ИРИНА МАШИНСКАЯ / К ПОЛЮСУ
Солнце в лесу. На пороге
Вот человек c утра: два ребра — сруб.
Тяжёлую дверь надави,
выдвини в сугроб —
и полоснёт синевою двойною силой.
А косяку не верь,
потолку не верь —
только дуге в снегу высотою в дверь,
радуйся этой дуге весёлой.
Солнце сбивает с ели двойной замок —
медленно падает, ветвь задевая, в снег,
— как расцепились, вдруг разошлись объятья,
звенья распались, и расплелась пенька,
вымахал рослый ствол из трухи пенька,
и, рассыпаясь,
искры, меньшие братья,
стали собою.
Нет, не у входа - а
выхода встанет свобода и скажет «да».
Солнце тебя нашло и в кривом овраге.
Леса длинна пола́,
и широк запа́х.
Вечности сколько набилось — как снег в сапог!
Ты уже вышел навстречу своей отваге.
«Делавер»
1. З а в о д ь
Там, где жизнь окурок тушит,
лучом луг прошит,
там камыш бергамский дышит,
мураш пашет,
снуют ласточки-стрекозы
— над бухтою птахи,
ходят тростники раскосы
в жухлой рубахе —
осок войско, крепко остью,
смарагды в извести,
а какой бы радостью
тебе эти листья!
Ночь не сплю, а днём ночую,
вью явь без сна,
нависаю над водою —
так, нитка лесная.
Ряски льдины-изумруды,
корма-коряга.
Делавер на юг уводит
свои берега.
И спешит тенями кроны
плавунец пеший,
только шов не заживает —
рана от ветки павшей.
Ткань, прорвавшаяся с краю,
где нежный берег
переменчивого кроя
тебя сберёг.
Это ряское рябое,
почти болотца,
стало мне дорогое
воды лицо.
Легче самых малых мошек
воды касаюсь,
дымчатую гладь родную
твою ипостась.
Чащ, не знающих урона,
зыбь ли, свет ли,
чтоб не заживала рана
от смертной ветви.
2. К а н т о н и с т ы
То у нас с тобой в породе:
в петлю из петли,
а там раз — и на свободе! —
зов ли, свет ли.
Чтобы край — вода и роща —
и лучом прошит:
вон косу осока точит,
вон мураш пашет.
Эти водоземледельцы,
что всадники, крепки —
как военнопоселенцы —
мои, твои предки.
Развяжи узлы барвинка,
скинь уздечки
— без осечки, ни кровинки,
ни отсрочки.
Ведь и правда, что не всем же,
не прорвав плёнки
по той ряске, той яшме
тащить лямку,
пауками-бурлаками
аракчеевой рати!
— По реке, на небо, к маме,
чудеса творить.
3. П о й м а
Пéкло, дымный свод-стекло,
плёс, панцирь тряский.
Но увижу далеко
и, как в Nikon, резко
реку, петли все её,
блеск излучин,
плечи рваных берегов,
твои плечи,
теплый вполнакала лоб
к губам, веки
с венками — в речной твой гроб,
сны, протоки.
Как ни стал тот край пустой,
я его не оставлю —
где тебе постелила,
себе постелю.
Пóйму, где открыт всему,
укрываем —
я своим тебя пойму
рваным краем.
К полюсу
Никита Тимофеевич Козлов — преданный, ещё
с предлицейских лет, слуга Пушкина. 27 января
1837 года именно Козлов переносил раненого
А. С. из кареты в квартиру. «Грустно тебе
нести меня?» — спросил его Пушкин.
Ночь S
Как одна за одним, без слов,
как один за одной пошел —
так друг другу Никита Козлов
стали, друг, посол.
В полдень полночи горб двойной,
что герой-верблюд,
гора двинула за горой,
простыней-горой.
Как глазурный бредёт ледник —
за хребтом хребет,
в два следа, в два горба, каяк
в два гребца гребёт,
так, взрывая подзол, песок,
корень с корнем шаг в шаг —
пятерни с пятерней замок,
две ладони — шов
в шов — и, к стене лицом,
друг за друг на одном боку,
там, за гребнем, за полюсом,
обернуться к проводнику:
До обоев, к стене ладонь,
а теперь я пойду один,
незнакомый узор тесня,
а назад понесёшь меня
Ночь 1/2
В два шеста уходящий плот.
