Об авторе: МАРИЯ КОСОВСКАЯ
Родилась в Москве, детство провела городе Веневе Тульской области.  Первое образование – Московский Горный Университет, магистр горного дела. Второе – Литературный институт им. Горького, заочное отделение. Посещала творческую мастерскую «Повести Белкина» под руководством Алексея Константиновича Антонова.
Публиковалась в журналах "Тверской бульвар", "Литературная учета”, «Сетевая словесность», «Чего хочет автор», «Пролог», «ЛитПром» и другие.

---

КОРЫТНИЧЕК

- Когда ты уже бросишь, паскудник? Сдам тебя в дурку – посмотришь!– ругалась на Васятку Клара Карловна, пока он лежал на полу в прихожей, испуская вонь. – Всю-то жизнь ты мне испортил, гнида ты этакая. Когда ты уже зарабатывать начнешь? У всех дети как дети, а у меня бестолочь стоеросовая! Одно слово, корытничек!
Она дергала его забрызганные грязью штанины, била по небритым толстым щекам, а потом долго и по старушечьи скупо плакала у себя в комнате. Плача, Клара Карловна любила глядеть на себя в зеркало.
- Что, Клара Карловна, - говорила она себе, - дожилась, дура старая, герой социалистического труда. Воспитала корытничка, волоки теперь на своем горбу. И никако-о-о-й-то-о-о от него помощи, - от вида своего плачущего лица ей становилось еще нестерпимей и горше. – Никакой подмоги-и-и. Тридцать лет, а все клянчит у матери, да пьет. Си-и-ил-то уж никаких нет! Руки-и-и-то вон все скрючились! Как пога-а-а-нки-и-и.
Так она заливалась, как говорится, горючими слезами и вспоминала Колю и всю их историю, сладкую, грешную и скоротечную, от которой и появился на свет ее корытничек.
Вечерами же, когда собирались у Клары Карловны соседки пить чай с вафлями крем-брюле, она наставлял их, сама укрепляясь в силах:
- Надо держаться, девоньки, надо жить. Помереть мы всегда успеем, а пока надо жить, преодолевать инерцию тела. Правильно я говорю, девоньки?  
Девоньки кивали, признавая авторитет и высшее образование Клары Карловны, которая единственная из всех никогда не позволяла себе раскисать на людях. Один только раз в минуту слабости пожаловалась она Марь Иванне:
- Ох и тяжко мне. Еле сводим концы с концами. Пенсия-то что? С гулькин нос, - показывала она краешек побелевшего старушечьего ногтя. – А корытничек мой только на водку клянчит да жрет за троих. Вон какую ряху нажрал!
Марь Иванна, которую, к слову сказать, Клара Карловна всегда считала дурой, взвизгнула:
- Жилицу возьми! Жилица, она тебе тыщ пятнадцать в месяц платить будет. У тебя вон, комната пустует.
- Где же мне ее взять-то? Жилицу.
- Студентку какую-нибудь. Вон их тут колобродит. Хошь, могу спросить у своей, можа кто ищет.
- Откуда у студентки такие деньжищи?  - рассудительно интересовалась Клара Карловна.
- Я почем знаю? На панели можа берут. Они сейчас все проститутки. Моя, вон, в  баре официанткой работает. А шо там, в том баре, проституция одна и есть.
Так появилась в квартире Клары Карловны Дашуня.

***

Дашуня была существо воздушное и радужное. Студентка Горного Университета, она училась на факультете с трудным и непонятным названием «Подземная разработка пластовых месторождений полезных ископаемых». Учебу Дашуня ненавидела, от одних только названий: «сопротивление материалов», «технология бурения», «маркшейдерское дело» - ей становилось скучно. Дашуня любила читать романы и грызть семечки.  Эту провинциальную привычку, имеется в виду семечки, а не книги, привезла она в Москву из небольшого городка Рязанской области вместе с амбициями и трехлитровой банкой малинового варенья.
