ЛЕРА МАНОВИЧ / ОТВЕТ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
Лера МАНОВИЧ — поэт, прозаик, магистр математики. Родилась в Воронеже. Окончила Воронежский государственный университет и ВЛК при Литературном институте им. Горького. Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Гвидеон», «Арион», литературных сборниках, автор прозаической книги «Первый и другие рассказы». Живет в Москве.
Ответ
С утра я забежал к отцу. Он сидел на кухне, по-барски развалившись в кресле. Завтракал.
— В этом халате ты на Мусоргского похож, — сказал я.
Анюта, его гражданская жена, нарезая колбасу, засмеялась. Ей было тридцать пять, отцу — пятьдесят девять. Он ушел от матери семь лет назад и скрывал, что живет не один. Просто, мол, ученый, профессор. С годами стал со странностями, много работает. Мать верила.
— Ну что? — спросил отец, ласково поглядывая на Анюту, которая разливала чай. — Как дела, сын?
— Хорошо.
— Марина не болеет?
— Нет.
Анюта поставила перед отцом большую тарелку с глазуньей. Предложила и мне. Я отказался. Она подвинула варенье, быстро глянув из-под челки карим маслянистым глазом.
— Наследников-то не ждете? — отец вытер с губы густой желток.
— Пока нет.
— Смотрите, — отец игриво глянул на Анюту, которая суетилась у раковины, — Обскачем вас.
Я натянуто улыбнулся. В кармане зазвонил мобильный. Мать. Я вышел в коридор.
— Сереженька, ты не знаешь — с папой всё хорошо? … Я вчера смс ему отправила, с 23 февраля поздравление, ты же знаешь, для него это святое... а он не ответил. А звонить боюсь — он сердится, когда не вовремя…
Когда я вернулся на кухню, Анюта сидела на коленке у отца. Полы его халата распахнулись, виднелись тонкие, мохнатые ноги.
— Мать звонила. Ты на смс не ответил.
— Нют, где телефон-то мой? Принеси. И очки.
Анюта сбегала в комнату. Нацепив очки, отец важно потыкал в телефон.
— А.. вот… здоровья, долгих лет… — он поднял глаза. — Что ответить-то? Напишу: «Cпасибо. И тебя. И тебе».
Он стал подслеповато тыкать в кнопки.
— Пап, ты что? Женщин 23-го февраля не поздравляют.
— А что написать-то? — отец с тоской посмотрел на остывающий чай.
— Ну, напиши «Спасибо». Нет, как-то сухо. Напиши — «Спасибо, рад что ты помнишь меня».
Отец поморщился:
— Анютк, набери-ка, не вижу ни хрена , — отец отдал ей телефон. Задумался.
— Спасибо за поздравления. Точка. Приятно, что помнишь. Точка.
— Погоди, дай старое сотру, — Анюта торопливо жала на кнопки. Отец пододвинул к себе большую чашку. Шумно, с наслаждением отпил.
***
На следующий день я обедал у матери.
Она сидела напротив. Прямая как всегда, с волосами, затянутыми в аккуратный пучок. Я смотрел в её гладкое, желтоватое лицо, в бледно-голубые глаза и удивлялся, как выцветает с годами человек.
Она спрашивала про работу, про жену, слушала невнимательно, всё подкладывая то салат, то курицу. Наконец, ответив на все вопросы, я замолчал.
— Все-таки, наш отец — удивительный, — сказала мать. — Представляешь, сутки не отвечал. Думал, что написать. И, чудак-человек, такой ответ, Сережа, прислал… «Приятно, что помнишь»… и через много-много пробелов «тебя».
Она порозовела
— Ну ты представляешь? Как мальчишка! Сказать не может. Помнишь…тебя... Разве могу я про него забыть?
Я насыпал сахару в чай и громко перемешал.
— Я уже клала, — растерянно сказала мать. — Полторы ложки.
— Ничего.
Матери было интересно всё: как он живет, чисто ли в квартире, не похудел ли. Я отвечал, придумывая подробности на ходу, и утешаясь тем, что она будто не слышит моих ответов, уставившись в окно выцветшим, мечтательным взглядом.
