АРОН ЛИПОВЕЦКИЙ / И ВОЗВРАЩАЛСЯ ВЕТЕР
Арон ЛИПОВЕЦКИЙ родился в Оренбурге, окончил УрГУ, защитил диссертацию в области прикладной математики. В настоящее время живет и работает в Израиле. Автор книги стихов «Отчеркнутое ногтем» (2005). Публиковался в журналах «Урал», «Вестник Европы», «Арион», "MIX", «22», «Иерусалимский журнал» и др. Участник «Антологии русского верлибра» (1991) и антологии «Израиль 2005». Лауреат конкурсов им Ури-Цви Гринберга в категориях оригинальные стихи и переводы с иврита.
Незыблемая скала
«Не наполнишь собою дом, не мелькнешь в зеркале».
У.-Ц. Тринберг «Во имя матери, сына и Иерусалима»*
встречал эти лица и я, и больше не встречу никого из них.
на светофоре не попросит проехать прямо из правой полосы,
на пикнике не сварит кофе на моем остывающем мангале,
ни в парках, ни в магазинах, ни в банке, ни на пляже...
везде там, где мы будем спокойно беспокоиться за детей,
допоздна работать, планировать отдых, торговаться на рынке,
спешить и опаздывать, выздоравливать и отчаиваться...
под надежным куполом, в тени неодолимой скалы
из резервистов и срочников,
которые и впредь будут накрывать нас крылом своего мужества.
— Эй, дедок, ты где? Это шоссе, это тебе не забор сторожить, —
с ухмылкой отмахивается он, подрезав меня на своем мотоцикле.
* (см.) http://www.lookstein.org/russian/literature/UZGIntroVerses.php
Один день
Она родилась в Нанси перед первой мировой.
Девочкой она принесла домой щенка,
он был такой подвижный круглобокий.
Ночью щенок заскулил от голода и перебудил всех соседей.
Наутро щенка уже не было.
Родители тоже не знали, куда он исчез.
Вскоре после окончания католической школы,
перед второй мировой, она ушла в монастырь.
Работала в прачечной,
была счастлива, когда появились стиральные машины,
научилась их обслуживать.
Он родился в Харбине, после первой мировой.
Мальчиком нашел клад с истлевшими деньгами.
Он бежал, задыхаясь, домой и боялся, что его остановят.
Об этом написали в местной газете.
Что потом стало с кладом, он не знает.
Родители об этом никогда не вспоминали.
Воевал во вторую мировую.
После войны он осел в Нанкине, выучился на парикмахера.
Был счастлив, когда смог купить кондиционер.
Всегда любил механическую машинку для стрижки.
Они прожили долго, по-своему счастливо
и умерли в один день.
Дом–музей Лопе де Вега
К пятидесяти
Лопе де Вега женился второй раз
и жил в солидном доме,
который его тесть подарил своей дочери.
Он прожил здесь не то чтобы счастливо,
но был плодовит до самой смерти еще 25 лет.
К тому времени он уже вышел из армии,
не будучи серьезно ранен
и, тем более, не потеряв руки.
Он был идальго с доказанной родословной
(без подозрений в еврействе),
поэтому легко стал священником,
поменяв безрассудство на смирение,
и пристойным отцом семейства
без ювенильных страданий о даме сердца.
Похоже, Лопе уже догадывался,
что великие комедии и романы
пишут не в сытых домах, а по тюрьмам и ссылкам.
Вот он и напивался с приятелем солдатом,
вот он и водил в свой дом окрестных потаскушек.
Кровати трех его дочерей от трех матерей
тоже представлены в доме-музее
Лопе Феликса де Вега Карпио
в Мадриде, на улице
Сервантеса.
И возвращается ветер
И было это осенью,
в лучшее время года для такого.
— Ицхак, — сказал Авраам, —
укрепи эти сучья на ослах
и захвати еду в дорогу.
Пошел дождь, из первых, редкий недолгий.
— Набрось капюшон, Ицик, — сказал он, —
и иди к машине.
Был первый день
и были дороги тесны от автомобилей.
Они ехали в потоке и останавливались
на каждом светофоре.
Через несколько дней пути Авраам сказал:
— Вот это место. Привяжи ослов и развьючь их.
Захвати дрова с собой.
Он поправил армейскую сумку на плече сына,
помог ему надеть винтовку,
которая стянула плечи и грудь.
— Удачи, сынок. Звони.
И было, не мог он оторвать взгляда
от сильной спины сына,
от легких его шагов к воротам базы.