К окончанию третьего курса самой большой мечтой Дашуни было съехать с общаги куда угодно. Ей хотелось жить одной и без стеснений предаваться любимым занятиям: чтению, семечкам и сексу с бойфрендом, который к тому времени у нее уже появился.
У Дашуни был невинно-раскосый взгляд широко расставленных глуповатых глаз, который в одно мгновение мог становиться таким развратным, что даже старые девы типа Клары Карловны начинали кого-то неосознанно вожделеть. Поэтому жизнь Дашуни в общаге была неспокойной, рыцари разных сословий и достоинств сражались за нее, частенько выламывая в комнату дверь. Соседки Дашуню ненавидели, и всеми силами старались выселить.  Дашуня же, в душе тихая, добрая девушка, от житья в общаге становилась нервной и злой и снимала напряги курением ганджубаса.
Именно ее и взяла к себе жилицей Клара Карловна.
Данушя, впрочем, ей сразу не понравилась, дохлая какая-то, потерянная, говорила она Марь Иванне, сидит целыми днями дома, никуда не ходит, ни на работу, ни в институт. Где она деньги возьмет на следующий месяц?
Проницательная Клара Карловна была права. Дашуня действительно переживала драму, любовную и финансовую. Бойфренд, после того, как снял для нее хату, исчез и не отвечал ни в скайпе, ни по телефону. Через неделю молчания Дашуня заподозрила, что любимый ее оставил, так как платить за комнату ему оказалось накладно. От всего этого, включая разбитое сердце, Дашуня впала в депрессию, заедала свое мучение мороженным и сгрызала до килограмма семечек в сутки.
Васятка, в отличие от Клары Карловны, влюбился в Дашуню сразу. Он делал что только мог, чтобы обратить на себя внимание этой крали: поджидал у ее двери, ходил в ее присутствии барином, распускал пальцы веером, надувал сопли пузырями и демонстрировал как бы невзначай мускулы на своем толстом теле. А еще он странно смеялся и постоянно спрашивал:
- Девушка, а девушка, можно с вами познакомиться?
- Мы же уже знакомы, - терялась Дашуня.
- А мы поближе… Эт самое…
Дашуня пряталась в туалет, громко защелкивала щеколду, и зная, что Васятка слушает под дверью, нежно нажимала кнопку слива, заглушая журчание ручейка.
- Ах ты паскудник, - ругалась на Васятку Клара Карловна, - отстань ты уже от нее.

2.
Приближался май, мокрый и солнечный. Новая жизнь цвела и зеленела повсюду. Клара Карловна, следуя древней советской традиции, собралась на все выходные на дачу. Обычно она брала с собой корытничка, чтобы тащил от электрички до дачи коробки с рассадой, но в этот раз Васятка пропал с вечера и не появлялся. Повздыхав и поматерившись, первомайским нежным утром Клара Карловна, навьюченная, как караван, вышла в дверь и растворилась в весенней дымке.
Даша сидела у окна в своей комнате, читала книжку и догрызала первый за день пакет семечек. Ей еще вчера написал бойфренд, и теперь, замирая всем, чем  возможно: сердцем, дыханием и взглядом между печатных строк, обдумывала она, что бы ему ответить. Хотелось что-то поэтическое, в духе времени, но чтобы дало понять - она обижена и так сразу ему не сдастся.
В прихожей хлопнула дверь. Стекло в окне жалобно зазвенело, спугнув с зазеленевшей уже рябины стайку воробьев.
- Мать! А, мать! – раздался голос Васятки. – Уехала, тирания моей жизни. Наконец-то хоть свободно вздохну. Даш?  Даша! Дашунечка!
Раздался деликатный стук в дверь.
- Даша, ты, вернее, вы… эт самое…  дома? Можно один… эт самое… вопросик? Это я, Василий, сосед!
