зовут Эрика.
Она распахнула халат и умело села мне на рот. Казалось, запах земляничного мыла вошел во все ее поры. Я судорожно вздохнул и проделал то, что от меня требовалось. Дамочка по имени Эрика оказалась крикливой, как большая птица.
Когда она наконец замолчала, я спросил:
- Где Мишка?
На другом конце земли громыхнула пушка. В обычных городах по утрам звенят колокола или бьют куранты. В Нью-Йорке визжат полицейские сирены. В Стамбуле муэдзины призывают к молитве. В Питере палят из пушек.
- И с ним была Танька, - закончил я.
- Они ушли.
- Зачем?
- Чтобы нам было хорошо. Я хотела показать тебе одно увлекательное кино.
- Я видел много фильмов.
- Такого ты еще не видел.
- Европейское?
- Да. Финское.
- И что там?
- Там я.
- В наряде королевы?
- Наоборот.
Эрика картинно закинула руки, красуясь в рассвете. Со сдвинутой копной на голове, тонкая как проволока в современном музее, с детскими неровными зубами она была великолепна.
Я повалил ее на спину и увидел маленькое лицо, окруженное зарослями восточной прически, с такими голубыми глазами, что не снились и германским лесам. Они были похожи на яйца каких-то неведомых птиц: плотными, умными, их хотелось вынуть. Я лег на нее и понял, что мы одного роста. Мы делали свое любовное дело минут тридцать, cкорее с любопытством прислушиваясь друг другу, чем ожидая результата. Вчера получалось грубее и проще.
- Слушай, а где Мишка? – опять спросил я.
- Вот докопался!
Она резко встала с постели, прошла четкой походкой по комнате, и громко щелкая переключателем врубила телевизор и видеомагнитофон. С пультом в руке вернулась в постель и долго мотала пленку, пока не нашла сцену с собой. Крыса вышла на середину комнаты и уселась прямо перед экраном.
- Это Эрик, - сказала Эрика. - Он хороший, но хочет есть. Давай его покормим.
- В блокаду крысы нападали на людей, - сказал я.
- Ты его полюбишь, - cказала Эрика.
- Зачем?
Она положила голову мне на плечо и мечтательно уставилась на экран, где двое финских мужиков терзали ее тело. На одном была шапка из крапивы, на другом – белые носки. Эрика выкладывалась по полной, демонстрируя пластилиновую гибкость. Она садилась на шпагат, делала «березку» и раздвигалась в полете, скручивалась в косу из ног и рук, когда в нее вставляли горячие финские парни. Они говорили что-то друг другу на своем языке. Я подумал, что они могли обсуждать что угодно. К примеру, вчерашний футбольный матч. Эрика лежала рядом, будто сойдя с экрана, я зачарованно прижался к ней. Она была первой порноактрисой в моей жизни. У нее были длинные руки и ноги, крепкие донельзя. Я целовал ее шею без бриллиантов, руки без татуировок. Она не извивалась по своим киношным правилам. Она вела себя так, будто мы давно знакомы и нашему знакомству нет конца. Мы перекидывались сигаретами и фразами.
- У тебя в доме есть овощи? - говорил я, глядя в потолок.
- Я не ем овощи, - отвечала она. – Я оставляю их вегетарианцам.
В одном ухе у нее был странный пластмассовый кругляшок, серый… Другое было как будто раздетым, что еще больше меня воспламеняло.
- Эрика, - а почему тебя зовут Эрика?
- Папа так назвал, он подумал за меня. Мне нравится. А тебе?
- Твой папа был прав.
Я пошел курить на балкон и на обратном пути чуть не наступил на Эрика. Крыса противно пискнула и метнулась под шкаф.
- А правда, у вас в Америке продают клубнику круглый год? – Эрика сидела на табуретке передо мной, закинув нога на ногу. – Правда, что можно загорать голой на пляже?
- Клубника не вкусная. Генно-модифицированная. Голой нельзя. Только в специальных местах. Иначе арестуют. В Новом Орлеане девушкам разрешено показывать на улицах города свою грудь. Еще есть несколько нудистских пляжей, но я там пока что не был. А зачем тебе голой?
- Я красивая. Хочу нравиться.
- Тогда носи длинное платье, - я с омерзением смотрел, как крыса вертится у ее ног.
- Эту ерунду я уже слышала.
Когда я шел назад в гостиницу, вспоминал, как она подходила к окну и резко распахивала шторы. На улице стоял аистом клюющий землю подъемный кран. Эрика вглядывалась в него и повторяла телом его движения.
