РЕГИНА МАРИЦ
сайгак
я слышала бубен растущего льда
на поздней реке
и знала что будет и что — никогда.
как пела мне ночь горловую звезда
на сколотом с волн языке...
холщовая степь, каменистый убор
и небо в ногах.
я знала, что север — откуда простор.
там медленный дом, там предел и повтор,
там белый танцует сайгак.
я помнила танец и танец ждала,
терпела родство
и знала, что ближний куёт удила,
что белого мяса хотят вертела,
а дальние ждут моего.
как бубен звенит и окрепла вода...
танцует сайгак.
я знаю что было и что — навсегда:
река горловая, степная звезда
и север — так молод и наг.
Чюрлёнис
*
— ты коростель! — кричал, — я знаю лучше.
последний злак поёт, ложись и слушай.
по горлу — родина, исход неведом,
и звук колосьями — по сердцу неба.
а небо, что оно? columba Domini.
ты коростель — шептал, — ты птица дольняя.
твой голос — лезвие, твой голос — ухо.
споёшь небесное, и станет глухо.
**
он так просил!..
он чёрной милости просил:
дойти, дойти! нет боли, голоса и сил,
и мёрзнет лоб, и небо ходит ходуном,
и пот — взахлёб, и свет — навзрыд...
но всё одно
негадан вход, неволен выход,
а в полях
всё та же кровь
и тот же пересыльный шлях.
о, слово — плоть того, кто непроизносим...
...и кто на зов — дарует зов.
он так просил!..
***
ей имя было рай
ей голос был в аду
по лезвию шаги
голубка против сердца
проросшие слова
в глухую борозду
и злаки до земли
и небо до младенца
рыба-рыбица
небо провисло клочьями — сыплется на глазах.
ангелы потолочные выпали из гнезда.
солнце — кукушка жёлтая: нате вам кукушат.
время прогнулось жёлобом, все по нему спешат.
кто-то пускает мельницу: сколько, кому, почём.
делится на безделицы всё, что не горячо.
кто-то глядит на улицу, радуется — весна,
сохнет земля, рубцуется — гладко, дозелена.
ходят слова на цыпочках, кто говорит — чужой.
голос мой — рыба-рыбица с зябликовой душой.
День-одолень
*
день, день, день, день
плещется слово в строчке
словно и не был апрель, апрель
вымолчанный в рассрочку
тенькает где-то: разлей, разлей
легче нести пустое
день-одолень, день-одолень
на посошок и стоя
**
где упала ничком перекатная дрожь
неоплатная ложь
/отвернись и не трожь/
я живу и не верю ладонным
и в трясучих держу перочинный стальной
/завиток золотной
да слеза над скулой/
а в упрямых негромкое слово
ничего тяжелей перевитых корней
перебитых стеблей
/всё о ней да о ней/
ничего ненадёжней заслонов
и святых не отместь, и земных не отвесть
и весенняя взвесь
как дочерняя месть
вперекор, вперехлёст, по ладонным
***
как сойти с убегающей улочки
и не встать соляным в перекрёстке,
если речь не по месту получена
и места небесам не по росту?..
перемелется ли, перебродится,
я вернусь ничего не забывшей,
приложить подорожником родину
к этой незаживающей жизни.
она бежит
она бежит, бежит по краю,
не чуя неба на краю,
и жаворонки обмирают,
узнав по голосу свою.
желает вызнать всяк охотник
откуда лад, откуда звук,
какого рода и прихода,
и отчего светло вокруг.
а сколько вслед хулы расхожей
и сколько будет впереди...
непостижимо тонкокожа,
недостижимая, дай боже...
...а может быть — не приведи?..
Август
*
Ей приснилась ковыльная, крымская,
карамельная степь на ветру,
где по-девичьи облако прыскало
перед близкой грозой.
Поутру
вышел дождь — лепестковый, ромашковый —
вымыл в комнате окна и пол.
Что ж такого привиделось тяжкого,
что так мертвенно тянет подол?
**
Август ранен зарёй навылет,
и бессмертник зажёг соцветья.
Степь несётся тропой ковыльей
и несёт на ладонях ветер.
Голос ветра слегка надтреснут,
то нальётся волной, то схлынет.
Вяжет губы неспетой песней
привкус лета слегка полынный.
Август гаснет во сне хворобном,
ветер гасит бессмертник.
Росно.
Шевелится в степной утробе
нежеланный ребёнок —
осень.
Сказочка
ни гром не грянул, ни славянка
во облацех светла вода
и одноногий оловянный
стоит, влюблённый, у пруда
летают хищные стрекозы
обмякла на весу сирень
и хлещет востроногий воздух
ручных людей и дикий день
мужчины сходят на галеры
а женщины вершат супы
их спины потные от веры
их плечи на покат судьбы
их солнцу солоно и вкусно
крыло ребячьего утра
в котором лебеди и гуси
и оловянный у пруда
я слышала бубен растущего льда
на поздней реке
и знала что будет и что — никогда.