— Сара, не умирай, Сарале.
Ангел успеет.
***
Басе приделал крылья стручку перца
и красная стрекоза
выпорхнула на луг.
А я лишь положил в траву
счетчик Гейгера
и он ожил цикадой,
холодом печали,
поднял стрекот над клевером.
Зонт
Знаю я, знаю, сынок.
В этом доме желтеют фотографии
«когда-ты-был-маленьким».
Здесь всегда найдется
«что-нибудь-вкусненькое»
И твои лишние вещи
«могут-иногда-понадобиться».
Ты вылупился из этой скорлупы,
застарела пыль в ее трещинах,
и пересохла плацента.
И лучше отзвякать своим ключом,
когда родителей нет дома,
чтобы без ворчливых назиданий.
Не морочь мне голову,
что «ты-спешил-а-потом-забыл».
Просто верни мне зонт.
На завтра обещают дожди.
Только бы
Только бы не грохнуться в лужу,
затянутую подтаявшим ледком.
Только бы не выпачкать новое пальто
под этим весенним солнцем в начале марта.
Бегу после уроков мимо сияющих рыхлых сугробов.
Мне восемь лет и в новостях больше не говорят о войне.
Бегу из школы счастливый в новом пальто.
Ну и что, что холодно, на мне новое пальто,
именно моё, первое, а не сестрины девчачьи обноски.
И папа перестал перешептываться с дядей Гришей
о Кубе, ракетах и каком-то карибском кризисе.
Я даже вспотел, хорошо, что мама не видит,
глотаю на бегу душистый морозный воздух
под первым припекающем солнцем.
Только не поскользнуться, только бы не упасть,
только бы не испачкать новое пальто.
Окно
Я все еще стою на втором этаже,
очумевший от ужаса,
у открытого окна в комнате моих родителей
(коммуналка №33, ул. Советская, дом 1, Оренбург, Россия)
и вижу свою черепашку,
упавшую во двор летного училища,
куда меня не пустит часовой.
Она лежит на спине и не может перевернуться.
О, как отчаянно, изо всех сил, она ворочает лапами.
Севильский идиш
Выпросить поездку на конференцию,
запутаться на пересадке в Орли,
оказаться в севильской гостинице
без вещей, застрявших в Париже.
Выдохнуть-вывалиться,
откинуться в дуршлаг наскребаных приключений.
На регистрации, путаясь в языках,
он познакомился с португальцами.
Женщину звали Паола, она была из Порто.
Его, конечно, очень интересовал ее доклад.
— Израиль? У вас, говорят, опасно? —
она не избегала продолжения разговора.
На следующий день, ближе к вечеру,
после короткой прогулки по Алькасару
и прилегающему кварталу Святого Креста,
который оказался бывшим еврейским,
был общий ужин в этно-ресторане
с тушеной ботвой и щербатыми ракушками.
Он, вслед за белобрысым докторантом,
заказал вегетарианское блюдо.
— Из солидарности, — он широко улыбнулся
вскинувшему брови блондину.
— Почему ты не говоришь на идиш?
— Не у кого было учиться после войны.
А что он мог еще объяснить?
Ему шепнули, что докторант — из Германии,
а то он не понял, что был нужен как собеседник.
Блондин затих виновато, как бы в нахлынувшей скорби.
Его печаль затягивалась,
пришлось вмешаться и сделать сброс:
— Take it easy! *
Следуя команде, парень очнулся
и весело предложил выпить за Европу.
- За объединенную Европу! —
вскинул он бокал в конопатой руке.
— ... за вторую попытку, — хотел добавить он вслед,
но отвернулся и неожиданно спросил:
— Паола, вы бывали в Севилье?
Тогда, может, завтра покажете мне город?
Увы, завтра был ее доклад.
Они вместе стали вспоминать,
кого надо бы завтра послушать.
Конечно, того бородатого канадца,
Дэвида Раппопорта.
— Это серьезно.
Он подумал, что, наверное,
дед или прадед Раппопорта
перебрались в Канаду из России.
Этот Дэвид, поди, и не знает,
что его корни из Порто.**
Должно быть, тогда они говорили на мозарабском.
— Давай уедем на Мадейру?
— ... где соседи сдадут нас через неделю или месяц?
— А на каком языке ты будешь говорить
в Нидерландах с пациентами?
— Мне кажется, ты предлагаешь креститься?
А потом? Что было дальше?
Незащищенность в дороге?
Безъязыкое обживание?
Ночные припадки воспоминаний?