- Как дела? – спросил таксист.
- Потрясающе. Провел ночь с крысой и порноактрисой. Она - Эрика, он - Эрик.
Оставшуюся дорогу водитель молчал.
Я приехал к профессору Фостеру на Халтурина, чтобы перевезти его в другую гостиницу. Бюджет не позволял организаторам нашей поездки оплатить недельное проживание в отеле у Эрмитажа, и нас переместили в Пулковскую.
Вечером мы сидели у него в номере и пили пиво.
- Почему русские поэты стреляют друг в друга, они военные? – спросил Фостер, переключая программы.
- Да, Эдвард, военные. Солдаты. Офицеры. Гусары. И вообще у нас всеобщая воинская повинность.
- Давай тогда стреляться.
Мы посмеивались, хотя у обоих было паршивое настроение. Погода испортилась, за окном летел мокрый снег.
Нашли канал со старым фильмом по рассказам О’ Генри. Боливар не выдержит двоих. Родственные души. Вождь краснокожих. Фостер внимательно смотрел в экран.
- Это, Дьима, не про американцев, - вдруг заявил он. – Это что-то очень русское. Это клоуны, которые прикидываются ковбоями. Играют хорошо, но это не про американцев. А вот реклама, точно наша. И какая-то скотина получила за это деньги. Как думаешь, сколько денег получила скотина, которая сделала мультик про Черепах Ниндзя?
- Миллион? Я даже не знаю, Эд.
- У меня сын делает такую же компьютерную графику.
- Джон?
- У меня только один сын.
Я замолчал.
- О чем думаешь, Дьима?
- О финском кинематографе.
Эд переключил канал и тут же с грохотом поставил на стол бутылку пива, чуть не расплескав.
- Это балерина! Это балерина Мариинского театра. Эрика! Эрика Геленская. Я видел ее вчера по телевизору в «Жизели». Дьима, ты очень счастливый! Я бы на твоем месте женился, не раздумывая.
В Хобокене мы жили на соседних улицах. Я был знаком с Айлин, его первой и единственной супругой, подругой со школьной скамьи. Когда он с нею развелся, мы оба переехали в Джерси Сити. Поселились по соседству. На работу иногда ездили вместе, ходили друг к другу в гости.
- Я сегодня гулял по Санкт-Петербургу, пока ты был со своей Эрикой, - сказал Эд мрачно. – Гулял, смотрел на людей. Тут много беженцев из Балтийских стран.
- Это не моя Эрика, мистер Фостер, - перебил я его. - Просто веселая девица. Веселая девица из Веселого поселка. Чужой человек. Мне с ней даже не о чем говорить. Почему ты не поехал с нами?
- Твои друзья не говорят по-английски. И вообще, когда вы общаетесь, мне кажется, что вы ссоре и вот-вот начнете бить друг другу морду.
- Так оно и есть, мистер Фостер. После любого разговора мы бьем друг другу морду.
Эд недоверчиво зыркнул на меня.
- Я был сегодня в храме Святого Николая, - сказал он с необычной серьезностью. – Там очень красиво. Теперь я понимаю, что должно проступать на закрашенных фресках в Стамбуле.
- Мне бы тоже не мешало сходить в церковь, - сказал я. – Не припомню, когда был там последний раз.
- Я поцеловал русского покойника, - сказал Эд.
Я удивленно поднял бровь.
– Там кого-то отпевали. Свечи, золото, очень хороший хор. Думаю, лучший в этом городе. Потом батюшка сделал знак, все стали подходить и целовать мертвеца в лоб. Я решил, что так надо. Тоже подошел и поцеловал.
Эдвард помолчал:
- А у тебя как прошло?
- Примерно также, - я поставил пустую бутылку из-под пива на пол, посмотрел на часы. – Мишка не звонил?
БАЛЛАДА О ТРЕХ МОТОЦИКЛАХ
1.
У моего друга, Сергея Павловича Голова 1963-го года рождения, был «Козел». Дорожный мотоцикл «Минск» 1973-го года. Черный, немного проржавевший на раме, по своей худобе он был сравним с мопедом. Он катал меня на нем в окрестностях деревни Степановка. Недавно мы стали с Серегой друзьями.
Длилось лето. Это время года никогда не кончается, как и жизнь.
