Лера Манович / САМОЕ СИНЕЕ МОРЕ
Об авторе: ЛЕРА МАНОВИЧ
Поэт, прозаик, магистр математики. Родилась в Воронеже. Окончила Воронежский государственный университет и ВЛК при Литературном институте им. Горького. Публиковалась в журналах «Арион», "Артикль”, «Гвидеон», «Дружба народов», "Октябрь” «Урал», «Этажи», в литературных сборниках. Автор книги «Первый и другие рассказы». Лауреат Международного Волошинского конкурса 2015 года. Член союза писателей Москвы. Живёт в Москве.
САМОЕ СИНЕЕ МОРЕ
Литературная премия Дмитрия Горчева
Номинации «Про одного человека»
Михал Михалыч, мой двоюродный дед, ростом был ниже меня. А все потому, что каждые полгода советские врачи отпиливали ему по чуть-чуть гниющие от диабета ноги. И когда мне исполнилось семь, у него уже не было обеих ног выше колена.
- Опять врачи Миньке ногу будут отнимать, - скорбно говорила бабушка.
Я представляла врачей в белых халатах, которые отнимают у деда ногу как какие-нибудь бандиты, а он прижимает ее к груди и не отдает.
Однажды мы ездили в больницу. Я помню только освещенный холл c новогодней елкой и людей в халатах, в основном мужчин, с какими-то подпорками и костылями. Было похоже на фильм про войну. Мы долго кого-то ждали. Я держала пакет с апельсинами и мне очень хотелось съесть апельсин. Потом к нам спустилась заплаканная жена деда Миши, Аня, о чем-то быстро переговорила с бабушкой и забрала апельсины.
Назад мы долго ехали назад на автобусе, я смотрела на снег и украшенный город и представляла ногу. Нога была в носке и ботинке. И было очень грустно, что скоро новый год, а у деда Миши отняли ногу.
- Минька-Минька, горе-то какое, - твердил вслед за бабушкой мой прадед, тоже Михаил, и качал блестящим лысым черепом, покрытым старческими пятнами. – Отдал бы я тебе свои ноги, не сносил за жизнь, - прадед вытягивал из-под стола сухие стариковские ноги.
Весной дед Миша появился у нас, совсем безногий, но веселый. Он приехал на зеленом тарахтящем запорожце и, ловко выбравшись, курил около него на зеленой же траве. Увидев нас, заулыбался. У него были очень хорошие зубы. Бабушка велела подойти к нему. Я не знала, о чем с ним говорить. Кроме ног ничего не приходило в голову. Но дед заговорил сам. Нарисовал мне смешной ребус на земле, который я не смогла разгадать, а оказалось, что там написано "у сторожа лопнули порточки”. Потом он научил меня рисовать палочки, не считая, так, что получалось пятнадцать. Он улыбался и курил, не переставая. Потом пришла бабушка, и мы поехали по делам.
- Как думаешь, что это значит? – дед Миша показал на желтую наклейку на стекле автомобиля. Черная буква "Р” на желтом фоне.
- Что машина инвалидская?
Бабушка зло дернула меня за рукав. Она много говорила дома, что Минька теперь инвалид и как инвалид получает машину.
- А вот и нет, - ничуть не обиделся дед Миша. - Это значит - ручное управление. Видишь, я только руками управляю?
.. Когда дед Миша был еще с ногами, они с тетей Аней жили в деревянном, частном доме. С двумя детьми и овчаркой Амур, умной как человек. Дед Миша в молодости служил на флоте, был хорош собой, пел и бил чечетку. Теть Аня была деревенская, с плоским лицом и очень ревновала деда, даже одноногого. Родственники её не любили и считали колдуньей. Она, и правда, знала заговоры и травы.
Все началось с того, что дед растер палец. Из-за диабета палец никак не заживал. Верный Амур вечерами приходил к деду и все лизал и лизал почерневший палец. Через месяц Амур сдох. Деду сначала ампутировали пальцы. Потом ногу по колено. Потом выше.
В новый дом он переехал уже на тележке. Помню, как мы с родителями шли к ним на новоселье, и все не знали, что купить. В итоге отец раздобыл где-то электронный будильник c квадратными стрелками, что по тем временам было шикарно. Пока пьяные гости пели за столом, я возилась с будильником. Потом пришла теть Аня, забрала у меня будильник и поставила повыше, чтобы я не достала.
- Cамое синее в мире черное море моё, - пел тихим баритоном дед Михал Михалыч за столом, и пьяненькие гости роняли слезы.
