ЛЕРА МАНОВИЧ / ЧЕРЕШНЯ
Тем летом Женя с мужем поехали в Крым. Сняли большую, скучную квартиру. Штормило. Ярко-алые маки на тонких стеблях гнулись от порывов ветра.
Они знали друг друга еще со школы. И вдруг, на последнем курсе университета, случайно сошлись, почти сразу поженились, и в той же необъяснимой спешке стали родителями недоношенного, ни на кого не похожего мальчика.
— Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка, — шутила по-свойски свекровь, купая в ванночке Никиту. Ребенок был жалок. Женя не любила его. Он принес только мучения и боль, навечно привязав её к этим грубоватым, совершенно чужим людям. Свекровь крутила и поворачивала тельце Никиты, c медицинской беззастенчивостью промывая и прочищая все его крошечное человеческое естество. Женя следила за её большими, ловкими руками, так похожими на руки мужа, и замечала, как помолодела свекровь с тех пор как появился внук. Она будто бы напиталась её, Жениными соками: готовила, ходила, говорила, мыла по сто раз в день пол с хлоркой. В доме пахло как в больнице. Женя целыми днями лежала лицом к стене, поднимаясь только чтобы покормить ребенка. Ребенок присасывался жадно и больно, и все тянул и тянул её своим маленьким синеватым ротиком. Ей хотелось отбросить его, как огромную пиявку.
Муж и мать были похожи — светловолосые, с ярким пятнистым румянцем и крупными руками и ногами. Эти люди крепко стояли на земле. Посоветовавшись, они решили назвать ребенка Никитой. Женя не стала вмешиваться.
Ей всё казалось, что именно они, эти незатейливые, цепко и правильно держащие свою жизнь люди, виноваты во всем. Чужая порода, которая в ней так и не смогла прижиться и дать правильные ростки, терзая сначала токсикозом, потом ранними мучительными родами.
Она никогда не говорила об этом мужу, но это будто висело в воздухе, когда они обедали, загорали, плавали на лодке, когда с какой-то страстной ненавистью занимались любовью.
— Почему у тебя такое скорбное лицо? — cпрашивал муж. Он уже загорел кирпично-красным загаром, который бывает у белокожих людей, с удовольствием, шумно отплевываясь, плавал, с аппетитом ел.
— Ну, что опять? — смотрел он на нее c заботливым раздражением.
— У тебя лак облупился, некрасиво, поправь!
— Дурацкая майка, тебе не идет!
— Не убирай волосы за уши!
И она, как злой ребенок, ходила только в этой дурацкой майке, прилизывала волосы как можно отвратительнее и отталкивала его большие руки.
В конце концов они так рассорились, что она взяла билет и уехала раньше. Он вяло пытался её остановить.
***
В вагоне с ней ехали трое: породистый мужчина за пятьдесят, худая женщина с серым лицом, на котором заранее было написано осуждение, и ее сын, вялый долговязый подросток.
Мужчина оказался военным в отставке. Он вежливо поздоровался со всеми, но говорил только с ней. У него был властный, бархатистый голос, синие глаза и белые от седины волосы. Мать и сын смотрели на него c подобострастным испугом.
Женя легла и открыла книгу, а он смотрел на ее ноги с облупившимся лаком. Она поджала ногу под себя. Он улыбнулся.
— А хотите вина? Коллекционного? — сказал мужчина, обращаясь будто бы ко всем, но глядя только на Женю. — «Князь Голицын». Был у друга в горах. Угостил. Изумительное вино, такого нигде не купите.
Женщина с серым лицом торопливо отказалась и за себя, и за сына, засобиралась, и они вышли из вагона.
Мужчина достал из сумки пластиковую бутыль с напитком янтарного цвета. Поставил на стол. Вагон качнулся, он ловко поймал бутыль. У него были крупные, загорелые кисти со светлым пушком. Женя отложила книгу, села.
— Сейчас, — мужчина разлил вино в два стаканчика. Протянул Жене:
— Попробуй. Такого ты не пила.
Женя сделала глоток. Вино было ароматным, густым и приторно сладким. Он смотрел на нее не отрываясь. Она улыбнулась.
Хмелея, Женя становилась легче, свободнее. Открылась дверь купе, мать и сын вошли, сразу полезли наверх и замерли, вжавшись в полки. Женя, не зная куда деть глаза, открыла книгу. Книга была куплена свекровью в церковной лавке и напутственно вручена перед поездкой.
