Андрей Краснящих / КАК Я ПРОВЁЛ ЛЕТО
Об авторе: АНДРЕЙ КРАСНЯЩИХ
Родился в 1970 г. в Полтаве. Окончил филфак Харьковского университета. Сборник рассказов «Парк культуры и отдыха» (Харьков, 2008; шорт-лист Премии Андрея Белого); публикации в альманахах «Вавилон», «Фигуры речи», «Абзац», «Новая кожа», газете «НГ ― Ex libris», интернет-изданиях «Современная русская литература с Вячеславом Курицыным», «Русский Журнал», «TextOnly», «Post(non)fiction» и др., антологиях «Антология странного рассказа» (Харьков, 2012), «Предания о наивных праведниках» (Харьков, 2013), «Небо этого лета: Рассказы украинских писателей» (Москва, 2015), журналах «Наш», «Новый мир», «Новая Юность», «Волга», «Черновик», «ШО» и др., в переводе на английский ― в «The Literary Review», «The Massachusetts Review», «Sakura Review», «VICE», «Words without Borders» (США); в переводе Сергея Жадана на украинский — в «Готелі Харкова: Антологія нової харківської літератури» и «Харківська Барикада № 2: Антологія сучасної літератури». Лауреат «Русской премии» (2015), премии журнала «Новый мир» (2015), имени О. Генри «Дары волхвов» (2015) и др., финалист литконкурса «Нонконформизм» (2013, 2015). Живёт в Харькове. Соредактор литературного журнала «©оюз Писателей».
Это было тем летом, когда группа «XS» пела свою новую песню: «Раз-два-три, по-смо-три: твой любимый размер — силиконовые мозги». Ещё там был припев, нет, она так начиналась: «Ты сказал мне, без вариантов…»
Папа и мама повезли меня на море. Море было Азовским, то есть неглубоким. «И захочешь — не утонешь», — смеялся папа и легонько щёлкал меня по носу — я была курносой. «Не говори глупостей, — сказала ему мама. — Утонуть можно где угодно. Даже в луже», — и щипала меня за спину. В шутку, конечно.
Но Азовское море не было лужей. Оно было огромным и бескрайним, как в книжке, которую читала мама. Я полюбила его ещё в поезде, из окна. Полюбила и немножко испугалась: а вдруг со мной что-нибудь случится? Плавать-то я уже умела, но вдруг?
Мы стали жить у бабушки-татарки тёти Гульнары, которую все называли бабой Гулей; а папа — то тётей Динарой, то тётей Джунсарой, и лишь иногда, когда к ней обращался, — тётей Гульнарой. Я узнала, что воскресенье по-татарски — базар, а понедельник — базарертэзи; пятница — это джума, а суббота — джумаертэзи. Папа сказал: «Учи, учи язык. Пригодится». А я всё время пела: «Раз-два-три, по-смо-три…»
В первый вечер мы сразу пошли на море, но по дороге я наступила на горящий окурок, и пришлось вернуться. Все, и тётя Гульнара, меня лечили. Тётя Гульнара оказалась колдуньей, и на следующий день ничего не болело, но купаться всё равно ещё было нельзя, и мы пошли по берегу в другую сторону: я — с забинтованной ногой. Мы зашли далеко, и нас остановили пограничники. Они были в зелёных фуражках и спортивных брюках, а мы — без документов. Я гладила собаку. Один пограничник спросил у другого, какой сегодня день, а я сказала: «Базарертэзи», — и нас отпустили. Потом, когда мы пришли домой, я поняла, что всё перепутала: сегодня была суббота — джумаертэзи.
Когда настало воскресенье, папа сказал: «Всё. Идём на пляж», — и мне сняли повязку. Под ней ничего не было, только маленькое красное пятнышко на месте ожога. «Идите», — сказала тётя Гульнара, и мы пошли.
Папа сто лет не был на море, в последний раз — ещё до моего рождения, и увидев то то, то это — то аэрохоккей, то бутерброды с нарисованной икрой, то скачущих на колёсиках лошадок, — радовался и говорил: «Тема!», «Тема!» Он порадовался даже шаурме, которую ел и в Харькове, — потому что она здесь не шаурма, а шаверма. В его детстве на море были только силомеры и пластмассовые брелоки-скелетики. И сладкая вата, конечно. Её и сейчас продавали на каждом углу.