Он не прожил и года после новоселья. Тосковал по старому дому. Чтоб чем-то себя занять (да и от вечного безденежья) начал строить стенку в прихожей, высокую, до потолка. Забирался наверх, подтягиваясь на руках. Сердце не выдержало.
Жадничать не стали - гроб заказали большой, полноразмерный. Вместо ног положили скрученные полотенца. Даже туфли сунули. Дед Миша лежал высокий и красивый, с румянцем на щетинистых щеках, и теть Аня все шептала: "Красавец ты мой,” – и будто опять ревновала его к самой вечности.
Вокруг гроба стояло три его старших сестры, в том числе моя бабушка, толстые и мешковатые, со скорбными лицами. А он лежал между ними, молодой и легкий, как будто был уже там, где самое синее море, и чайки, и преданный Амур, и ловкие ноги бьют чечетку.
Царство тебе небесное, красивый человек.
ТРУСЫ
В раннем детстве я была забияка и оторва. Потом мою волю подавили властные мама и бабушка, и я стала тихая, вежливая и ехидная. У меня было две подруги – Леночка и Олечка. Называть так их придумала бабушка, как бы подчеркивая, что девочки они хорошие и воспитанные. Не то что я.
Ну так вот. Пришла я как-то в гости к Леночке. Мне было пять, ей – четыре.
Сидим мы у Леночки: жарко, скучно, мухи летают. По комнате курсирует её дед Василий в сатиновых трусах и уже изрядно поддавший. И что-то бубнит. Вообще, я ни разу не слышала, чтобы дед Василий произнес какое-нибудь предложение, в котором была бы заключена мысль или просто наблюдение. Хотя бы: "Хорошая сегодня погода”. Он иногда начинал что-то говорить, но так сильно заикался, что, произнеся какое-нибудь: "Вы б па-па-па-па-па-па-па-па-по -па-ы..” уставал и, злобно махнув на нас рукой, уходил. В лице его тоже редко отражалась мысль.
Cейчас дед Василий был пьян и, шагая по комнате, ругался своими первобытными предлогами на кого-то невидимого.
- А давай подкрадемся к нему сзади и трусы стянем, - сказала я.
Леночка покраснела от смелости предложения, хихикнула и сказала:
- Он же бабушке расскажет!
- Он расскажет?! – я засмеялась.
- Давай ты! – сказала Леночка, и глаза ее заблестели.
- Не, - cказала я. – Это же твой дед.
- А если бы это был твой дед, тогда бы ты?
- Конечно, - ответила я.
Оба моих деда давно лежали на Коминтерновском кладбище, и им ничего не грозило.
Дед, бубня что-то под нос, снова продефилировал мимо нас.
- Ладно, - сказала Леночка. - Только ты рядом будь.
Она слезла с табуретки, пристроилась за дедом как иноходец и, улучив момент, дернула трусы вниз. Трусы легко упали до колен. Мы обе нехорошо захохотала. Дед на удивление сноровисто поддернул трусы вверх, развернулся и, сверкая глазами и выплёвывая своё сво-быр-тыр, стал гоняться за нами по комнате. Возможно, он догнал кого-нибудь из нас, но тут пришла Ленкина бабушка, Нюра.
- Эт что тут такое? – cпросила она. – Ты чего, олух, к девчонкам пристаешь?
Дед Василий стал громко и возмущенно ругаться на своем языке, показывая на нас. Даже приблизительно нельзя было ничего понять.
- Кто тебя обидел? Дети малые обидели?? – cказала бабка Нюра и шлепнула деда мокрой тряпкой. – Спать иди, пьяная рожа.
Дед издал еще несколько возмущенных звуков и пошел в свою комнату. Бабка Нюра разлила по кружкам холодный смородиновый компот, достала печенье. Cела с нами. Дед Василий за стеной обиженно мычал и скрипел пружинами койки.
- Ишь, разошелся, - утерла рот платком бабка Нюра. – Девочки, что ж вы пустой компот пьете. Печенье берите, не стесняйтесь.
Две тоненьких ручки протянулись к вазочке с печеньем.
- Ты, Лер, на деда нашего не обижайся, - сказала баб Нюра. –Умным-то он никогда не был, а как на войне контузило – совсем дурной стал. Но вы его не бойтесь. Не злой он.
Я понимающе хихикнула. Леночка хихикнула за мной.
Мы пили холодный и сладкий компот и не боялись деда Василия, который ворочался и возмущался за стеной, но не мог ничего рассказать.