как пела мне ночь горловую звезда
на сколотом с волн языке...
холщовая степь, каменистый убор
и небо в ногах.
я знала, что север — откуда простор.
там медленный дом, там предел и повтор,
там белый танцует сайгак.
я помнила танец и танец ждала,
терпела родство
и знала, что ближний куёт удила,
что белого мяса хотят вертела,
а дальние ждут моего.
как бубен звенит и окрепла вода...
танцует сайгак.
я знаю что было и что — навсегда:
река горловая, степная звезда
и север — так молод и наг.
Чюрлёнис
*
— ты коростель! — кричал, — я знаю лучше.
последний злак поёт, ложись и слушай.
по горлу — родина, исход неведом,
и звук колосьями — по сердцу неба.
а небо, что оно? columba Domini.
ты коростель — шептал, — ты птица дольняя.
твой голос — лезвие, твой голос — ухо.
споёшь небесное, и станет глухо.
**
он так просил!..
он чёрной милости просил:
дойти, дойти! нет боли, голоса и сил,
и мёрзнет лоб, и небо ходит ходуном,
и пот — взахлёб, и свет — навзрыд...
но всё одно
негадан вход, неволен выход,
а в полях
всё та же кровь
и тот же пересыльный шлях.
о, слово — плоть того, кто непроизносим...
...и кто на зов — дарует зов.
он так просил!..
***
ей имя было рай
ей голос был в аду
по лезвию шаги
голубка против сердца
проросшие слова
в глухую борозду
и злаки до земли
и небо до младенца
рыба-рыбица
небо провисло клочьями — сыплется на глазах.
ангелы потолочные выпали из гнезда.
солнце — кукушка жёлтая: нате вам кукушат.
время прогнулось жёлобом, все по нему спешат.
кто-то пускает мельницу: сколько, кому, почём.
делится на безделицы всё, что не горячо.
кто-то глядит на улицу, радуется — весна,
сохнет земля, рубцуется — гладко, дозелена.
ходят слова на цыпочках, кто говорит — чужой.
голос мой — рыба-рыбица с зябликовой душой.
День-одолень
*
день, день, день, день
плещется слово в строчке
словно и не был апрель, апрель
вымолчанный в рассрочку
тенькает где-то: разлей, разлей
легче нести пустое
день-одолень, день-одолень
на посошок и стоя
**
где упала ничком перекатная дрожь
неоплатная ложь
/отвернись и не трожь/
я живу и не верю ладонным
и в трясучих держу перочинный стальной
/завиток золотной
да слеза над скулой/
а в упрямых негромкое слово
ничего тяжелей перевитых корней
перебитых стеблей
/всё о ней да о ней/
ничего ненадёжней заслонов
и святых не отместь, и земных не отвесть
и весенняя взвесь
как дочерняя месть
вперекор, вперехлёст, по ладонным
***
как сойти с убегающей улочки
и не встать соляным в перекрёстке,
если речь не по месту получена
и места небесам не по росту?..
перемелется ли, перебродится,
я вернусь ничего не забывшей,
приложить подорожником родину
к этой незаживающей жизни.
она бежит
она бежит, бежит по краю,
не чуя неба на краю,
и жаворонки обмирают,
узнав по голосу свою.
желает вызнать всяк охотник
откуда лад, откуда звук,
какого рода и прихода,
и отчего светло вокруг.
а сколько вслед хулы расхожей
и сколько будет впереди...
непостижимо тонкокожа,
недостижимая, дай боже...
...а может быть — не приведи?..
Август
*
Ей приснилась ковыльная, крымская,
карамельная степь на ветру,
где по-девичьи облако прыскало
перед близкой грозой.
Поутру
вышел дождь — лепестковый, ромашковый —
вымыл в комнате окна и пол.
Что ж такого привиделось тяжкого,
что так мертвенно тянет подол?
**
Август ранен зарёй навылет,
и бессмертник зажёг соцветья.
Степь несётся тропой ковыльей
и несёт на ладонях ветер.
Голос ветра слегка надтреснут,
то нальётся волной, то схлынет.
Вяжет губы неспетой песней
привкус лета слегка полынный.
Август гаснет во сне хворобном,
ветер гасит бессмертник.
Росно.
Шевелится в степной утробе
нежеланный ребёнок —
осень.
Сказочка
ни гром не грянул, ни славянка
во облацех светла вода
и одноногий оловянный
стоит, влюблённый, у пруда
летают хищные стрекозы
обмякла на весу сирень
и хлещет востроногий воздух
ручных людей и дикий день
мужчины сходят на галеры
а женщины вершат супы
их спины потные от веры
их плечи на покат судьбы
их солнцу солоно и вкусно
крыло ребячьего утра
в котором лебеди и гуси
и оловянный у пруда