ВАЛЕРИЯ МЕРЗЛЯКОВА
* * * (утренний почтовый)
Иногда они спускаются сюда,
чтобы посмотреть с земли на небо.
Не все же им смотреть с неба на землю.
(Л. Элтанг. Побег куманики)
…потом оказывается, что они перепутали
и послали тебя не туда,
но это потом…
А пока ты каждое утро
просыпаешься в привычном чугунном полумраке,
запахе ветра
и нагретого солнцем железа,
гулкого, как подземный тоннель,
в пятнах солнечной синевы и осколках битых бутылок.
Вытряхиваешь из волос стекловату и ржавчину,
вываливаешься наружу,
в шуршащие заросли пижмы,
через бетонный забор и цветущий шиповник –
на пустынный морской берег.
Галька, сухой тростник, чайки
все те же пустые бутылки,
позвоночки камней выступают над водой,
тянутся до горизонта.
Язык залива, самый край земли.
Садишься спиной к заброшенной ТЭЦ,
закуриваешь, проверяешь сумку,
расправляешь крылья,
вглядываешься в горизонт.
Позади тебя тихонько гудят колоколом
пустые коконы - хранилища мазута.
На одном – татуировка белым:
«контейнер для перевозки ангелов».
* * * (долгая ночь)
Долгая, долгая ночь,
дно годового колодца, Йоль.
В гостиничном номере
скидываю покрывало с белых холодных простынь,
вынимаю шпильки из свадебных кос.
Слышно, как за стенкой в ванной
стекает вода,
свиваясь в прозрачный жгут.
Предлагаю: ложись,
распускаю атласный корсет –
серебряная монетка выскальзывает, звеня,
катится в угол, в оконную тень,
тускло поблескивает на полу.
Мы ложимся в пустую постель,
словно в поле метели расходимся по сторонам.
За окном
угольной полой цаплей ступает ночь
мимо узкого тела гостиницы,
похожего на береговой маяк
(в одном из номеров наверху
никак не погасят свет).
Водой поднимается зимняя мгла,
затопляя корни домов.
…а наутро выпадет снег.
* * *
Так двое засыпают на одной кровати.
Как ветер, сонно прикасаясь
щекой к щеке,
вытягиваясь рядом.
И пальцы опускают, словно корни в реку,
в память.
В потоке выполаскивают руки, как водоросли
или рукава реки
струятся по долине, оплетая берег.
…Наутро просыпаясь, с волосами
рассыпанными, блики по воде,
прищурясь, долго-долго различают лица,
как спутанное в ящике
бельё.
* * * (улитка)
Улитка ползет домой,
в подводный колокол, заросший травой,
по гулким рельсам – в пустое депо,
обращаясь вспять, глядится в нутро,
где сухой песок и ракушки
на дне,
где ржавая гайка оборачивается
дверным кольцом.
Тихий омут встает пред глазами,
покачиваясь, как живой,
будто предлагает:
входи
* * * (Эмили, Бр., 45)
С фарфорового блюда косятся лев и единорог.
Тяжелые шторы.
Неожиданно резкий свет
полосами
чертит опустевшую комнату.
Как ноябрьский ветер,
гол.
Пастушки
смотрят с каминной полки.
Громко молчат часы.
Перебирать столовое серебро:
имена, монеты в горсти.
И до оплаты счетов
не хватает какой-то мелочи,
пары дней..
..столбик разваливается.
Серебряные чешуйки падают из руки.
* * * (ветер)
Та сторона, где ветер
перебирает пальцами колосья,
и вдруг срывается лететь к обрыву,
и рукавами задевает землю,
и травы смотрят вслед.
И в небе
тугие перекатываются гроздья,
как черника
до шелкового обода лозы.
И горизонт приоткрывает
прохладную изнанку.
В той стороне,
где ветер.
Самый
край земли.
* * * (Эмили)
Индейское лето, пасмурный год,
побережье. Двое бредут,
погружая щиколотки в мелкий песок.
Бесстрашные рыцари скачут в прибой
наугад –
и брызги сбивают с ног.