—Что читаешь? — спросил он. Женя не любила, когда незнакомые говорили «ты», но сейчас это было приятно.
— Крестьянкин, — она повернула к нему зеленоватую с крестиком обложку книги, чувствуя всю фальшивую театральность подобного чтения здесь и сейчас.
Он весело присвистнул, прищурившись, заглянул ей в глаза.
— А ты и правда веришь? — улыбаясь, спросил он, и она почувствовала, как он легонько наступил под столом на ее ногу.
— Ну, так, — растерянно улыбнулась она. — Безусловно, существует какая-то высшая сила… — она растерянно замолчала.
— Не, не веришь, — он улыбнулся. — Глаза у тебя зеленые, вот и не веришь никому! На мысе Фиолент была? Скала святого явления, все дела. Наша часть там стояла. Тоже явление, — он подмигнул. — Свято-георгиевский монастырь там.
— Да, заезжали.
— Тебя в мужской монастырь пустили?!
— Мы с паломниками были.
— А … Кошки у них худющие, а настоятель — о! — он показал рукой огромный живот.
Она засмеялась.
—А какой там Яшмовый пляж! Была?
— Нет.
— Я счастливый — на Фиоленте все детство провел.
Он улыбнулся светло и весело. Посмотрел в окно. Помолчал. Потом спросил серьезно:
— Что у тебя стряслось?
— Ничего.
— От хорошей жизни по монастырям не ездят.
Еще раз пристально взглянул на нее.
— Почему одна едешь?
— Домой захотела…
— А дома кто?
— Ой, мне черешни надо купить! — вспомнила вдруг Женя, увидев на платформе старуху с ведром, прикрытым марлей.
— Купим! — широко улыбнулся военный, поблескивая зубами. — Я тебе такую выберу! Я ж местный!
В Мелитополе, когда вышли за черешней, она покачнулась, и он обнял её за талию. Она чувствовала сквозь тонкую майку его теплую ладонь. Не убирая руки, он долго и с удовольствием торговался. Купили ведро темной, спелой ягоды. Бабка всё не хотела продавать cамо ведро.
— Ти що ж, мать … жадібна як єврей, — весело говорил он на бабкином языке, блестя зубами, — відро поганешко дуваєш? Так я тобі на три нові дам!
Уговорил. Сдачу брать не стал. Старуха на радостях что-то запричитала, приложив жилистую руку к груди.
С голубым ведром, полным ягоды, вернулись в вагон. Тетка и её сын уже спали. Стоял полумрак. Робко заглянула проводница, спросила растягивая на местный манер:
— Чай будете?
— Да какой чай, жарища — весело сказал он. — Ти, красуня, мені скажи — купе вільне э?
Проводница с презрительностью соперницы глянула на Женю, покачала головой. Дверь закрылась.
— Еще? — мужчина показал на бутыль.
— Нет.
Мужчина улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она ответила ему смущенной улыбкой. Во рту у нее пересохло от приторного вина и волнения. Она поправила подушку.
— Спать хочешь? — спросил он.
— Да.
— Что с тобой делать — ложись. Я тоже тогда лягу.
Он снял туфли, лег. Его большому телу было тесно на узкой полке. Она тоже легла, прямо в шортах, прикрывшись простыней. Его глаза блестели в темноте. Он протянул руку под откидным столиком, дотронулся до нее:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать пять.
— Замужем?
— Да.
— Иди cюда.
Она молчала. Он убрал руку.
— Ты умная, — сказал он, — умная и красивая.
Замолчал. Уставился в потолок. Она смотрела на него. Он был, кажется, старше её отца.
— Вы тоже красивый, — сказала она.
Он усмехнулся, быстро взглянул.
— Дедом стал. В прошлом месяце. Еду внука смотреть.
— Богатырь, наверное, — сказала она.
— Да какой богатырь, еле выходили!
Он перестал улыбаться. Она села и, обхватив колени, смотрела на него. Он растерянно поднял глаза.
— Ну что ты смотришь?
— Ничего.
— Старый?
— Нет.
— А какой?
Она не ответила. Он шумно вздохнул и неловко зашевелился на узкой полке. Пробегающие полосы света падали на его крупные руки. Расстегнул ремень на брюках, взвизгнула молния. Женя отпрянула, вжавшись в стену.
— Не бойся, спят все, — сказал он. — Дай мне ножки. Просто ножки дай, и все.