Или все это ему послышалось
в надсадных песнях,
пробитых дробью фламенко,
мелькнуло в заоконной тьме,
проколотой фонарями.
Да ведь и Паола из Порто.
Имя покатилось высокой волной по гортани:
— Па-о-ла, а что за город — Порто? Будьте любезны....
Он улавливал в ее английском знакомые слова,
хмыкал и поддакивал интонации,
отмечая слегка анемичную мимику
и повышенную защищенность
сдержанных вялых жестов...
Вечер заканчивался крупными звездами
в темном медвяном небе
и только саднила какая-то мелочь.
Ах да, зря он так щедро успокоил немца.
Тоже мне мачо.
Ой, менч! Аз ох унд вэй!***
Ай, да брось, принимай это легко.
* Take it easy — (англ.) успокойся, расслабься, наплюй, буквально: принимай это легко.
** Раппопорт — по одной из версий искаженное рофэ мипорто (иврит), т.е. врач из Порто.
*** Ой, менч! Аз ох унд вэй! — (идиш), вариант перевода: Ой, мужик! Только вздыхать да охать!
Уборка
Когда в подъезд входила
уборщица Машка-смерть,
мы с пацанами спрыгивали с подоконника
и просачивались из полутемного парадного
во двор, на солнце.
После Машки скупые запахи лестничных пролетов
перебивал настой хлорки и гнилой тряпки,
а с подоконника исчезали последние следы
нашего присутствия, все эти
сломанные на спор спички, рваные карты, окурки...
Те, кто придут сюда
после багроволикой уборщицы,
не заметят отпечатков наших пальцев на перилах,
сотрут подошвами наш генокод в остатках плевков,
не станут разгадывать, как мы провели лето,
по дыму дешевых папирос, въевшемуся в штукатурку.
Даже не посетуют
на нерадивую уборку по-быстрому.
Переход на зимнее время
Последние распродажи остатков сезона,—-
первые дожди после Суккот,
лучшая пара недель
подобрать что-то недорогое
на следующее лето.
Сутра в супермаркете
Памяти Аллена Гинзберга
Интеллигентная женщина в возрасте
разглядывает банку рыбных консервов.
Чуть прищурившись, она медлит
на сроке годности и произносит:
— Как быстро бежит время.
Если бы я был
Был бы я мудрым, сказал бы:
— На все воля Б-жья.
Был бы я хитрым,
сказался бы больным.
Был бы я свободным,
написал бы об этом стихи.
Был бы я смелым,
наплевал бы на все.
Но я не тот и не тот,
я радуюсь этим мусорным дням:
— Это еще куда ни шло!
Незыблемая скала
«Не наполнишь собою дом, не мелькнешь в зеркале».
У.-Ц. Тринберг «Во имя матери, сына и Иерусалима»*
встречал эти лица и я, и больше не встречу никого из них.
на светофоре не попросит проехать прямо из правой полосы,
на пикнике не сварит кофе на моем остывающем мангале,
ни в парках, ни в магазинах, ни в банке, ни на пляже...
везде там, где мы будем спокойно беспокоиться за детей,
допоздна работать, планировать отдых, торговаться на рынке,
спешить и опаздывать, выздоравливать и отчаиваться...
под надежным куполом, в тени неодолимой скалы
из резервистов и срочников,
которые и впредь будут накрывать нас крылом своего мужества.
— Эй, дедок, ты где? Это шоссе, это тебе не забор сторожить, —
с ухмылкой отмахивается он, подрезав меня на своем мотоцикле.
* (см.) http://www.lookstein.org/russian/literature/UZGIntroVerses.php
Один день
Она родилась в Нанси перед первой мировой.
Девочкой она принесла домой щенка,
он был такой подвижный круглобокий.
Ночью щенок заскулил от голода и перебудил всех соседей.
Наутро щенка уже не было.
Родители тоже не знали, куда он исчез.
Вскоре после окончания католической школы,
перед второй мировой, она ушла в монастырь.
Работала в прачечной,
была счастлива, когда появились стиральные машины,
научилась их обслуживать.
Он родился в Харбине, после первой мировой.
Мальчиком нашел клад с истлевшими деньгами.
Он бежал, задыхаясь, домой и боялся, что его остановят.
Об этом написали в местной газете.
Что потом стало с кладом, он не знает.
Родители об этом никогда не вспоминали.
Воевал во вторую мировую.
После войны он осел в Нанкине, выучился на парикмахера.
Был счастлив, когда смог купить кондиционер.