- Смотри, на рубашке какая-то дрянь
прицепилась. То ли бинт, то ли тина,
то ли медузой – память.
Дай мне платок, сотру.
- Брось, я уже вся
в памяти и бинтах, и в ржавых пятнах:
не выходят сухими
из этих масляных вод.
Весело было под солью и солнцем:
смерть собирали как черную нефть.
..пока не пропорешь сердце осколком.
Пока тебе рот не зашьют
эти, безглазые. И руки – в залог,
и будешь держать целый свод
неба, носить в голове салют-
огненное колесо, и никому, никому..
Смолкает, смотрит в закат.
Над горизонтом чайки рождаются брызгами,
резко кричат.
Как же нелепо!
Господи, я.. ничего не прошу,
ты лишь помоги смолчать.
* * * (Эмили, самолет)
..гул,
морской гул.
Самолет гудит, как прибой,
Теплый ветер волосы треплет.
В саквояже лежит револьвер.
Ветер дергает юбку,
кто-то рядом смеется.
В виске
настойчивый голос стучится:
.. я прокачусь
на этом чертовом колесе,
как на чужой машине,
когда приглашает незнакомец,
острозубо улыбаясь:
мы лишь до ворот и обратно.
мы лишь на фронт и обратно
Я быстро вернусь,
очень быстро, мама.
Ведь мы ненадолго,
правда?
* * * (рябиновая дудочка)
Спят,
убаюканные в вечности холмы.
По ним гуляет время,
конь неседланный.
Беспечное, как ветер,
как поток;
рябиновая дудочка в руке.
Напев
переливается, как вереск.
и белым клевером,
как молоком, течет.
Рябиновая дудочка,
холмы.
* * *
Дом проседает в вечер.
Усталый,
приоткрывает окна.
Огни поздней машины
подсвечивают в темноте:
полупустая комната,
двое на железной кровати,
в сумраке простынь.
Разделенные
дымком сигареты. Соединенные
долгим вечером, растянувшимся на годы.
Два силуэта,
обведенные тушью.
...старая фотография, зажатая в пальцах.
чернильное сердце.
Иногда они спускаются сюда,
чтобы посмотреть с земли на небо.
Не все же им смотреть с неба на землю.
(Л. Элтанг. Побег куманики)
…потом оказывается, что они перепутали
и послали тебя не туда,
но это потом…
А пока ты каждое утро
просыпаешься в привычном чугунном полумраке,
запахе ветра
и нагретого солнцем железа,
гулкого, как подземный тоннель,
в пятнах солнечной синевы и осколках битых бутылок.
Вытряхиваешь из волос стекловату и ржавчину,
вываливаешься наружу,
в шуршащие заросли пижмы,
через бетонный забор и цветущий шиповник –
на пустынный морской берег.
Галька, сухой тростник, чайки
все те же пустые бутылки,
позвоночки камней выступают над водой,
тянутся до горизонта.
Язык залива, самый край земли.
Садишься спиной к заброшенной ТЭЦ,
закуриваешь, проверяешь сумку,
расправляешь крылья,
вглядываешься в горизонт.
Позади тебя тихонько гудят колоколом
пустые коконы - хранилища мазута.
На одном – татуировка белым:
«контейнер для перевозки ангелов».
* * * (долгая ночь)
Долгая, долгая ночь,
дно годового колодца, Йоль.
В гостиничном номере
скидываю покрывало с белых холодных простынь,
вынимаю шпильки из свадебных кос.
Слышно, как за стенкой в ванной
стекает вода,
свиваясь в прозрачный жгут.
Предлагаю: ложись,
распускаю атласный корсет –
серебряная монетка выскальзывает, звеня,
катится в угол, в оконную тень,
тускло поблескивает на полу.
Мы ложимся в пустую постель,
словно в поле метели расходимся по сторонам.
За окном
угольной полой цаплей ступает ночь
мимо узкого тела гостиницы,
похожего на береговой маяк
(в одном из номеров наверху
никак не погасят свет).
Водой поднимается зимняя мгла,
затопляя корни домов.
…а наутро выпадет снег.