***
— Сережа, ты восьмого-то заедешь? — спросила мать, глядя, как я обуваюсь.
— Не знаю, мам. Может, в командировке буду.
— Тогда подожди.
Она пошла в комнату. Вернулась с двумя цветными свертками. Протянула один.
— Это Марине.
— А это кому? — я смотрел на второй сверток в её руке.
— А это ей, — ответила мать и виновато улыбнулась.
Малибу
Когда она вернулась, он уже лежал в постели. Он слышал, как долго и неловко ворочался ключ в замке, как, взвизгнув молнией, тяжело упали один за другим, сапоги. В ванной полилась вода.
Стараясь не шуметь, она вошла в комнату. Пробралась на своё место у стены, обдав его запахом алкоголя и духов. Женских… и мужских.
— Могла бы принять душ, — подумал он.
Он всегда сам выбирал ей духи. Она едва умела отличать оттенки запахов. Она вообще не была чуткой. И умной тоже не была. Он лежал и думал, что так влекло к ней его и других. Умных, тонких, различающих оттенки и запахи мужчин. И не находил ответа.
Её нога дернулась под одеялом. Она всегда засыпала мгновенно, проваливаясь в небытие как усталый, надравшийся мужчина.
— Обаяние животного, — думал он. — Сильного, лишенного рефлексии животного.
С легким стоном она пошевелилась во сне, прикоснувшись к нему. И тут же он с досадой почувствовал в себе ответное шевеление. Вот уже десять лет его тело с постоянством часового механизма отзывалось на эту женщину. Он придвинулся, положил руку на изгиб её спины. Провел ниже.
— Ну-у, отстань! — хриплым ото сна голосом сказала она и отодвинулась к стене.
Он сел на кровати. В темноте нащупал ногами тапки.
***
На кухне щелкнул чайником. Подошел к окну. Оттепель сменилась заморозками. Редкий снег косо падал и исчезал на черной земле. В кухню, стуча когтями, вбежала такса. Виляя хвостом, понюхала пустую миску.
В чате светилось несколько редких зеленых кружков. Глеб, коллега. Меланхоличный и равнодушный человек. Настя, секретарша. Черненькая, юркая. В офисе ходили слухи, что она давно влюблена в него. Он отхлебнул чай, подумал. Написал Насте.
— Не спится? Смайл. — И мне. — Смайл. — Пойдем, погуляем? — В такую погоду? Смайл-смайл. — А ты где живешь? Хитрый смайл. — Зачем тебе? — В гости приеду, мне паршиво. — Ты серьезно?
Переписал на бумажку адрес. Надел джинсы. Не обнаружив в комоде чистых носков, сунул ноги в ботинки прямо так.
***
У Насти была маленькая, очень чистая квартира. В кухонном окне виднелась новая, аккуратная церковь с желтой, будто слегка подмятой позолотой на куполах. Стол был накрыт. Салатник. Две тарелки с голубыми, в цвет штор, салфетками.
— Ну ты даешь, — присвистнул он. — Ночь же.
— У нас в семье гость в любое время — это святое.
Он сел. Положил в рот салат, не чувствуя вкуса.
— Нравится?
— Очень. Твой рецепт?
— Мамин… Вот обычно огурец кладут, а надо яблоко, кислое…
Он смотрел, как шевелятся её тонкие, блестящие губы. Притянул её за руку. Она подалась с улыбкой, не переставая говорить.
— А майонез надо класть не жирный…
***
Настино маленькое тело двигалось порывисто, но неласково. Всюду, куда бы ни ткнулся губами, он чувствовал приторный, удушающий запах.
— Как сладко ты пахнешь…
Она прервала стон. Ответила с неожиданной, не затуманенной страстью интонацией:
— Это кокосовое масло. Мне специально из Непала привезли. Нравится?
— Очень. Ты богиня Баунти.
Она засмеялась и потянула его за шею.
***
Он долго стоял в душе, пытаясь смыть с себя этот запах.