Поэт, прозаик, магистр математики. Родилась в Воронеже. Окончила Воронежский государственный университет и ВЛК при Литературном институте им. Горького. Публиковалась в журналах «Арион», "Артикль”, «Гвидеон», «Дружба народов», "Октябрь” «Урал», «Этажи», в литературных сборниках. Автор книги «Первый и другие рассказы». Лауреат Международного Волошинского конкурса 2015 года. Член союза писателей Москвы. Живёт в Москве.
САМОЕ СИНЕЕ МОРЕ
Литературная премия Дмитрия Горчева
Номинации «Про одного человека»
Михал Михалыч, мой двоюродный дед, ростом был ниже меня. А все потому, что каждые полгода советские врачи отпиливали ему по чуть-чуть гниющие от диабета ноги. И когда мне исполнилось семь, у него уже не было обеих ног выше колена.
- Опять врачи Миньке ногу будут отнимать, - скорбно говорила бабушка.
Я представляла врачей в белых халатах, которые отнимают у деда ногу как какие-нибудь бандиты, а он прижимает ее к груди и не отдает.
Однажды мы ездили в больницу. Я помню только освещенный холл c новогодней елкой и людей в халатах, в основном мужчин, с какими-то подпорками и костылями. Было похоже на фильм про войну. Мы долго кого-то ждали. Я держала пакет с апельсинами и мне очень хотелось съесть апельсин. Потом к нам спустилась заплаканная жена деда Миши, Аня, о чем-то быстро переговорила с бабушкой и забрала апельсины.
Назад мы долго ехали назад на автобусе, я смотрела на снег и украшенный город и представляла ногу. Нога была в носке и ботинке. И было очень грустно, что скоро новый год, а у деда Миши отняли ногу.
- Минька-Минька, горе-то какое, - твердил вслед за бабушкой мой прадед, тоже Михаил, и качал блестящим лысым черепом, покрытым старческими пятнами. – Отдал бы я тебе свои ноги, не сносил за жизнь, - прадед вытягивал из-под стола сухие стариковские ноги.
Весной дед Миша появился у нас, совсем безногий, но веселый. Он приехал на зеленом тарахтящем запорожце и, ловко выбравшись, курил около него на зеленой же траве. Увидев нас, заулыбался. У него были очень хорошие зубы. Бабушка велела подойти к нему. Я не знала, о чем с ним говорить. Кроме ног ничего не приходило в голову. Но дед заговорил сам. Нарисовал мне смешной ребус на земле, который я не смогла разгадать, а оказалось, что там написано "у сторожа лопнули порточки”. Потом он научил меня рисовать палочки, не считая, так, что получалось пятнадцать. Он улыбался и курил, не переставая. Потом пришла бабушка, и мы поехали по делам.
- Как думаешь, что это значит? – дед Миша показал на желтую наклейку на стекле автомобиля. Черная буква "Р” на желтом фоне.
- Что машина инвалидская?
Бабушка зло дернула меня за рукав. Она много говорила дома, что Минька теперь инвалид и как инвалид получает машину.
- А вот и нет, - ничуть не обиделся дед Миша. - Это значит - ручное управление. Видишь, я только руками управляю?
.. Когда дед Миша был еще с ногами, они с тетей Аней жили в деревянном, частном доме. С двумя детьми и овчаркой Амур, умной как человек. Дед Миша в молодости служил на флоте, был хорош собой, пел и бил чечетку. Теть Аня была деревенская, с плоским лицом и очень ревновала деда, даже одноногого. Родственники её не любили и считали колдуньей. Она, и правда, знала заговоры и травы.
Все началось с того, что дед растер палец. Из-за диабета палец никак не заживал. Верный Амур вечерами приходил к деду и все лизал и лизал почерневший палец. Через месяц Амур сдох. Деду сначала ампутировали пальцы. Потом ногу по колено. Потом выше.
В новый дом он переехал уже на тележке. Помню, как мы с родителями шли к ним на новоселье, и все не знали, что купить. В итоге отец раздобыл где-то электронный будильник c квадратными стрелками, что по тем временам было шикарно. Пока пьяные гости пели за столом, я возилась с будильником. Потом пришла теть Аня, забрала у меня будильник и поставила повыше, чтобы я не достала.
- Cамое синее в мире черное море моё, - пел тихим баритоном дед Михал Михалыч за столом, и пьяненькие гости роняли слезы.