* * *
Так двое засыпают на одной кровати.
Как ветер, сонно прикасаясь
щекой к щеке,
вытягиваясь рядом.
И пальцы опускают, словно корни в реку,
в память.
В потоке выполаскивают руки, как водоросли
или рукава реки
струятся по долине, оплетая берег.
…Наутро просыпаясь, с волосами
рассыпанными, блики по воде,
прищурясь, долго-долго различают лица,
как спутанное в ящике
бельё.
* * * (улитка)
Улитка ползет домой,
в подводный колокол, заросший травой,
по гулким рельсам – в пустое депо,
обращаясь вспять, глядится в нутро,
где сухой песок и ракушки
на дне,
где ржавая гайка оборачивается
дверным кольцом.
Тихий омут встает пред глазами,
покачиваясь, как живой,
будто предлагает:
входи
* * * (Эмили, Бр., 45)
С фарфорового блюда косятся лев и единорог.
Тяжелые шторы.
Неожиданно резкий свет
полосами
чертит опустевшую комнату.
Как ноябрьский ветер,
гол.
Пастушки
смотрят с каминной полки.
Громко молчат часы.
Перебирать столовое серебро:
имена, монеты в горсти.
И до оплаты счетов
не хватает какой-то мелочи,
пары дней..
..столбик разваливается.
Серебряные чешуйки падают из руки.
* * * (ветер)
Та сторона, где ветер
перебирает пальцами колосья,
и вдруг срывается лететь к обрыву,
и рукавами задевает землю,
и травы смотрят вслед.
И в небе
тугие перекатываются гроздья,
как черника
до шелкового обода лозы.
И горизонт приоткрывает
прохладную изнанку.
В той стороне,
где ветер.
Самый
край земли.
* * * (Эмили)
Индейское лето, пасмурный год,
побережье. Двое бредут,
погружая щиколотки в мелкий песок.
Бесстрашные рыцари скачут в прибой
наугад –
и брызги сбивают с ног.
- Смотри, на рубашке какая-то дрянь
прицепилась. То ли бинт, то ли тина,
то ли медузой – память.
Дай мне платок, сотру.
- Брось, я уже вся
в памяти и бинтах, и в ржавых пятнах:
не выходят сухими
из этих масляных вод.
Весело было под солью и солнцем:
смерть собирали как черную нефть.
..пока не пропорешь сердце осколком.
Пока тебе рот не зашьют
эти, безглазые. И руки – в залог,
и будешь держать целый свод
неба, носить в голове салют-
огненное колесо, и никому, никому..
Смолкает, смотрит в закат.
Над горизонтом чайки рождаются брызгами,
резко кричат.
Как же нелепо!
Господи, я.. ничего не прошу,
ты лишь помоги смолчать.
* * * (Эмили, самолет)
..гул,
морской гул.
Самолет гудит, как прибой,
Теплый ветер волосы треплет.
В саквояже лежит револьвер.
Ветер дергает юбку,
кто-то рядом смеется.
В виске
настойчивый голос стучится:
.. я прокачусь
на этом чертовом колесе,
как на чужой машине,
когда приглашает незнакомец,
острозубо улыбаясь:
мы лишь до ворот и обратно.
мы лишь на фронт и обратно
Я быстро вернусь,
очень быстро, мама.
Ведь мы ненадолго,
правда?
* * * (рябиновая дудочка)
Спят,
убаюканные в вечности холмы.
По ним гуляет время,
конь неседланный.
Беспечное, как ветер,
как поток;
рябиновая дудочка в руке.
Напев
переливается, как вереск.
и белым клевером,
как молоком, течет.
Рябиновая дудочка,
холмы.
* * *
Дом проседает в вечер.
Усталый,
приоткрывает окна.
Огни поздней машины
подсвечивают в темноте:
полупустая комната,
двое на железной кровати,
в сумраке простынь.
Разделенные
дымком сигареты. Соединенные
долгим вечером, растянувшимся на годы.
Два силуэта,
обведенные тушью.
...старая фотография, зажатая в пальцах.
чернильное сердце.