АЛЕКСЕЙ ЛАНЦОВ / ЧТО ПРОИСХОДИТ ЗА ПРЕДЕЛАМИ
Алексей ЛАНЦОВ родился в Красноярском крае, филолог, художник, автор книги стихотворений «Русская тоска», публиковался в журналах «Иные берега», «Mosaiikki/Мозаика», «LiteraruS-Литературное слово» (Финляндия); журнале «Партнёр» (Германия); альманахе «Русский мiръ». Живёт в Финляндии.
Что происходит?
Что происходит за бортом моего двубортного пиджака?
Патриот покупает двухтомник стирального порошка.
Прошлое прячется где-то сзади
С растерянностью во взгляде.
Мир — поэт. Он любит себя, свою длинную биографию,
которую мы зовём историей. Он заматерел в чернильных
(и не только чернильных) битвах. Он поощряет больше делать,
больше писать, интенсивнее жить.
Молодо-зеленожёны его фавориты.
Прямым текстом: живи как все, живи как все — крутись, как белка в колесе.
Никакой экзотики, никакой экзистенциальной оставленности.
Ни подвиг, ни подлость
В сем мире не новость.
В подтексте: соверши социальное самоубийство, не баллотируйся в органы власти,
знай, что есть такой порок — престололожество.
Что происходит за пределами моего костюма?
Цитаты моросят, трюмо выносят из трюма.
Мерседес — красивое животное, благородное, почти домашнее —
прячется под кроною дождя.
Женщина — воплощённая лирика —
Стоит подле клирика.
Часто то, что из ребра,
Не доводит до добра.
Мир — поэт.
Роберт Бёрнс, Роберт Фрост, Роберт Винонен —
каким ему называться именем?
Хотя лирический герой Лермонтова и Рембо ныне просто бармен.
Пока воин мечтает, его меч тает. Полы ветра полны мирозданьем.
Гудящее время, воз воспоминаний. Под красным небом
и коричневыми облаками воск воскресенья струится по жилам.
Покуда листва в полёте,
Музыке снится музыка.
Но нет ни ситца, ни парчи.
Что происходит?
Мужчина на четвереньках
Выйдешь на улицу, а там мужчина на четвереньках
изображает конец капитализма.
Он говорит: «Несанкционированный выход из себя
даёт возможность сфотографировать усталость».
Он говорит: «Я в мире жил, я был одной из его жил».
Он говорит: «Либералом становятся по умолчанию:
смотри то, что показывают, слушай и читай
что дают, и ты — либерал».
Он говорит: «Я хотел быть поэтом. Я заминирован стихами.
Но поэзия как таковая горька, как яма долговая».
Он ещё что-то говорит, точнее, бормочет,
а вокруг вечер, и город весь в огнях, как в волдырях.
Он доверительно спрашивает: «Куда бредёшь, брелок?»
И тут же снова громко говорит: «Я думал: дней серую рогожу
с телеги жизни сброшу, ладонями сомну».
Он кричит: «Земля осенняя — магнит, и оттого к себе манит!»
Я не хочу его слушать, пытаюсь уйти, но не могу.
«Я знал женщину, — говорит мужчина на четвереньках, —
она строила глазки, а я разрушал. Я пришёл на свидание,
а она уехала в город Александров. В самом отдалённом
ленивом предке я — лишь фигура пустыни. А то, что я
на четвереньках, так это потому, что я хочу быть
лучше черепахой, чем представителем среднего класса».
Так говорит не Кафка и не Заратустра, так говорит
неведомый мне мужчина на четвереньках.
И тут я не выдерживаю: «Заткнись, мужчина
на четвереньках! Зачем ты ввел меня в курс заблуждения?
Ты слишком пропитан эмоциями большинства.
Этот спирт тебя опьянил и сделал опасным для
меньшинства. Невеликие инквизиторы — Америка и Европа —
уже спускаются по ступенькам к твоим четверенькам!»
Я идут прочь, а он кричит вслед: «Я не Джордано Бруно,
но гриль моей говорильни — это и есть конец оценок.