Всегда любил механическую машинку для стрижки.
Они прожили долго, по-своему счастливо
и умерли в один день.
Дом–музей Лопе де Вега
К пятидесяти
Лопе де Вега женился второй раз
и жил в солидном доме,
который его тесть подарил своей дочери.
Он прожил здесь не то чтобы счастливо,
но был плодовит до самой смерти еще 25 лет.
К тому времени он уже вышел из армии,
не будучи серьезно ранен
и, тем более, не потеряв руки.
Он был идальго с доказанной родословной
(без подозрений в еврействе),
поэтому легко стал священником,
поменяв безрассудство на смирение,
и пристойным отцом семейства
без ювенильных страданий о даме сердца.
Похоже, Лопе уже догадывался,
что великие комедии и романы
пишут не в сытых домах, а по тюрьмам и ссылкам.
Вот он и напивался с приятелем солдатом,
вот он и водил в свой дом окрестных потаскушек.
Кровати трех его дочерей от трех матерей
тоже представлены в доме-музее
Лопе Феликса де Вега Карпио
в Мадриде, на улице
Сервантеса.
И возвращается ветер
И было это осенью,
в лучшее время года для такого.
— Ицхак, — сказал Авраам, —
укрепи эти сучья на ослах
и захвати еду в дорогу.
Пошел дождь, из первых, редкий недолгий.
— Набрось капюшон, Ицик, — сказал он, —
и иди к машине.
Был первый день
и были дороги тесны от автомобилей.
Они ехали в потоке и останавливались
на каждом светофоре.
Через несколько дней пути Авраам сказал:
— Вот это место. Привяжи ослов и развьючь их.
Захвати дрова с собой.
Он поправил армейскую сумку на плече сына,
помог ему надеть винтовку,
которая стянула плечи и грудь.
— Удачи, сынок. Звони.
И было, не мог он оторвать взгляда
от сильной спины сына,
от легких его шагов к воротам базы.
— Сара, не умирай, Сарале.
Ангел успеет.
***
Басе приделал крылья стручку перца
и красная стрекоза
выпорхнула на луг.
А я лишь положил в траву
счетчик Гейгера
и он ожил цикадой,
холодом печали,
поднял стрекот над клевером.
Зонт
Знаю я, знаю, сынок.
В этом доме желтеют фотографии
«когда-ты-был-маленьким».
Здесь всегда найдется
«что-нибудь-вкусненькое»
И твои лишние вещи
«могут-иногда-понадобиться».
Ты вылупился из этой скорлупы,
застарела пыль в ее трещинах,
и пересохла плацента.
И лучше отзвякать своим ключом,
когда родителей нет дома,
чтобы без ворчливых назиданий.
Не морочь мне голову,
что «ты-спешил-а-потом-забыл».
Просто верни мне зонт.
На завтра обещают дожди.
Только бы
Только бы не грохнуться в лужу,
затянутую подтаявшим ледком.
Только бы не выпачкать новое пальто
под этим весенним солнцем в начале марта.
Бегу после уроков мимо сияющих рыхлых сугробов.
Мне восемь лет и в новостях больше не говорят о войне.
Бегу из школы счастливый в новом пальто.
Ну и что, что холодно, на мне новое пальто,
именно моё, первое, а не сестрины девчачьи обноски.
И папа перестал перешептываться с дядей Гришей
о Кубе, ракетах и каком-то карибском кризисе.
Я даже вспотел, хорошо, что мама не видит,
глотаю на бегу душистый морозный воздух
под первым припекающем солнцем.
Только не поскользнуться, только бы не упасть,
только бы не испачкать новое пальто.
Окно
Я все еще стою на втором этаже,
очумевший от ужаса,
у открытого окна в комнате моих родителей
(коммуналка №33, ул. Советская, дом 1, Оренбург, Россия)
и вижу свою черепашку,
упавшую во двор летного училища,
куда меня не пустит часовой.
Она лежит на спине и не может перевернуться.
О, как отчаянно, изо всех сил, она ворочает лапами.
Севильский идиш
Выпросить поездку на конференцию,
запутаться на пересадке в Орли,
оказаться в севильской гостинице
без вещей, застрявших в Париже.
Выдохнуть-вывалиться,
откинуться в дуршлаг наскребаных приключений.
На регистрации, путаясь в языках,
он познакомился с португальцами.
Женщину звали Паола, она была из Порто.
Его, конечно, очень интересовал ее доклад.
— Израиль? У вас, говорят, опасно? —
она не избегала продолжения разговора.