— Они грязные, — сказала она.
— Глупая.
Она не шевелилась. Он сел, наклонился, взял в руки женину маленькую ступню, притянул к себе, прижал к теплому животу с мягкой порослью. Женя замерла. Он откинулся назад, упершись головой в верхнюю полку. За окном проносились фонари, темные полосы мелькали на его лице. Женя смотрела и не могла оторваться. Поезд дрожал и раскачивался. На верхней полке спали тетка и её сын. А может и не спали, а лежали, боясь выдать своё присутствие. От стыда Женя улыбнулась. Он прикрыл глаза. Поезд вздрогнул вместе с ним, сбавляя ход. Наконец, со скрежетом остановился.
В дверь купе постучали. Женя поджала под себя ноги, он улыбнулся её испугу, натянул брюки, раздраженно дернул дверь. Проводница испуганно зыркнула сначала на Женю, потом на полковника:
— Купе есть свободное.
***
Полковник сошел рано утром. Уже с сумкой долго смотрел, как она спит. Она не спала, слышала его взгляд, но лежала и боялась шелохнуться.
На перроне он весело отмахнулся от заспанных таксистов, высматривая кого-то вдалеке.
***
— Дрянь, а не черешня, — сказала свекровь, сидя над голубым ведром. — За сколько ж брала такую?
— Не помню, — сказала Женя. — Недорого.
— А ведро зачем купила?
— Чтоб везти удобнее.
— А толку… Переспелая. И дня не пролежит. Сверху хорошая, а внизу уже вся поползла.
— Так сейчас cъедим! — Женя подошла к ведру, зачерпнула пригоршню, положила ягоду в рот.
— Куда ты грязную-то?!
— А я грязную хочу! Она вкуснее!
Свекровь внимательно посмотрела на Женю.
— Ты не переживай, вернется. Побесится и вернется. Я его знаю — завтра уже приедет.
— А я не переживаю, — сказала Женя, сунула в рот еще ягоду. — Какая ж она плохая?! Она ж как мед сладкая!
Свекровь еще раз внимательно посмотрела на Женю.
— Ты, часом, не беременная?
Женя усмехнулась, покачала головой. В дверях оглянулась. Свекровь вдруг сжалась под этим взглядом, чего никогда раньше не случалось, и, склонившись над ведром, торопливо и неловко принялась перебирать ягоду.
Они знали друг друга еще со школы. И вдруг, на последнем курсе университета, случайно сошлись, почти сразу поженились, и в той же необъяснимой спешке стали родителями недоношенного, ни на кого не похожего мальчика.
— Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка, — шутила по-свойски свекровь, купая в ванночке Никиту. Ребенок был жалок. Женя не любила его. Он принес только мучения и боль, навечно привязав её к этим грубоватым, совершенно чужим людям. Свекровь крутила и поворачивала тельце Никиты, c медицинской беззастенчивостью промывая и прочищая все его крошечное человеческое естество. Женя следила за её большими, ловкими руками, так похожими на руки мужа, и замечала, как помолодела свекровь с тех пор как появился внук. Она будто бы напиталась её, Жениными соками: готовила, ходила, говорила, мыла по сто раз в день пол с хлоркой. В доме пахло как в больнице. Женя целыми днями лежала лицом к стене, поднимаясь только чтобы покормить ребенка. Ребенок присасывался жадно и больно, и все тянул и тянул её своим маленьким синеватым ротиком. Ей хотелось отбросить его, как огромную пиявку.
Муж и мать были похожи — светловолосые, с ярким пятнистым румянцем и крупными руками и ногами. Эти люди крепко стояли на земле. Посоветовавшись, они решили назвать ребенка Никитой. Женя не стала вмешиваться.
Ей всё казалось, что именно они, эти незатейливые, цепко и правильно держащие свою жизнь люди, виноваты во всем. Чужая порода, которая в ней так и не смогла прижиться и дать правильные ростки, терзая сначала токсикозом, потом ранними мучительными родами.
Она никогда не говорила об этом мужу, но это будто висело в воздухе, когда они обедали, загорали, плавали на лодке, когда с какой-то страстной ненавистью занимались любовью.
— Почему у тебя такое скорбное лицо? — cпрашивал муж. Он уже загорел кирпично-красным загаром, который бывает у белокожих людей, с удовольствием, шумно отплевываясь, плавал, с аппетитом ел.
— Ну, что опять? — смотрел он на нее c заботливым раздражением.