Он не прожил и года после новоселья. Тосковал по старому дому. Чтоб чем-то себя занять (да и от вечного безденежья) начал строить стенку в прихожей, высокую, до потолка. Забирался наверх, подтягиваясь на руках. Сердце не выдержало.
Жадничать не стали - гроб заказали большой, полноразмерный. Вместо ног положили скрученные полотенца. Даже туфли сунули. Дед Миша лежал высокий и красивый, с румянцем на щетинистых щеках, и теть Аня все шептала: "Красавец ты мой,” – и будто опять ревновала его к самой вечности.
Вокруг гроба стояло три его старших сестры, в том числе моя бабушка, толстые и мешковатые, со скорбными лицами. А он лежал между ними, молодой и легкий, как будто был уже там, где самое синее море, и чайки, и преданный Амур, и ловкие ноги бьют чечетку.
Царство тебе небесное, красивый человек.
ТРУСЫ
В раннем детстве я была забияка и оторва. Потом мою волю подавили властные мама и бабушка, и я стала тихая, вежливая и ехидная. У меня было две подруги – Леночка и Олечка. Называть так их придумала бабушка, как бы подчеркивая, что девочки они хорошие и воспитанные. Не то что я.
Ну так вот. Пришла я как-то в гости к Леночке. Мне было пять, ей – четыре.
Сидим мы у Леночки: жарко, скучно, мухи летают. По комнате курсирует её дед Василий в сатиновых трусах и уже изрядно поддавший. И что-то бубнит. Вообще, я ни разу не слышала, чтобы дед Василий произнес какое-нибудь предложение, в котором была бы заключена мысль или просто наблюдение. Хотя бы: "Хорошая сегодня погода”. Он иногда начинал что-то говорить, но так сильно заикался, что, произнеся какое-нибудь: "Вы б па-па-па-па-па-па-па-па-по -па-ы..” уставал и, злобно махнув на нас рукой, уходил. В лице его тоже редко отражалась мысль.
Cейчас дед Василий был пьян и, шагая по комнате, ругался своими первобытными предлогами на кого-то невидимого.
- А давай подкрадемся к нему сзади и трусы стянем, - сказала я.
Леночка покраснела от смелости предложения, хихикнула и сказала:
- Он же бабушке расскажет!
- Он расскажет?! – я засмеялась.
- Давай ты! – сказала Леночка, и глаза ее заблестели.
- Не, - cказала я. – Это же твой дед.
- А если бы это был твой дед, тогда бы ты?
- Конечно, - ответила я.
Оба моих деда давно лежали на Коминтерновском кладбище, и им ничего не грозило.
Дед, бубня что-то под нос, снова продефилировал мимо нас.
- Ладно, - сказала Леночка. - Только ты рядом будь.
Она слезла с табуретки, пристроилась за дедом как иноходец и, улучив момент, дернула трусы вниз. Трусы легко упали до колен. Мы обе нехорошо захохотала. Дед на удивление сноровисто поддернул трусы вверх, развернулся и, сверкая глазами и выплёвывая своё сво-быр-тыр, стал гоняться за нами по комнате. Возможно, он догнал кого-нибудь из нас, но тут пришла Ленкина бабушка, Нюра.
- Эт что тут такое? – cпросила она. – Ты чего, олух, к девчонкам пристаешь?
Дед Василий стал громко и возмущенно ругаться на своем языке, показывая на нас. Даже приблизительно нельзя было ничего понять.
- Кто тебя обидел? Дети малые обидели?? – cказала бабка Нюра и шлепнула деда мокрой тряпкой. – Спать иди, пьяная рожа.
Дед издал еще несколько возмущенных звуков и пошел в свою комнату. Бабка Нюра разлила по кружкам холодный смородиновый компот, достала печенье. Cела с нами. Дед Василий за стеной обиженно мычал и скрипел пружинами койки.
- Ишь, разошелся, - утерла рот платком бабка Нюра. – Девочки, что ж вы пустой компот пьете. Печенье берите, не стесняйтесь.
Две тоненьких ручки протянулись к вазочке с печеньем.
- Ты, Лер, на деда нашего не обижайся, - сказала баб Нюра. –Умным-то он никогда не был, а как на войне контузило – совсем дурной стал. Но вы его не бойтесь. Не злой он.
Я понимающе хихикнула. Леночка хихикнула за мной.
Мы пили холодный и сладкий компот и не боялись деда Василия, который ворочался и возмущался за стеной, но не мог ничего рассказать.