Подожди, ещё встанут на четвереньки и города,
и деревеньки!»
Так и летят, так и летят из него выхлопные фразы.
Бежишь от него и думаешь: «Ну почему так?
Выйдешь на улицу, а там непременно найдётся
какой-нибудь мужчина на четвереньках».
Что происходит?
Что происходит за бортом моего двубортного пиджака?
Патриот покупает двухтомник стирального порошка.
Прошлое прячется где-то сзади
С растерянностью во взгляде.
Мир — поэт. Он любит себя, свою длинную биографию,
которую мы зовём историей. Он заматерел в чернильных
(и не только чернильных) битвах. Он поощряет больше делать,
больше писать, интенсивнее жить.
Молодо-зеленожёны его фавориты.
Прямым текстом: живи как все, живи как все — крутись, как белка в колесе.
Никакой экзотики, никакой экзистенциальной оставленности.
Ни подвиг, ни подлость
В сем мире не новость.
В подтексте: соверши социальное самоубийство, не баллотируйся в органы власти,
знай, что есть такой порок — престололожество.
Что происходит за пределами моего костюма?
Цитаты моросят, трюмо выносят из трюма.
Мерседес — красивое животное, благородное, почти домашнее —
прячется под кроною дождя.
Женщина — воплощённая лирика —
Стоит подле клирика.
Часто то, что из ребра,
Не доводит до добра.
Мир — поэт.
Роберт Бёрнс, Роберт Фрост, Роберт Винонен —
каким ему называться именем?
Хотя лирический герой Лермонтова и Рембо ныне просто бармен.
Пока воин мечтает, его меч тает. Полы ветра полны мирозданьем.
Гудящее время, воз воспоминаний. Под красным небом
и коричневыми облаками воск воскресенья струится по жилам.
Покуда листва в полёте,
Музыке снится музыка.
Но нет ни ситца, ни парчи.
Что происходит?
Мужчина на четвереньках
Выйдешь на улицу, а там мужчина на четвереньках
изображает конец капитализма.
Он говорит: «Несанкционированный выход из себя
даёт возможность сфотографировать усталость».
Он говорит: «Я в мире жил, я был одной из его жил».
Он говорит: «Либералом становятся по умолчанию:
смотри то, что показывают, слушай и читай
что дают, и ты — либерал».
Он говорит: «Я хотел быть поэтом. Я заминирован стихами.
Но поэзия как таковая горька, как яма долговая».
Он ещё что-то говорит, точнее, бормочет,
а вокруг вечер, и город весь в огнях, как в волдырях.
Он доверительно спрашивает: «Куда бредёшь, брелок?»
И тут же снова громко говорит: «Я думал: дней серую рогожу
с телеги жизни сброшу, ладонями сомну».
Он кричит: «Земля осенняя — магнит, и оттого к себе манит!»
Я не хочу его слушать, пытаюсь уйти, но не могу.
«Я знал женщину, — говорит мужчина на четвереньках, —
она строила глазки, а я разрушал. Я пришёл на свидание,
а она уехала в город Александров. В самом отдалённом
ленивом предке я — лишь фигура пустыни. А то, что я
на четвереньках, так это потому, что я хочу быть
лучше черепахой, чем представителем среднего класса».
Так говорит не Кафка и не Заратустра, так говорит
неведомый мне мужчина на четвереньках.
И тут я не выдерживаю: «Заткнись, мужчина
на четвереньках! Зачем ты ввел меня в курс заблуждения?
Ты слишком пропитан эмоциями большинства.
Этот спирт тебя опьянил и сделал опасным для
меньшинства. Невеликие инквизиторы — Америка и Европа —
уже спускаются по ступенькам к твоим четверенькам!»
Я идут прочь, а он кричит вслед: «Я не Джордано Бруно,
но гриль моей говорильни — это и есть конец оценок.
Подожди, ещё встанут на четвереньки и города,
и деревеньки!»
Так и летят, так и летят из него выхлопные фразы.
Бежишь от него и думаешь: «Ну почему так?
Выйдешь на улицу, а там непременно найдётся
какой-нибудь мужчина на четвереньках».