— У тебя лак облупился, некрасиво, поправь!
— Дурацкая майка, тебе не идет!
— Не убирай волосы за уши!
И она, как злой ребенок, ходила только в этой дурацкой майке, прилизывала волосы как можно отвратительнее и отталкивала его большие руки.
В конце концов они так рассорились, что она взяла билет и уехала раньше. Он вяло пытался её остановить.
***
В вагоне с ней ехали трое: породистый мужчина за пятьдесят, худая женщина с серым лицом, на котором заранее было написано осуждение, и ее сын, вялый долговязый подросток.
Мужчина оказался военным в отставке. Он вежливо поздоровался со всеми, но говорил только с ней. У него был властный, бархатистый голос, синие глаза и белые от седины волосы. Мать и сын смотрели на него c подобострастным испугом.
Женя легла и открыла книгу, а он смотрел на ее ноги с облупившимся лаком. Она поджала ногу под себя. Он улыбнулся.
— А хотите вина? Коллекционного? — сказал мужчина, обращаясь будто бы ко всем, но глядя только на Женю. — «Князь Голицын». Был у друга в горах. Угостил. Изумительное вино, такого нигде не купите.
Женщина с серым лицом торопливо отказалась и за себя, и за сына, засобиралась, и они вышли из вагона.
Мужчина достал из сумки пластиковую бутыль с напитком янтарного цвета. Поставил на стол. Вагон качнулся, он ловко поймал бутыль. У него были крупные, загорелые кисти со светлым пушком. Женя отложила книгу, села.
— Сейчас, — мужчина разлил вино в два стаканчика. Протянул Жене:
— Попробуй. Такого ты не пила.
Женя сделала глоток. Вино было ароматным, густым и приторно сладким. Он смотрел на нее не отрываясь. Она улыбнулась.
Хмелея, Женя становилась легче, свободнее. Открылась дверь купе, мать и сын вошли, сразу полезли наверх и замерли, вжавшись в полки. Женя, не зная куда деть глаза, открыла книгу. Книга была куплена свекровью в церковной лавке и напутственно вручена перед поездкой.
—Что читаешь? — спросил он. Женя не любила, когда незнакомые говорили «ты», но сейчас это было приятно.
— Крестьянкин, — она повернула к нему зеленоватую с крестиком обложку книги, чувствуя всю фальшивую театральность подобного чтения здесь и сейчас.
Он весело присвистнул, прищурившись, заглянул ей в глаза.
— А ты и правда веришь? — улыбаясь, спросил он, и она почувствовала, как он легонько наступил под столом на ее ногу.
— Ну, так, — растерянно улыбнулась она. — Безусловно, существует какая-то высшая сила… — она растерянно замолчала.
— Не, не веришь, — он улыбнулся. — Глаза у тебя зеленые, вот и не веришь никому! На мысе Фиолент была? Скала святого явления, все дела. Наша часть там стояла. Тоже явление, — он подмигнул. — Свято-георгиевский монастырь там.
— Да, заезжали.
— Тебя в мужской монастырь пустили?!
— Мы с паломниками были.
— А … Кошки у них худющие, а настоятель — о! — он показал рукой огромный живот.
Она засмеялась.
—А какой там Яшмовый пляж! Была?
— Нет.
— Я счастливый — на Фиоленте все детство провел.
Он улыбнулся светло и весело. Посмотрел в окно. Помолчал. Потом спросил серьезно:
— Что у тебя стряслось?
— Ничего.
— От хорошей жизни по монастырям не ездят.
Еще раз пристально взглянул на нее.
— Почему одна едешь?
— Домой захотела…
— А дома кто?
— Ой, мне черешни надо купить! — вспомнила вдруг Женя, увидев на платформе старуху с ведром, прикрытым марлей.
— Купим! — широко улыбнулся военный, поблескивая зубами. — Я тебе такую выберу! Я ж местный!
В Мелитополе, когда вышли за черешней, она покачнулась, и он обнял её за талию. Она чувствовала сквозь тонкую майку его теплую ладонь. Не убирая руки, он долго и с удовольствием торговался. Купили ведро темной, спелой ягоды. Бабка всё не хотела продавать cамо ведро.
— Ти що ж, мать … жадібна як єврей, — весело говорил он на бабкином языке, блестя зубами, — відро поганешко дуваєш? Так я тобі на три нові дам!