***
— Черный-зеленый?
— Черный, покрепче.
Настя в коротком шелковом халатике празднично сияя, вертелась у стола. Ему вдруг очень захотелось домой.
— Сахара сколько?
— Не надо сахара!
Она сидела напротив и смотрела, как он пьет. Чай был некрепкий, с каким-то раздражающим ароматом.
— Вадим.
— А.
— Почему у тебя детей нет?
Он молчал.
— Хочешь, я тебе рожу? Мальчика.
Он посмотрел на неё. Она улыбалась ему, как улыбаются люди, предлагающие мелкую и ничего не стоящую услугу… продавцы, официанты, парикмахеры.
— Почему мальчика?
— Ну, все мужчины хотят мальчиков.
— Я не хочу.
***
В дверях, следуя чувству мимолетного долга, неловко, с резиновым звуком поцеловал её.
***
Сев в машину, он сразу забыл про Настю. Он думал о них. О том, что если бы у них были дети, маленький мальчик или девочка, всё было бы по-другому. Но она не могла иметь детей.
***
Подъезжая к дому, он увидел свет в окне и почувствовал злую радость. Сколько раз он сидел, вот так, не зная, где она и с кем.
Сейчас он войдет и скажет правду. Простую правду о том, что ему тридцать восемь лет, он не дурак и не урод… что есть женщины, готовые жить с ним, рожать ему мальчиков, делать салаты по сложному рецепту. Да, возможно эти женщины не очень умны. Но и она не умна. И не может ничего. Не может рожать детей, не может даже не пить и не изменять …
Он громко повернул ключ в замке.
***
Она курила на подоконнике, притянув голые коленки к груди. Он остановился, ожидая вопросов. Снег быстро таял на куртке, оставляя тёмные пятна.
— Холодина там?
— Да. Похолодало.
— Странная погода.
Он повесил куртку на вешалку. Разулся. Она молчала.
— Почему ты не спишь? — спросил он.
— Проснулась, а тебя нет.
Он промолчал.
— Будешь чай? Я только заварила.
Он с наслаждением отпил горький чай. Она подошла сзади. Обняла, уткнувшись в макушку. Он сидел и смотрел на её маленькие белые ступни на сером кафеле.
— Я думала, ты ушел.
— Куда?
— От меня.
Он усмехнулся:
— Разве я могу?
Она обняла крепче. Быстро и страстно начала целовать в макушку, в уши, куда попало. Он подхватил её, усадил на колени. Она уткнулась лицом в его плечо, несколько раз глубоко вздохнула:
— Ну и мерзость этот Малибу!
— Что?
— Ликёр. Всюду теперь мерещится этот отвратительный запах кокоса.
Он взял её лицо в ладони, внимательно посмотрел в глаза:
— Сколько ты его выпила, милая?
Горы Пенсильвании
Миловидная женщина лет тридцати сидела на краю дивана, сложив на коленях руки с аккуратным маникюром.
— Можете рассказать что-нибудь о себе? — спросил мужчина с камерой.
Женщина кивнула с улыбкой.
— Начали, — сказал режиссер оператору.
— Привет, — сказала женщина и улыбнулась. Меня зовут Харви. Я родилась в Пенсильвании. Там очень красиво летом. И зимой тоже. У гор вершины не острые, а круглые. И облака как сахарная вата. А ночью звёзды огромные... Мой отец все созвездия знал. Он мне даже телескоп на день рождения купил. Но в него ничего не было видно. Дефект линз. Наверное, поэтому была такая скидка… Моя мать в молодости была очень красивая. Бабушка говорит, я похожа на нее.
Улыбнулась в камеру.
— Моим первым партнером был Макс. Наш сосед. Над ним смеялись — он носил ортопедические ботинки. Зато учительница по истории говорила, что он похож на греческого бога… этого…
Наморщила лоб.
— Забыла.
— Что это за херня? — cпросил оператор.
Режиссер пожал плечами.
— Сиськи покажи, — сказал он женщине.