- Что надо? – спросила Дашуня, сорвавшись голосом. – Я тут одна, и… я переодеваюсь. Что-то срочное?
- Да не… - голос Васятки смягчился и затуманился. – Просто хотел спросить…
Оба прислушивались к тому, что происходило за дверью. Васятка по-идиотски лыбился, Дашуня просто молчала. Он наконец не выдержал и дернул ручку.
- Открой дверь, - попросил он. – Ну пожалуйста, Даша, Дашунечка, я только хотел спросить… Вернее, попросить. Я хотел попросить книжку. Книжицу. Эт самое… почитать. У тебя же там много всякого умного. Я видел. Ты и сама очень умная. Я тоже хочу… эт самое, поумнеть. Как думаешь, у меня выйдет?
Васятка хоть и был дурак, но сообразительный. Интуитивно он нащупал струну, которая была в Дашуне самой натянутой – желание всем помочь. Отпирая, Дашуня рассматривала свою небольшую библиотеку. Все здесь было вперемежку: и Дин Кунц, и Иэн Макюэнен, и Борхес, и даже Паоло Коэлье, которого Дашуня, к чести своей, не любила, но чьи книги вполне могли бы вести к добру и свету неискушенную душу какого-нибудь имбецила. Стояло на полке и несколько эзотерических книг, среди них «Лики богини» - о проявлениях женского божества, которая неопровержимо доказывала Дашуне, что она является инкарнацией Кали.
Васятка проник в открытую дверь так, как просачиваются утром в голову дурные мысли. Он похабно посмеивался и елозил масляными желтыми глазками по Дашуне, ее длинным джинсовым ногам и груди с надписью Goa TRAnCE на футболке.
- Здрасте! – выдохнул Васятка и метнул взгляд на незаправленную кровать.
- Простите, у меня беспорядок, - накидывая покрывало, застыдилась Дашуня.
- Да ниче!
- Что бы вам почитать? Есть тут одна книжка. Вам понравится.  Про духовный поиск.  «Вероника решает умереть».
-  А че это она умереть решает? Обидел кто?
- Нет, никто не обижал. Просто не видела смысла в жизни.
- Не, эт самое, мне не дано. Глупых баб и без того хватает, - он вспомнил Маринку из соседнего дома, которая обещала дать, если он купит ей какую-то «лабутень». – А есть что-то про умную? Вот, как ты, то есть вы, - Васятка старался быть галантным.
- Про умную? Ну, может, «Коллекционер» Фаулза?
- Эт про че?
- Про маньяка и девушку, которую он держал в подвале.
- Гы… гы… Это я хочу.
- Ладно, - Дашуня сняла с полки книжку, и пока тянулась, Васятка заметил кружевную кромку ее трусов.  По его лицу прошла сладкая судорога.
- С вами все нормально?
- Да, все – класс! Просто опупительно!
- Держите, - Дашуня протянула «Коллекционера». Васятка равнодушно посмотрел на женщину-бабочку на обложке и сунул книгу подмышку. Он не уходил.
- Что-то еще?
- Нет. Я эт, хотел, просто… эт самое… Может, выпьем? Вино там, пятое десятое. А? – Васятка склонил голову набок и стал похож ни пришибленного жирного воробья. Дашуне стало его жалко.
- Нет, - сказала она ласково. – Я не пью. Алкоголь – это зло. Он лишает человека тонкого духовного осязания и связи с космосом.
- Ну… Как бы… Эт самое… А что же тогда?
- Лучше марихуана.
- Дурь что ли?
- Почему сразу «дурь»? Расширяющее сознание вещество. Это, между прочим, подарок Шивы или бога Джа, как называют его в Африке.
Васятку это сообщение обескуражило. Нет, не то, что Дашуня приравняла Шиву к Джа, это его волновало мало, но мог ли он подумать, что такая невинная девушка курит дурь!