Когда мы прошли длинный ряд лотков и аттракционов и наконец вышли к морю, папа увидел огромные воздушные шары, в которых барахтались дети, замер и шёпотом сказал: «Тематика!»
Шары плавали в бассейне. Он стоял прямо на берегу. Дети в них кувыркались и падали, шары кружили по воде.
— А вода морская? — спросил папа у инструктора. Да, вода была морской, то есть солёной.
— А взрослому можно? — и папа хохотнул. Нет, взрослому было нельзя, взрослого шар не выдержит.
Инструктор открывал — расстёгивал — в шаре дверцу, и в него заходил ребёнок. Потом прикреплял шланг и надувал.
— А на сколько хватает воздуха? — спросил папа. Воздуха хватало на двадцать минут, плюс-минус.
— И не протекает? — спросил папа.
— Это силикон, — сказал инструктор. — Но острое с собой нельзя.
Рядом с инструктором стоял мальчик с тремя секундомерами. Он засекал время — пять минут, — а потом помогал ловить шары и выпускать из них детей.
— А воздух обычный? — спросил папа. Да, воздух был самым обычным.
Папа посмотрел на меня. Я поняла, что ему очень хочется, чтобы я залезла в шар и покаталась в нём по бассейну.
Я посмотрела на маму.
— А это не опасно? — спросила мама, и папа ответил:
— Ну что ты, посмотри.
«Раз-два-три», — добавила я.
— Сколько стоит? — спросил папа у инструктора.
Я зашла и села, прижав колени к подбородку. «Как ангелочек», — сказал кто-то. Потом нас с шаром надули, застегнули, и я больше ничего не слышала. Изнутри шар не был таким круглым, как снаружи. Нет, он, наверное, был таким же круглым, но казался неровным — где-то вытянутым, а где-то приплюснутым. И в нём было жарко — солнце слепило со всех сторон. Я видела, как папа махал руками и показывал: кувыркайся, кувыркайся! — и ещё на часы: остаётся мало времени. Кувыркаться мне совсем не хотелось, но папа махал всё сильнее и сильнее, и я стала понемногу раскачиваться. В соседнем шаре девочка падала и смеялась — ей было весело. Папа показывал на неё пальцем и тоже смеялся. И делал вид, что поднимает шар и подбрасывает его к небу. Ловит и подбрасывает ещё выше. Я смотрела на папу, какой он большой и сильный, и похож на маленького мальчика, играющего в мяч.
Я не знаю, как очутилась в море. Сильный ветер? Да, сильный ветер. Он подхватил нас, я для него ничего не весила. Так быстро — раз-два-три — нет, просто раз, и всё, пляж, люди, папа и мама остались где-то сзади и сбоку, а меня несло по волнам. Они плескались вокруг, их не было слышно. Я слышала только себя, своё дыханье, и пыхтенье, когда пыталась удержать равновесие. Шар подскакивал и всё время хотел перевернуться. Когда ему это удавалось, небо и море менялись местами. Шар кружило и переворачивало. Я не успевала ни о чём подумать, начинала, и в голове всё тут же переворачивалось. Мелькали слова и картинки: мама, папа, шар, инструктор хватает шар, шар вырывается и летит, «это силикон», «а вода морская?», «джума», «джумаертэзи», мяч, я играю в мяч, мяч вырывается и летит, пляж, пластмассовые скелетики, «тема», «тематика», папа, папа целует маму, мама вырывается и летит, «базар», «базарертэзи», мальчик с секундомером, «раз-два-три», море, море, небо, море, снова море. Море. Дышать становилось труднее, но я дышала. Кружило всё быстрее. «Почему вы без документов? — спрашивал пограничник. — Тут приграничная зона. Тут нельзя без документов». Тётя Гульнара колдовала на кухне: варила себе кофе. Крепкий, с перцем, по-татарски. Мама читала рассказ о потерпевшем кораблекрушение: он девяносто дней плыл по открытому морю, уцепившись за обломок мачты, и мечтал о простой воде. Инструктор бежал по пляжу к спасательной станции и кричал: «Где катер?» У папы не было лица, а тот, кто бросил окурок, бросал его и шёл дальше. Двадцать минут, плюс-минус, давно истекли, последняя была самой длинной и уже не заканчивалась.