На следующий день, ближе к вечеру,
после короткой прогулки по Алькасару
и прилегающему кварталу Святого Креста,
который оказался бывшим еврейским,
был общий ужин в этно-ресторане
с тушеной ботвой и щербатыми ракушками.
Он, вслед за белобрысым докторантом,
заказал вегетарианское блюдо.
— Из солидарности, — он широко улыбнулся
вскинувшему брови блондину.
— Почему ты не говоришь на идиш?
— Не у кого было учиться после войны.
А что он мог еще объяснить?
Ему шепнули, что докторант — из Германии,
а то он не понял, что был нужен как собеседник.
Блондин затих виновато, как бы в нахлынувшей скорби.
Его печаль затягивалась,
пришлось вмешаться и сделать сброс:
— Take it easy! *
Следуя команде, парень очнулся
и весело предложил выпить за Европу.
- За объединенную Европу! —
вскинул он бокал в конопатой руке.
— ... за вторую попытку, — хотел добавить он вслед,
но отвернулся и неожиданно спросил:
— Паола, вы бывали в Севилье?
Тогда, может, завтра покажете мне город?
Увы, завтра был ее доклад.
Они вместе стали вспоминать,
кого надо бы завтра послушать.
Конечно, того бородатого канадца,
Дэвида Раппопорта.
— Это серьезно.
Он подумал, что, наверное,
дед или прадед Раппопорта
перебрались в Канаду из России.
Этот Дэвид, поди, и не знает,
что его корни из Порто.**
Должно быть, тогда они говорили на мозарабском.
— Давай уедем на Мадейру?
— ... где соседи сдадут нас через неделю или месяц?
— А на каком языке ты будешь говорить
в Нидерландах с пациентами?
— Мне кажется, ты предлагаешь креститься?
А потом? Что было дальше?
Незащищенность в дороге?
Безъязыкое обживание?
Ночные припадки воспоминаний?
Или все это ему послышалось
в надсадных песнях,
пробитых дробью фламенко,
мелькнуло в заоконной тьме,
проколотой фонарями.
Да ведь и Паола из Порто.
Имя покатилось высокой волной по гортани:
— Па-о-ла, а что за город — Порто? Будьте любезны....
Он улавливал в ее английском знакомые слова,
хмыкал и поддакивал интонации,
отмечая слегка анемичную мимику
и повышенную защищенность
сдержанных вялых жестов...
Вечер заканчивался крупными звездами
в темном медвяном небе
и только саднила какая-то мелочь.
Ах да, зря он так щедро успокоил немца.
Тоже мне мачо.
Ой, менч! Аз ох унд вэй!***
Ай, да брось, принимай это легко.
* Take it easy — (англ.) успокойся, расслабься, наплюй, буквально: принимай это легко.
** Раппопорт — по одной из версий искаженное рофэ мипорто (иврит), т.е. врач из Порто.
*** Ой, менч! Аз ох унд вэй! — (идиш), вариант перевода: Ой, мужик! Только вздыхать да охать!
Уборка
Когда в подъезд входила
уборщица Машка-смерть,
мы с пацанами спрыгивали с подоконника
и просачивались из полутемного парадного
во двор, на солнце.
После Машки скупые запахи лестничных пролетов
перебивал настой хлорки и гнилой тряпки,
а с подоконника исчезали последние следы
нашего присутствия, все эти
сломанные на спор спички, рваные карты, окурки...
Те, кто придут сюда
после багроволикой уборщицы,
не заметят отпечатков наших пальцев на перилах,
сотрут подошвами наш генокод в остатках плевков,
не станут разгадывать, как мы провели лето,
по дыму дешевых папирос, въевшемуся в штукатурку.
Даже не посетуют
на нерадивую уборку по-быстрому.
Переход на зимнее время
Последние распродажи остатков сезона,—-
первые дожди после Суккот,
лучшая пара недель
подобрать что-то недорогое
на следующее лето.
Сутра в супермаркете
Памяти Аллена Гинзберга
Интеллигентная женщина в возрасте
разглядывает банку рыбных консервов.
Чуть прищурившись, она медлит
на сроке годности и произносит:
— Как быстро бежит время.
Если бы я был
Был бы я мудрым, сказал бы:
— На все воля Б-жья.
Был бы я хитрым,
сказался бы больным.
Был бы я свободным,
написал бы об этом стихи.
Был бы я смелым,
наплевал бы на все.
Но я не тот и не тот,
я радуюсь этим мусорным дням:
— Это еще куда ни шло!