Женщина, смущенно улыбнувшись, стянула майку через голову. На ней был бюстгальтер с маленькими фиолетовыми цветочками.
В кадр вошел мужчина, снял джинсы и, аккуратно сложив, повесил на спинку стула.
Ответ
С утра я забежал к отцу. Он сидел на кухне, по-барски развалившись в кресле. Завтракал.
— В этом халате ты на Мусоргского похож, — сказал я.
Анюта, его гражданская жена, нарезая колбасу, засмеялась. Ей было тридцать пять, отцу — пятьдесят девять. Он ушел от матери семь лет назад и скрывал, что живет не один. Просто, мол, ученый, профессор. С годами стал со странностями, много работает. Мать верила.
— Ну что? — спросил отец, ласково поглядывая на Анюту, которая разливала чай. — Как дела, сын?
— Хорошо.
— Марина не болеет?
— Нет.
Анюта поставила перед отцом большую тарелку с глазуньей. Предложила и мне. Я отказался. Она подвинула варенье, быстро глянув из-под челки карим маслянистым глазом.
— Наследников-то не ждете? — отец вытер с губы густой желток.
— Пока нет.
— Смотрите, — отец игриво глянул на Анюту, которая суетилась у раковины, — Обскачем вас.
Я натянуто улыбнулся. В кармане зазвонил мобильный. Мать. Я вышел в коридор.
— Сереженька, ты не знаешь — с папой всё хорошо? … Я вчера смс ему отправила, с 23 февраля поздравление, ты же знаешь, для него это святое... а он не ответил. А звонить боюсь — он сердится, когда не вовремя…
Когда я вернулся на кухню, Анюта сидела на коленке у отца. Полы его халата распахнулись, виднелись тонкие, мохнатые ноги.
— Мать звонила. Ты на смс не ответил.
— Нют, где телефон-то мой? Принеси. И очки.
Анюта сбегала в комнату. Нацепив очки, отец важно потыкал в телефон.
— А.. вот… здоровья, долгих лет… — он поднял глаза. — Что ответить-то? Напишу: «Cпасибо. И тебя. И тебе».
Он стал подслеповато тыкать в кнопки.
— Пап, ты что? Женщин 23-го февраля не поздравляют.
— А что написать-то? — отец с тоской посмотрел на остывающий чай.
— Ну, напиши «Спасибо». Нет, как-то сухо. Напиши — «Спасибо, рад что ты помнишь меня».
Отец поморщился:
— Анютк, набери-ка, не вижу ни хрена , — отец отдал ей телефон. Задумался.
— Спасибо за поздравления. Точка. Приятно, что помнишь. Точка.
— Погоди, дай старое сотру, — Анюта торопливо жала на кнопки. Отец пододвинул к себе большую чашку. Шумно, с наслаждением отпил.
***
На следующий день я обедал у матери.
Она сидела напротив. Прямая как всегда, с волосами, затянутыми в аккуратный пучок. Я смотрел в её гладкое, желтоватое лицо, в бледно-голубые глаза и удивлялся, как выцветает с годами человек.
Она спрашивала про работу, про жену, слушала невнимательно, всё подкладывая то салат, то курицу. Наконец, ответив на все вопросы, я замолчал.
— Все-таки, наш отец — удивительный, — сказала мать. — Представляешь, сутки не отвечал. Думал, что написать. И, чудак-человек, такой ответ, Сережа, прислал… «Приятно, что помнишь»… и через много-много пробелов «тебя».
Она порозовела
— Ну ты представляешь? Как мальчишка! Сказать не может. Помнишь…тебя... Разве могу я про него забыть?
Я насыпал сахару в чай и громко перемешал.
— Я уже клала, — растерянно сказала мать. — Полторы ложки.
— Ничего.
Матери было интересно всё: как он живет, чисто ли в квартире, не похудел ли. Я отвечал, придумывая подробности на ходу, и утешаясь тем, что она будто не слышит моих ответов, уставившись в окно выцветшим, мечтательным взглядом.
***
— Сережа, ты восьмого-то заедешь? — спросила мать, глядя, как я обуваюсь.