С правого плеча,
как со склона, сползает плед,
спина горяча.
Так сползает последний лёд,
как в долину, в ночь.
Сможет полночь, как жизнь, верблюд
вынести, пересечь.
А последний сойдёт покров
тёплых ледников,
ещё утренних снов весней,
свет-Никита за ним, за ней
На восходе
петельки струй аккуратно крючком зацепляя
цапля стоит удивлённая и молодая
и поражённо глядит на цепочки вьюнков и воронок
как покидают её как по стрежню скользят спозаранок
вниз по теченью арабские цифры и точки
чётки царапины солнечных ядер цепочки
тигли и стебли и все запятые колечки
как разливаясь по телу лимонной слюдою
первого света как утро идёт золотое
как оно щурится солнце встающее ради
этой вот меченой пёстро-стремительной глади
как догоняют плоты из слоистого сланца
трёх мудрецов в лепестке одного померанца
как застывают в затонах стоят над водою
как застревают над мелочью медной любою
струги осиновых горсток хитон махаона
как близоруко и медленно дочь фараона
ива склоняется в скользких сандальях из глины
над колыбелью ореха пустой скорлупой окарины
ловит летящие вниз карусели-кувшинки
в жёлтых корзинах лежит по младенцу в корзинке
как их уносят на юг ледники слюдяные
плоть водяная бессольные копи стальные
магма слоистая чёрно-лиловые сколы
круглые мускулы смуглые берега скулы
ах как сверкнут плавунца то макушка то голень
остов жука в гамаке ему памятник камень
одновременная цапля над быстрым потоком
приводом одноременным от устья к истокам
запад в востоке затока в нагретом затылке
марка в конверте початый конвертик в бутылке
быстротекущим бессмертьем тугие восьмёрки
стеблей верёвки и медных колен водомерки
ломкие скобки
пускай же она молодая
пусть говорю я сама себя не покидая
над золотистой лесою ещё постоит Амадея
цапля волхвицаловица лучей молоточек
как ты кручинишься камень — вода меня точит
Вот человек c утра: два ребра — сруб.
Тяжёлую дверь надави,
выдвини в сугроб —
и полоснёт синевою двойною силой.
А косяку не верь,
потолку не верь —
только дуге в снегу высотою в дверь,
радуйся этой дуге весёлой.
Солнце сбивает с ели двойной замок —
медленно падает, ветвь задевая, в снег,
— как расцепились, вдруг разошлись объятья,
звенья распались, и расплелась пенька,
вымахал рослый ствол из трухи пенька,
и, рассыпаясь,
искры, меньшие братья,
стали собою.
Нет, не у входа - а
выхода встанет свобода и скажет «да».
Солнце тебя нашло и в кривом овраге.
Леса длинна пола́,
и широк запа́х.
Вечности сколько набилось — как снег в сапог!
Ты уже вышел навстречу своей отваге.
«Делавер»
1. З а в о д ь
Там, где жизнь окурок тушит,
лучом луг прошит,
там камыш бергамский дышит,
мураш пашет,
снуют ласточки-стрекозы
— над бухтою птахи,
ходят тростники раскосы
в жухлой рубахе —
осок войско, крепко остью,
смарагды в извести,
а какой бы радостью
тебе эти листья!
Ночь не сплю, а днём ночую,
вью явь без сна,
нависаю над водою —
так, нитка лесная.
Ряски льдины-изумруды,
корма-коряга.
Делавер на юг уводит
свои берега.
И спешит тенями кроны
плавунец пеший,
только шов не заживает —
рана от ветки павшей.
Ткань, прорвавшаяся с краю,
где нежный берег
переменчивого кроя
тебя сберёг.
Это ряское рябое,
почти болотца,
стало мне дорогое
воды лицо.
Легче самых малых мошек
воды касаюсь,
дымчатую гладь родную
твою ипостась.
Чащ, не знающих урона,
зыбь ли, свет ли,
чтоб не заживала рана
от смертной ветви.
2. К а н т о н и с т ы
То у нас с тобой в породе:
в петлю из петли,
а там раз — и на свободе! —
зов ли, свет ли.