- Понимаю твои сомнения, - продолжала Дашуня, переходя на снисходительно-фамильярный тон, - наркотики – это зло и все такое. Ошибочное представление! Это все равно, что приравнять сказочное приключение и заточение в тюрьму. Да, в приключении могут поджидать опасности, что-то может пойти не так, мы даже можем погибнуть, но это все же будет поиск! Поиск самого себя. А что можно найти в тюрьме, в которую запирает, например, героин? – Дашуня вопросительно посмотрела на Васятку. Тот только пожал плечами.
- Есть мнение, что вещества, расширяющие сознания, тоже как бы ограничивают. Взять хотя бы тот факт, что попасть в это состояние можно только приняв вещество, а это уже ограничение и зависимость. Но, с другой стороны, большинство из нас постоянно живет в куда более узких рамках. Это похоже на самооправдание… Но… Эй, что с тобой? Ты в порядке?
Васятка тряс головой, будто отгонял наваждение.
- Ты прости. Я недавно курнула. Меня несет. Ну, хочешь, я с тобой выпью. Что у тебя? Вино? Водку я как-то не очень.
Васятка развернулся и вышел из комнаты.

3.
Кухня Клары Карловны представляла из себя эклектичный образец советско-московского быта. Типовая сборная мебель, похожая на скворечники, была обклеена рыжим оракалом. На свободном участке стены висел календарь садовода, пожелтевшая от времени страница из журнала  «Работница» с рецептами омолаживающих кефирных масок, икона какой-то Божьей Матери и картинка с большелобым старцем в нимбе и надписью «Николай Угодник» большими белыми буквами на нижнем краю. На хлебнице стоял маленький портрет Сталина в нарисованной черной рамке. Клара Карловна закрывала им скол в плитке, который сама же и сделала, запустив в Васятку стальным ковшиком, благо, без горячего молока. Дашуню очень позабавил добрый усатый дедушка на портрете, про которого она знала только то, что он был страшный тиран и сгубил в лагерях тучи народу.
На подоконнике стояли традиционные герань и каланхое в пластиковых банках.
Рассматривая все это, Дашуня села на табурет в углу. Васятка тем временем суетливо расковырял пробку в бутылке, разлил темно-красное пойло в граненые стаканы и грациозно подал на стол.
- Что… эт самое… Вздрогнем?
Он глухо стукнул по ее стакану своим и опрокинул вино в себя. Дашуня из вежливости пригубила и сморщилась.
- Ох и красивая ты, Дашуха! – сказал Васятка, утирая рукавом губы. – Хочу тебя целовать!
Дашуня фыркнула, будто поперхнулась, и захохотала.
- Это вряд ли!  
Васятка насупился. Глаза его забегали по столу, будто он искал что-то на клеенке среди повторяющегося фруктового-ягодного натюрморта. Наконец, взгляд остановился на стакане, он налил в него вина и выхлебал громкими глотками, налил еще, снова выпил, будто это не вино, а компот. Вдруг он бахнул донышком по столу и застыл. Дашуня выжидала, потом потянулась к нему, но передумала и спросила:
- Эй?
Васятка медленно поднял голову. Дашуня поняла, что означает «залить глаза». В его глаза как будто действительно залили что-то едкое и красное. Они слезились и, казалось, пульсировали. Теперь это уже был не воробушек, а бешеный пингвин.
Васятка вдруг ударил по столу ладонями, вскочил и заорал:
- Сууууукааааа бляааааа!
Продолжая кричать, он отвернулся от Дашуни и что-то делал со своей грудью. Дашуне казалось, что он выцарапывает себе сердце, пытаясь его сожрать. У Васятки, видимо, ничего не получилось, и он начал колотить кулаком по углу раковины и орать что-то нечеловеческое, типа «обырвалг маргалыг выколчик ля науй ука ля».