Уговорил. Сдачу брать не стал. Старуха на радостях что-то запричитала, приложив жилистую руку к груди.
С голубым ведром, полным ягоды, вернулись в вагон. Тетка и её сын уже спали. Стоял полумрак. Робко заглянула проводница, спросила растягивая на местный манер:
— Чай будете?
— Да какой чай, жарища — весело сказал он. — Ти, красуня, мені скажи — купе вільне э?
Проводница с презрительностью соперницы глянула на Женю, покачала головой. Дверь закрылась.
— Еще? — мужчина показал на бутыль.
— Нет.
Мужчина улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она ответила ему смущенной улыбкой. Во рту у нее пересохло от приторного вина и волнения. Она поправила подушку.
— Спать хочешь? — спросил он.
— Да.
— Что с тобой делать — ложись. Я тоже тогда лягу.
Он снял туфли, лег. Его большому телу было тесно на узкой полке. Она тоже легла, прямо в шортах, прикрывшись простыней. Его глаза блестели в темноте. Он протянул руку под откидным столиком, дотронулся до нее:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать пять.
— Замужем?
— Да.
— Иди cюда.
Она молчала. Он убрал руку.
— Ты умная, — сказал он, — умная и красивая.
Замолчал. Уставился в потолок. Она смотрела на него. Он был, кажется, старше её отца.
— Вы тоже красивый, — сказала она.
Он усмехнулся, быстро взглянул.
— Дедом стал. В прошлом месяце. Еду внука смотреть.
— Богатырь, наверное, — сказала она.
— Да какой богатырь, еле выходили!
Он перестал улыбаться. Она села и, обхватив колени, смотрела на него. Он растерянно поднял глаза.
— Ну что ты смотришь?
— Ничего.
— Старый?
— Нет.
— А какой?
Она не ответила. Он шумно вздохнул и неловко зашевелился на узкой полке. Пробегающие полосы света падали на его крупные руки. Расстегнул ремень на брюках, взвизгнула молния. Женя отпрянула, вжавшись в стену.
— Не бойся, спят все, — сказал он. — Дай мне ножки. Просто ножки дай, и все.
— Они грязные, — сказала она.
— Глупая.
Она не шевелилась. Он сел, наклонился, взял в руки женину маленькую ступню, притянул к себе, прижал к теплому животу с мягкой порослью. Женя замерла. Он откинулся назад, упершись головой в верхнюю полку. За окном проносились фонари, темные полосы мелькали на его лице. Женя смотрела и не могла оторваться. Поезд дрожал и раскачивался. На верхней полке спали тетка и её сын. А может и не спали, а лежали, боясь выдать своё присутствие. От стыда Женя улыбнулась. Он прикрыл глаза. Поезд вздрогнул вместе с ним, сбавляя ход. Наконец, со скрежетом остановился.
В дверь купе постучали. Женя поджала под себя ноги, он улыбнулся её испугу, натянул брюки, раздраженно дернул дверь. Проводница испуганно зыркнула сначала на Женю, потом на полковника:
— Купе есть свободное.
***
Полковник сошел рано утром. Уже с сумкой долго смотрел, как она спит. Она не спала, слышала его взгляд, но лежала и боялась шелохнуться.
На перроне он весело отмахнулся от заспанных таксистов, высматривая кого-то вдалеке.
***
— Дрянь, а не черешня, — сказала свекровь, сидя над голубым ведром. — За сколько ж брала такую?
— Не помню, — сказала Женя. — Недорого.
— А ведро зачем купила?
— Чтоб везти удобнее.
— А толку… Переспелая. И дня не пролежит. Сверху хорошая, а внизу уже вся поползла.
— Так сейчас cъедим! — Женя подошла к ведру, зачерпнула пригоршню, положила ягоду в рот.
— Куда ты грязную-то?!
— А я грязную хочу! Она вкуснее!
Свекровь внимательно посмотрела на Женю.
— Ты не переживай, вернется. Побесится и вернется. Я его знаю — завтра уже приедет.
— А я не переживаю, — сказала Женя, сунула в рот еще ягоду. — Какая ж она плохая?! Она ж как мед сладкая!
Свекровь еще раз внимательно посмотрела на Женю.
— Ты, часом, не беременная?
Женя усмехнулась, покачала головой. В дверях оглянулась. Свекровь вдруг сжалась под этим взглядом, чего никогда раньше не случалось, и, склонившись над ведром, торопливо и неловко принялась перебирать ягоду.