— Не знаю, мам. Может, в командировке буду.
— Тогда подожди.
Она пошла в комнату. Вернулась с двумя цветными свертками. Протянула один.
— Это Марине.
— А это кому? — я смотрел на второй сверток в её руке.
— А это ей, — ответила мать и виновато улыбнулась.
Малибу
Когда она вернулась, он уже лежал в постели. Он слышал, как долго и неловко ворочался ключ в замке, как, взвизгнув молнией, тяжело упали один за другим, сапоги. В ванной полилась вода.
Стараясь не шуметь, она вошла в комнату. Пробралась на своё место у стены, обдав его запахом алкоголя и духов. Женских… и мужских.
— Могла бы принять душ, — подумал он.
Он всегда сам выбирал ей духи. Она едва умела отличать оттенки запахов. Она вообще не была чуткой. И умной тоже не была. Он лежал и думал, что так влекло к ней его и других. Умных, тонких, различающих оттенки и запахи мужчин. И не находил ответа.
Её нога дернулась под одеялом. Она всегда засыпала мгновенно, проваливаясь в небытие как усталый, надравшийся мужчина.
— Обаяние животного, — думал он. — Сильного, лишенного рефлексии животного.
С легким стоном она пошевелилась во сне, прикоснувшись к нему. И тут же он с досадой почувствовал в себе ответное шевеление. Вот уже десять лет его тело с постоянством часового механизма отзывалось на эту женщину. Он придвинулся, положил руку на изгиб её спины. Провел ниже.
— Ну-у, отстань! — хриплым ото сна голосом сказала она и отодвинулась к стене.
Он сел на кровати. В темноте нащупал ногами тапки.
***
На кухне щелкнул чайником. Подошел к окну. Оттепель сменилась заморозками. Редкий снег косо падал и исчезал на черной земле. В кухню, стуча когтями, вбежала такса. Виляя хвостом, понюхала пустую миску.
В чате светилось несколько редких зеленых кружков. Глеб, коллега. Меланхоличный и равнодушный человек. Настя, секретарша. Черненькая, юркая. В офисе ходили слухи, что она давно влюблена в него. Он отхлебнул чай, подумал. Написал Насте.
— Не спится? Смайл. — И мне. — Смайл. — Пойдем, погуляем? — В такую погоду? Смайл-смайл. — А ты где живешь? Хитрый смайл. — Зачем тебе? — В гости приеду, мне паршиво. — Ты серьезно?
Переписал на бумажку адрес. Надел джинсы. Не обнаружив в комоде чистых носков, сунул ноги в ботинки прямо так.
***
У Насти была маленькая, очень чистая квартира. В кухонном окне виднелась новая, аккуратная церковь с желтой, будто слегка подмятой позолотой на куполах. Стол был накрыт. Салатник. Две тарелки с голубыми, в цвет штор, салфетками.
— Ну ты даешь, — присвистнул он. — Ночь же.
— У нас в семье гость в любое время — это святое.
Он сел. Положил в рот салат, не чувствуя вкуса.
— Нравится?
— Очень. Твой рецепт?
— Мамин… Вот обычно огурец кладут, а надо яблоко, кислое…
Он смотрел, как шевелятся её тонкие, блестящие губы. Притянул её за руку. Она подалась с улыбкой, не переставая говорить.
— А майонез надо класть не жирный…
***
Настино маленькое тело двигалось порывисто, но неласково. Всюду, куда бы ни ткнулся губами, он чувствовал приторный, удушающий запах.
— Как сладко ты пахнешь…
Она прервала стон. Ответила с неожиданной, не затуманенной страстью интонацией:
— Это кокосовое масло. Мне специально из Непала привезли. Нравится?
— Очень. Ты богиня Баунти.
Она засмеялась и потянула его за шею.
***
Он долго стоял в душе, пытаясь смыть с себя этот запах.
***
— Черный-зеленый?
— Черный, покрепче.
Настя в коротком шелковом халатике празднично сияя, вертелась у стола. Ему вдруг очень захотелось домой.