Его агония длилась долго. Дашуня залезла под стол и на четвереньках, стараясь не задевать табуретки, поползла. До комнаты нужно было преодолеть открытый участок коридора. К счастью, Васятка орал не переставая.  Лишь когда захлопнулась дверь и три раза с хрустом провернулся в замке ключ, он что-то понял и заткнулся.

4.
Дашуня забаррикадировала дверь кроватью, стулом, письменным столом и пыталась придвинуть шкаф, когда с обратной стороны со звуком «нахр» в нее долбанулось что-то тяжелое.  Потом оно заскулило, выругалось и снова ударилось в дверь, которая хрустнула и провалилась внутрь, раздвигая мебель.
- Кто не спрятался, я не виноват! – прохрипел Васятка, слегка окровавленный и полный решимости.
- Не подходи, - Дашуня стояла на подоконнике у распахнутого окна, - я прыгну.
- Так, эт самое, второй этаж.  Ноги пообломаешь.
- Я буду кричать.
- Кричи! Тут всегда бабы орут, никто внимание не обращает.
- Вася, Василий. Я же вижу, ты выпил, тебе хорошо. Иди, ляг, музыку послушай. Классическую. Вивальди там какой-нибудь или Бах.
- Трах!
- Я не понимаю. Что ты…  
- А то, что у меня бабы не было уже… - он задумался, - года три. Месяца, я хотел сказать. Или вообще никогда. Это как, а?
- А я-то что?
- А ты – баба!
- Васечка, ты очень хороший, классный парень, но я люблю другого. А я не могу без любви. Понимаешь?
- Где ж твой другой? Что-то я его не видел.
- Он сейчас приедет. Он уже едет сюда. Правда, правда. Хочешь, давай, я ему позвоню, он тебе сам скажет, - Дашуня вытащила из кармана телефон и стала набирать бойфренда.
- Ну-ка брось, эт самое!
- Ладно, ладно, все… - Даша отставила от себя руку.
- Положи, я кому сказал!
- Да, да, да, конечно! – Дашуня медленно положила телефон на подоконник.
- Слазь.
- Не слезу. Лучше ногу себе сломать, чем вот так...
- Ах ты! Я ж по-хорошему прошу. Слазь, не трону!
- Ладно! Только пообещай ничего не делать? Обещаешь? Я же знаю, ты –джентльмен. Ты – хороший! Никогда девушку не обидишь!
- Слазь! – Васятка смягчился. - Просто поговорим.
Дашуня села на подоконник. Она видела, как Васятка ищет сквозь хаотично сдвинутую мебель проход к ней.
 - Ну, расскажи мне, - отвлекала она его, - как живешь, где пропадаешь. Сидишь, небось, дни напролет в библиотеке, читаешь Канта?
- Че? -  Васятка не решался наступить на диван в ботинках. Клара Карловна била за такое по ушам.
- Ладно, ладно, сам расскажи.
- Да че рассказывать? Живу вот с матерью, она меня гложет.
- А ты переезжай от нее.  
- Было бы куда.
- Квартиру можно снять. Или комнату.
- Да? Знаешь сколько стоит?
- Знаю, - Дашуня вздохнула. - Ну а девушка у тебя есть?
- Бабы меня не любят. Я дурак, - он грустно цыкнул зубом.
- Неправда. Они просто тебя не знают. Ты хороший. Вон у тебя какие… - Дашуня шарила по Васятке взглядам, не зная, что похвалить. – Глаза красивые. Глаза – зеркало души.
- Эт самое, ты.. Не надо ля-ля. Какой я тебе хороший? – Васятка подозрительно сощурился. Он наконец решился снять ботинки и наступил на спинку дивана.
- Ты хороший потому, что все люди хорошие. Я это точно знаю.
- Такого не может быть, - Васятка спустил на пол ногу.
Дашуня испуганно сморщилась и кинула быстрый взгляд на улицу, пытаясь определить расстояние до газона. Падать было недалеко, но лететь пришлось бы через ломкие, узловатые ветки рябины.