Серега рванул с горы и попытался сделать «свечку», потянув руль на себя. Вертикально поставить мотоцикл ему не удалось – я был легким. Я схватился за его пиджак. Обшлага распахнулись как крылья. Замелькали низкие деревья и цветы. На резком повороте я задел плечом за крапиву и выругался. Тут же шмякнулся задницей об подштамповку под сиденьем. Мы затормозили на пляже, въехав в затвердевшую поверху коровью лепешку.
Дородная баба в полинялом сплошном купальнике загорала на вязанном половике.
- Почему не на дежурстве? – обратился к ней Голов. – Лишу тринадцатой.
- Получи паспорт, чтоб со мной разговаривать.
Тогда Голов разделся по пояс.
Его шею и грудь украшал рваный шрам от бензопилы «Дружба», полученный в детстве. Шрам делал его старше и мужественнее. Многие боялись связываться с ним именно из-за шрама. В Сергее Палыче и впрямь было что-то зверское.
Вечером играли в волейбол в свете уличного фонаря. Вдвоем. Вели счет, поочередно подавали, нападали, блокировали, вытягивали самые немыслимые атаки. В лагере отзвучал отбой. На территории находился парень из деревни, которая считалась враждебной нашей трудовой организации, но нам это было фиолетово, а начальство дрыхло.
Мы сыграли уже партий десять. Счет был ничейным. Несколько очков туда, несколько – сюда. Силы оказались равными. Голов нигде не учился волейболу: природное дарование.
Расставались как в индийском кино. Мы были подростками: таким можно.
Назавтра были объявлены танцы. Деревенские приезжали к нам, чтобы показать себя. Девушек приглашали редко. Просто стояли толпой и гоняли понты. Популярной была медленная песня "O mamy blue”. «Тоска по матери». Мы думали, что это песня о деньгах.
Перед танцами на велосипеде приехал Пузырь с Зоны (из поселка Зональная). Он ходил по баракам и бил комсомольцев под дых. Денег ему было не надо. Его интересовал национальный вопрос. Он подходил к ребятам и спрашивал одно и то же:
- Ром?
Никто не понимал, что он хочет. Мямлили, переспрашивали и тут же получали в солнечное сплетение. С оттягом. Когда Пузырь подошел к Сашуку, тот оскалился как положено. Лапин был смелый парень. Блондин с Зональной даже призадумался, как с ним быть.
- Бахталэс, - сказал кто-то у входной двери. - Чаялэ, вали отсюдова. Мэ тут уморава.
Голов знал несколько слов по-цыгански, Пузырь не знал. К тому же Степановка была намного сильнее Зональной. До дома мы гнали Пузыря на мотоцикле. Он вертел педали, а Голов шел следом, тычась в его заднее колесо. Потом крутанул руль, уронили его в канаву и мы поехали с Серегой на дискотеку. Мне нравилась Марина в клешеных брюках. Она всегда ходила с подругой, и я стеснялся пригласить ее на медленный танец.
2.
Когда Серега взял "Иж-Юпитер" мы поехали на Обь. Я помню большой теплый бензобак этого мотоцикла с пластиковыми панелями для коленок по бокам. Байк был салатового окраса, выглядел огромным. Голов хотел обкатать обновку.
До спортивной базы, где Иветта жила со своей подругой, было километров пятьдесят. Мы добрались до места минут за сорок. Ночевали в палатке. Иветта приходила ко мне полежать, но потом ушла. Она была в синих спортивных трико, которые делали ее необыкновенно нежной на ощупь. Голов выходил на полчаса из палатки, не подшучивал над нами. К любви деревенские относились с уважением. Он даже похвалил ее глаза, назвав их задумчивыми.
Иветте, напротив, мой друг не понравился. В ней кипел социальный снобизм, она презирала его одежду. Голов одевался по блатной моде того времени. Широкие клешеные брюки, заправленные в обрезанные резиновые сапоги, яркая рубашка с большим воротником, отложенным поверх пиджака. Если воротник забирался под пиджак, он регулярно расправлял его и выставлял наружу. Серега носил крест на черном гайтане. От рабоче-крестьянского загара, черноты ногтей и зловещего шрама гайтан казался грязным.
Наутро поехали втроем кататься на лодке. Нас снесло вниз по течению и прибило к прибрежному бугорку. Вонь от разложения какого-то мертвого животного стояла над всей округой. Иветта брезгливо сморщилось. Голов улыбнулся. За кустами возвышалась огромная коровья туша, изъеденная трупоедами.