— Сахара сколько?
— Не надо сахара!
Она сидела напротив и смотрела, как он пьет. Чай был некрепкий, с каким-то раздражающим ароматом.
— Вадим.
— А.
— Почему у тебя детей нет?
Он молчал.
— Хочешь, я тебе рожу? Мальчика.
Он посмотрел на неё. Она улыбалась ему, как улыбаются люди, предлагающие мелкую и ничего не стоящую услугу… продавцы, официанты, парикмахеры.
— Почему мальчика?
— Ну, все мужчины хотят мальчиков.
— Я не хочу.
***
В дверях, следуя чувству мимолетного долга, неловко, с резиновым звуком поцеловал её.
***
Сев в машину, он сразу забыл про Настю. Он думал о них. О том, что если бы у них были дети, маленький мальчик или девочка, всё было бы по-другому. Но она не могла иметь детей.
***
Подъезжая к дому, он увидел свет в окне и почувствовал злую радость. Сколько раз он сидел, вот так, не зная, где она и с кем.
Сейчас он войдет и скажет правду. Простую правду о том, что ему тридцать восемь лет, он не дурак и не урод… что есть женщины, готовые жить с ним, рожать ему мальчиков, делать салаты по сложному рецепту. Да, возможно эти женщины не очень умны. Но и она не умна. И не может ничего. Не может рожать детей, не может даже не пить и не изменять …
Он громко повернул ключ в замке.
***
Она курила на подоконнике, притянув голые коленки к груди. Он остановился, ожидая вопросов. Снег быстро таял на куртке, оставляя тёмные пятна.
— Холодина там?
— Да. Похолодало.
— Странная погода.
Он повесил куртку на вешалку. Разулся. Она молчала.
— Почему ты не спишь? — спросил он.
— Проснулась, а тебя нет.
Он промолчал.
— Будешь чай? Я только заварила.
Он с наслаждением отпил горький чай. Она подошла сзади. Обняла, уткнувшись в макушку. Он сидел и смотрел на её маленькие белые ступни на сером кафеле.
— Я думала, ты ушел.
— Куда?
— От меня.
Он усмехнулся:
— Разве я могу?
Она обняла крепче. Быстро и страстно начала целовать в макушку, в уши, куда попало. Он подхватил её, усадил на колени. Она уткнулась лицом в его плечо, несколько раз глубоко вздохнула:
— Ну и мерзость этот Малибу!
— Что?
— Ликёр. Всюду теперь мерещится этот отвратительный запах кокоса.
Он взял её лицо в ладони, внимательно посмотрел в глаза:
— Сколько ты его выпила, милая?
Горы Пенсильвании
Миловидная женщина лет тридцати сидела на краю дивана, сложив на коленях руки с аккуратным маникюром.
— Можете рассказать что-нибудь о себе? — спросил мужчина с камерой.
Женщина кивнула с улыбкой.
— Начали, — сказал режиссер оператору.
— Привет, — сказала женщина и улыбнулась. Меня зовут Харви. Я родилась в Пенсильвании. Там очень красиво летом. И зимой тоже. У гор вершины не острые, а круглые. И облака как сахарная вата. А ночью звёзды огромные... Мой отец все созвездия знал. Он мне даже телескоп на день рождения купил. Но в него ничего не было видно. Дефект линз. Наверное, поэтому была такая скидка… Моя мать в молодости была очень красивая. Бабушка говорит, я похожа на нее.
Улыбнулась в камеру.
— Моим первым партнером был Макс. Наш сосед. Над ним смеялись — он носил ортопедические ботинки. Зато учительница по истории говорила, что он похож на греческого бога… этого…
Наморщила лоб.
— Забыла.
— Что это за херня? — cпросил оператор.
Режиссер пожал плечами.
— Сиськи покажи, — сказал он женщине.
Женщина, смущенно улыбнувшись, стянула майку через голову. На ней был бюстгальтер с маленькими фиолетовыми цветочками.
В кадр вошел мужчина, снял джинсы и, аккуратно сложив, повесил на спинку стула.