- Если бы люди во всем мире были хорошие, они начали бы убивать друг друга, - размышлял Васятка.
- Почему?
-  К примеру, - он уселся на подоконник рядом с ней, - ты живешь в моей квартире…
- Вообще-то, в квартире твоей матери, - Дашуня отодвинулась от него.
-  Ну, эт самое, в гости пришла, к примеру.
- Ага, и что?
- Я тебе говорю, Дашунечка, заюшенька, скушай пироженко. А ты мне, мол, на дух твое пироженко не переношу. Но тебе есть придется! Ведь, по-хорошему, ты не имеешь права мне отказать, тогда ты сама станешь плохая.
- Если я не хочу, я уже плохая?
-А как же! Ты оскорбляешь хозяина. Поступаешь плохо. А если ты хорошая, тебе все равно придется! – он придвинулся к ней.
Дашуня поняла, что пироженко, гости и прочие образы сводятся к одному, что ей все равно придется. От страха ее голос стал звонче и бойчей.
- Ну! Если хозяина так легко оскорбить… - Дашуня лихорадочно придумывала аргументы. – Значит, он обидчивый! Быть обидчивым – плохо!
- Нет, он обидчивым не может быть, - согласился Васятка.
- Получается, смотри что, - Дашуня пощелкала перед его лицом пальцами, - есть разные представления о том, что означает быть хорошим, и эти представления входят в противоречие друг с другом. Так?
- Все должно быть по-хорошему, но ты все равно должна…
- Если я должна, значит хозяин меня заставляет? – Дашуня старалась удерживать инициативу.
- Он не заставляет, а просит. От души.  
- Но он обидится, если я откажусь?
- Не то слово!
- Значит, он обидчивый, а это - плохо! - Дашуня терпеливо вдалбливала в Васятку эти простые мысли.
- Но ведь ты должна быть хорошая!
- Я должна, а хозяин не должен?
- Наверное, хозяин тоже должен.
- Вот! Значит, они должны найти компромисс! – Дашуня торжествовала.  
Васятка долго думал и ходил желваками, будто пережевывал новое для него слово «компромисс».  Тут он понял что-то и хитро посмотрел на Дашуню.
- Компромисс – это серое! – сказал он. – Это если смешать черное и белое, то получится компромисс.
- Если у нас только два цвета, то да, но …
-  У всех только два. Плохое – хорошее, правда – неправда, черное и белое.
- Мой мир – это радуга! – Дашуня осмотрелась кругом, будто только что увидела все в другом цвете. – Слушай, а давай курнем! Раз у нас такие беседы философские, надо дунуть. Это я тебе точно говорю.
Она вскочила с подоконника, подошла к столу и из нижнего ящика достала свою малахитовую шкатулку. Среди девчачьих сокровищ, пластиковых бус, пробников туалетной воды, деревянных браслетиков и прочей дребедени лежала кривая коричневая палочка – скрученный из папиросной бумаги джойнт. Дашуня сунула его в рот, поднесла зажигалку, затянулась и передала Васятке. Он опасливо взял.
- Ты чего, не курил ни разу? – спросила она, выпуская пахучее серое облачко, от которого ей всегда вспоминалась сказка «Смоляной бычок».
- Курил, эт самое, много раз, - оправдывался Васятка.
- А кажется, будто ни разу. Ладно, затянись поглубже и держи сколько сможешь, потом выдыхай.
Васятка затянулся и, на удивление, не закашлялся. Дашуня взяла у него папиросу, щурясь от дыма затянулась и сказала:
- Все-таки ты, Вася, классный! С тобой есть о чем поговорить.
- Пф! – он презрительно фыркнул и пожал плечами, потом взял протянутый косяк и долго, задумчиво его мусолил.