Родился в 1970 г. в Полтаве. Окончил филфак Харьковского университета. Сборник рассказов «Парк культуры и отдыха» (Харьков, 2008; шорт-лист Премии Андрея Белого); публикации в альманахах «Вавилон», «Фигуры речи», «Абзац», «Новая кожа», газете «НГ ― Ex libris», интернет-изданиях «Современная русская литература с Вячеславом Курицыным», «Русский Журнал», «TextOnly», «Post(non)fiction» и др., антологиях «Антология странного рассказа» (Харьков, 2012), «Предания о наивных праведниках» (Харьков, 2013), «Небо этого лета: Рассказы украинских писателей» (Москва, 2015), журналах «Наш», «Новый мир», «Новая Юность», «Волга», «Черновик», «ШО» и др., в переводе на английский ― в «The Literary Review», «The Massachusetts Review», «Sakura Review», «VICE», «Words without Borders» (США); в переводе Сергея Жадана на украинский — в «Готелі Харкова: Антологія нової харківської літератури» и «Харківська Барикада № 2: Антологія сучасної літератури». Лауреат «Русской премии» (2015), премии журнала «Новый мир» (2015), имени О. Генри «Дары волхвов» (2015) и др., финалист литконкурса «Нонконформизм» (2013, 2015). Живёт в Харькове. Соредактор литературного журнала «©оюз Писателей».
Это было тем летом, когда группа «XS» пела свою новую песню: «Раз-два-три, по-смо-три: твой любимый размер — силиконовые мозги». Ещё там был припев, нет, она так начиналась: «Ты сказал мне, без вариантов…»
Папа и мама повезли меня на море. Море было Азовским, то есть неглубоким. «И захочешь — не утонешь», — смеялся папа и легонько щёлкал меня по носу — я была курносой. «Не говори глупостей, — сказала ему мама. — Утонуть можно где угодно. Даже в луже», — и щипала меня за спину. В шутку, конечно.
Но Азовское море не было лужей. Оно было огромным и бескрайним, как в книжке, которую читала мама. Я полюбила его ещё в поезде, из окна. Полюбила и немножко испугалась: а вдруг со мной что-нибудь случится? Плавать-то я уже умела, но вдруг?
Мы стали жить у бабушки-татарки тёти Гульнары, которую все называли бабой Гулей; а папа — то тётей Динарой, то тётей Джунсарой, и лишь иногда, когда к ней обращался, — тётей Гульнарой. Я узнала, что воскресенье по-татарски — базар, а понедельник — базарертэзи; пятница — это джума, а суббота — джумаертэзи. Папа сказал: «Учи, учи язык. Пригодится». А я всё время пела: «Раз-два-три, по-смо-три…»
В первый вечер мы сразу пошли на море, но по дороге я наступила на горящий окурок, и пришлось вернуться. Все, и тётя Гульнара, меня лечили. Тётя Гульнара оказалась колдуньей, и на следующий день ничего не болело, но купаться всё равно ещё было нельзя, и мы пошли по берегу в другую сторону: я — с забинтованной ногой. Мы зашли далеко, и нас остановили пограничники. Они были в зелёных фуражках и спортивных брюках, а мы — без документов. Я гладила собаку. Один пограничник спросил у другого, какой сегодня день, а я сказала: «Базарертэзи», — и нас отпустили. Потом, когда мы пришли домой, я поняла, что всё перепутала: сегодня была суббота — джумаертэзи.
Когда настало воскресенье, папа сказал: «Всё. Идём на пляж», — и мне сняли повязку. Под ней ничего не было, только маленькое красное пятнышко на месте ожога. «Идите», — сказала тётя Гульнара, и мы пошли.
Папа сто лет не был на море, в последний раз — ещё до моего рождения, и увидев то то, то это — то аэрохоккей, то бутерброды с нарисованной икрой, то скачущих на колёсиках лошадок, — радовался и говорил: «Тема!», «Тема!» Он порадовался даже шаурме, которую ел и в Харькове, — потому что она здесь не шаурма, а шаверма. В его детстве на море были только силомеры и пластмассовые брелоки-скелетики. И сладкая вата, конечно. Её и сейчас продавали на каждом углу.