- Куда ты меня привез? – заорала Иветта. – Что это такое?
Я сказал, что мы с Головым хотим набрать опарышей для рыбалки.
На обратном пути Голов высказался.
- Капризная, - сказал он. – Хочет, чтоб ей все служили. С такими трудно.
Я вспоминал его, когда меня отмочалили в спортивном лагере чуваки с Зональной. Отделался разбитым лицом и ссадинами на запястьях. Мы выиграли у кого-то не того. Вечером у лестницы из столовой меня ждала компания.
- Это ты сегодня стоял под сеткой?
- Иногда.
- Ты пять раз, сука, скинул на третью.
- Я и на вторую скидывал.
Наш тренер поймал обидчиков, привязал их к стульям и во время воспитательной беседы кидал им по очереди в морду обмотанным изолентой спичечным коробком с песком. Меня зачем-то посадили рядом, чтоб я созерцал расправу. Я не испытывал чувств. Я думал, что проще позвать ребят со Степановки и мы бы сами разобрались.
3.
Когда мы увиделись снова, я уже закончил первый курс универа. Отдыхал в студенческом лагере на Оби. Школьные разборки казались детским лепетом. Коллективное животное, я был в коллективе. Пользовался в этом коллективе популярностью. Серега приехал к нам на кроссовом мотоцикле «КР» с 500-кубовым двигателем. Шикарный такой драндулет. Брутальный контур, громыхающий мотор, шины с глубоким рисунком протектора, походящие на ботинки мембрана. Голов стал мотогонщиком. Участвовал в кроссах по пересеченной местности, получал вымпелы и медали.
В тот день было закрытие сезона. Торжественная линейка. Прощальный костер. Конкурс самодеятельной песни. Кроме Голова ко мне приехали на украденном мотороллере Штерн и Лапин. Все думали, где добыть самогона. Пошли со Штерном в деревню, обошли с десяток дворов, но ничего не нашли. Люди с опаской поглядывали на нас: то ли получили указания от начальства, то ли проявляли гражданскую бдительность.
Мы сели на лавочке у местного клуба, наблюдая, как трахаются свиньи. Ранее видеть такое нам не доводилось. Умиляло бессмысленное выражение их морд, неприятные звуки, в которых невозможно было услышать ни сладострастия, ни порыва. Собаки и лошади делают это красивее. Мы курили и комментировали происходящее.
- Нравится? – самодовольно спросил нас потный подвыпивший мужик, выскользнувший из подворотни. – По рублю с рыла за концертную программу.
- Мы сейчас привлечем тебя за распространение порнографии.
Мужик не унимался.
- Эстонский беконный ландрас. Лучший осеменитель в районе.
- Слушай, Ландрас, а самогон у тебя есть?
Мужик опять удивился. На его лице читалось, что такие вещи мы должны знать по-всякому.
Мы развели огонь на берегу реки под обрывом с черными глазницами стрижиных гнезд. Всю ночь пили Ландрас, напиток действовал отменно. Настоен на кедровых орехах. По цвету типа коньяк. К нам присоединились две девушки с экономического факультета. Голов привез нескольких осетров в картонной коробке. Они были переложены крапивой и еще дышали. Мы ели их сырыми, обмакнув в уксус, посыпав перцем и обкурив сигаретами "Космос".
Ночью похолодало. С реки задул отрезвляющий ветер. Мы шли с Серегой вдоль береговой линии, когда он сказал вдруг со сладостью в голосе:
- Свободен. Я свободен, бляха-муха.
Оказалось, он отсидел год за кражу со взломом в составе организованной группы. Украли переносной магнитофон «Романтик». Один на пять человек.
Вскоре он умотал куда-то на мотоцикле с одной из девушек. К костру вернулся по утро. Они шли с Маргаритой обнимаясь, смотрелись восторженно и влюбленно. Провожая Серегу, девушка плакала. Он держался, но нервно отводил руку в сторону, словно танцует старинный танец. На рассвете его лицо стало совсем цыганским. К десяти утра ему было нужно в город.
Он разбился через полчаса на подъезде к мосту через Томь напротив поста ГАИ. Я успокаивал себя, что в этой жизни я успел покататься на всех его мотоциклах. Когда мы шли по берегу, он сказал мне, что постоянно видит во сне высокий кувшин, который качается на столе будто перед землетрясением. Он сказал, что никогда не видел таких высоких кувшинов ни дома, ни в городе, ни на зоне.