Чтобы край — вода и роща —
и лучом прошит:
вон косу осока точит,
вон мураш пашет.
Эти водоземледельцы,
что всадники, крепки —
как военнопоселенцы —
мои, твои предки.
Развяжи узлы барвинка,
скинь уздечки
— без осечки, ни кровинки,
ни отсрочки.
Ведь и правда, что не всем же,
не прорвав плёнки
по той ряске, той яшме
тащить лямку,
пауками-бурлаками
аракчеевой рати!
— По реке, на небо, к маме,
чудеса творить.
3. П о й м а
Пéкло, дымный свод-стекло,
плёс, панцирь тряский.
Но увижу далеко
и, как в Nikon, резко
реку, петли все её,
блеск излучин,
плечи рваных берегов,
твои плечи,
теплый вполнакала лоб
к губам, веки
с венками — в речной твой гроб,
сны, протоки.
Как ни стал тот край пустой,
я его не оставлю —
где тебе постелила,
себе постелю.
Пóйму, где открыт всему,
укрываем —
я своим тебя пойму
рваным краем.
К полюсу
Никита Тимофеевич Козлов — преданный, ещё
с предлицейских лет, слуга Пушкина. 27 января
1837 года именно Козлов переносил раненого
А. С. из кареты в квартиру. «Грустно тебе
нести меня?» — спросил его Пушкин.
Ночь S
Как одна за одним, без слов,
как один за одной пошел —
так друг другу Никита Козлов
стали, друг, посол.
В полдень полночи горб двойной,
что герой-верблюд,
гора двинула за горой,
простыней-горой.
Как глазурный бредёт ледник —
за хребтом хребет,
в два следа, в два горба, каяк
в два гребца гребёт,
так, взрывая подзол, песок,
корень с корнем шаг в шаг —
пятерни с пятерней замок,
две ладони — шов
в шов — и, к стене лицом,
друг за друг на одном боку,
там, за гребнем, за полюсом,
обернуться к проводнику:
До обоев, к стене ладонь,
а теперь я пойду один,
незнакомый узор тесня,
а назад понесёшь меня
Ночь 1/2
В два шеста уходящий плот.
С правого плеча,
как со склона, сползает плед,
спина горяча.
Так сползает последний лёд,
как в долину, в ночь.
Сможет полночь, как жизнь, верблюд
вынести, пересечь.
А последний сойдёт покров
тёплых ледников,
ещё утренних снов весней,
свет-Никита за ним, за ней
На восходе
петельки струй аккуратно крючком зацепляя
цапля стоит удивлённая и молодая
и поражённо глядит на цепочки вьюнков и воронок
как покидают её как по стрежню скользят спозаранок
вниз по теченью арабские цифры и точки
чётки царапины солнечных ядер цепочки
тигли и стебли и все запятые колечки
как разливаясь по телу лимонной слюдою
первого света как утро идёт золотое
как оно щурится солнце встающее ради
этой вот меченой пёстро-стремительной глади
как догоняют плоты из слоистого сланца
трёх мудрецов в лепестке одного померанца
как застывают в затонах стоят над водою
как застревают над мелочью медной любою
струги осиновых горсток хитон махаона
как близоруко и медленно дочь фараона
ива склоняется в скользких сандальях из глины
над колыбелью ореха пустой скорлупой окарины
ловит летящие вниз карусели-кувшинки
в жёлтых корзинах лежит по младенцу в корзинке
как их уносят на юг ледники слюдяные
плоть водяная бессольные копи стальные
магма слоистая чёрно-лиловые сколы
круглые мускулы смуглые берега скулы
ах как сверкнут плавунца то макушка то голень
остов жука в гамаке ему памятник камень
одновременная цапля над быстрым потоком
приводом одноременным от устья к истокам
запад в востоке затока в нагретом затылке
марка в конверте початый конвертик в бутылке
быстротекущим бессмертьем тугие восьмёрки
стеблей верёвки и медных колен водомерки
ломкие скобки
пускай же она молодая
пусть говорю я сама себя не покидая
над золотистой лесою ещё постоит Амадея
цапля волхвицаловица лучей молоточек
как ты кручинишься камень — вода меня точит