Когда мы прошли длинный ряд лотков и аттракционов и наконец вышли к морю, папа увидел огромные воздушные шары, в которых барахтались дети, замер и шёпотом сказал: «Тематика!»
Шары плавали в бассейне. Он стоял прямо на берегу. Дети в них кувыркались и падали, шары кружили по воде.
— А вода морская? — спросил папа у инструктора. Да, вода была морской, то есть солёной.
— А взрослому можно? — и папа хохотнул. Нет, взрослому было нельзя, взрослого шар не выдержит.
Инструктор открывал — расстёгивал — в шаре дверцу, и в него заходил ребёнок. Потом прикреплял шланг и надувал.
— А на сколько хватает воздуха? — спросил папа. Воздуха хватало на двадцать минут, плюс-минус.
— И не протекает? — спросил папа.
— Это силикон, — сказал инструктор. — Но острое с собой нельзя.
Рядом с инструктором стоял мальчик с тремя секундомерами. Он засекал время — пять минут, — а потом помогал ловить шары и выпускать из них детей.
— А воздух обычный? — спросил папа. Да, воздух был самым обычным.
Папа посмотрел на меня. Я поняла, что ему очень хочется, чтобы я залезла в шар и покаталась в нём по бассейну.
Я посмотрела на маму.
— А это не опасно? — спросила мама, и папа ответил:
— Ну что ты, посмотри.
«Раз-два-три», — добавила я.
— Сколько стоит? — спросил папа у инструктора.
Я зашла и села, прижав колени к подбородку. «Как ангелочек», — сказал кто-то. Потом нас с шаром надули, застегнули, и я больше ничего не слышала. Изнутри шар не был таким круглым, как снаружи. Нет, он, наверное, был таким же круглым, но казался неровным — где-то вытянутым, а где-то приплюснутым. И в нём было жарко — солнце слепило со всех сторон. Я видела, как папа махал руками и показывал: кувыркайся, кувыркайся! — и ещё на часы: остаётся мало времени. Кувыркаться мне совсем не хотелось, но папа махал всё сильнее и сильнее, и я стала понемногу раскачиваться. В соседнем шаре девочка падала и смеялась — ей было весело. Папа показывал на неё пальцем и тоже смеялся. И делал вид, что поднимает шар и подбрасывает его к небу. Ловит и подбрасывает ещё выше. Я смотрела на папу, какой он большой и сильный, и похож на маленького мальчика, играющего в мяч.
Я не знаю, как очутилась в море. Сильный ветер? Да, сильный ветер. Он подхватил нас, я для него ничего не весила. Так быстро — раз-два-три — нет, просто раз, и всё, пляж, люди, папа и мама остались где-то сзади и сбоку, а меня несло по волнам. Они плескались вокруг, их не было слышно. Я слышала только себя, своё дыханье, и пыхтенье, когда пыталась удержать равновесие. Шар подскакивал и всё время хотел перевернуться. Когда ему это удавалось, небо и море менялись местами. Шар кружило и переворачивало. Я не успевала ни о чём подумать, начинала, и в голове всё тут же переворачивалось. Мелькали слова и картинки: мама, папа, шар, инструктор хватает шар, шар вырывается и летит, «это силикон», «а вода морская?», «джума», «джумаертэзи», мяч, я играю в мяч, мяч вырывается и летит, пляж, пластмассовые скелетики, «тема», «тематика», папа, папа целует маму, мама вырывается и летит, «базар», «базарертэзи», мальчик с секундомером, «раз-два-три», море, море, небо, море, снова море. Море. Дышать становилось труднее, но я дышала. Кружило всё быстрее. «Почему вы без документов? — спрашивал пограничник. — Тут приграничная зона. Тут нельзя без документов». Тётя Гульнара колдовала на кухне: варила себе кофе. Крепкий, с перцем, по-татарски. Мама читала рассказ о потерпевшем кораблекрушение: он девяносто дней плыл по открытому морю, уцепившись за обломок мачты, и мечтал о простой воде. Инструктор бежал по пляжу к спасательной станции и кричал: «Где катер?» У папы не было лица, а тот, кто бросил окурок, бросал его и шёл дальше. Двадцать минут, плюс-минус, давно истекли, последняя была самой длинной и уже не заканчивалась.