- Знаешь, как это у Булгакова? Плохих людей нет, есть только несчастливые, которые не знают, как жить. Это Иисус сказал, вернее, Иешуа Га-Ноцри. «Мастера и Маргариту» читал? Нет? Ну ладно. Я тебе так расскажу. Понимаешь, жить в мире – это как учиться в школе, пока не выучишь урок, будешь страдать. Это как наказание от бога. А как выучил, перешел в другой класс, на другой уровень, где тебе уже больше всего открыто: взаимосвязи всякие или, там, причина явлений, мысли других людей. Потом можешь вообще ангелом переродится в нематериальном мире. А там, знаешь, сколько там степеней свободы? Одних только измерений штук шесть. Это что значит? Что все возможно! И для меня, и для тебя, для всех! Понимаешь, как это здорово? Смерти нет. Не выучил урок, снова учись, прямо с того же места.
- Дашух! – осторожно позвал Васятка.
- А?
- А я про ангелов кой чего знаю. Только ты, эт самое, никому!
- Клево! Давай!
- У меня, эт самое, есть товарищи, которые мной управляют, - он повертел головой, будто отыскивал кого-то.
- Какие-то люди?
- Я ж говорю - ангелы.
Дашуня сдвинула брови.
- В каком смысле?
- В таком. Могу тебе показать.
- Давай!
- Допустим, эти товарищи – мои ангелы-хранители или как их там. Ты сама только что рассказывала. Для каждого они что-то из себя представляют, берут вид чего-то, - он достал из кармана картинку и смущенно, но и с некоторой гордостью, показал Дашуне. – Вот мои.
На мутной, распечатанной из интернета картинке стояли два мужика в черных очках и строгих костюмах. Один из них - негр. Вернее, афроамериканец. А еще точнее, Уилл Смит. Под ним была надпись «Мундра». Под другим было криво нацарапано - «Чандра».
- Это че, «Люди в черном»? – спросила Дашуня.
- Ага, только у них имена другие.
Дашуня не понимала ни фига.
- Это – твои товарищи? – на всякий случай переспросила она. – Чандра и Мундра?
- Такое они имеют представление вот тут, - он постучал себя по голове. - Я с ними говорю, делаю, если что надо, что они мне велят.
- Откуда ты знаешь, что они велят?
- Слышу голоса. Они и сейчас тут, пришли недавно. Я им ключ от квартиры дал, чтобы они, когда хотят, приходили.
- Зачем ангелам ключ?
- Они без ключа не могут. Ключ, типа, приглашение.
Дашуня, у которой от ужаса зашевелились волосы на голове, с тоской посмотрела на телефон, который так и лежал на подоконнике за Васяткой.
- Я как эту картинку нашел-то, эт самое? Сама ко мне приклеилась, прямо вот сюда, - он показал на грудь, - черный против черного, а белый против белого. Тогда я все понял. До этого я не понимал, ну, вернее, плохо. Теперь-то голова прояснилась.  
Дашуня нервно хихикнула.
- Они мной уже много лет руководят. Главное, чтобы мать не знала, боятся они ее, - с теплотой в голосе пояснил он. – Она может на них Сталина натравить, а они его не любят. Хотя, если что, конечно, и его замочат, он же из пришельцев. Тока у них времени нет, у них задание – мне помогать.
 - Как же они тебе помогают?
- Как? Да вот так: я никогда не проигрываю в карты, еще они мусоров отводят, и меня никогда сильно не бьют. Один раз только били, да и то небольно.  Я не лезу куда не надо, не делаю, что не надо. А что надо, делаю.  К тебе только вот пришел. Они велели не ходить. Но я не послушал.
- Василий, - Дашуня старалась говорить, как ни в чем не бывало, - А с чего ты решил, что они – ангелы?
- Ну, знаешь… Я не знаю…
- Почему ты им доверяешь?
- Потому что проверено.

Дашуня встала, обошла Васятку и села рядом с ним с другой стороны. Он сидел растревоженный и по-прежнему держал косяк.
- Погоди-ка, дай мне, -  Дашуня забрала папиросу и выкинула в окно. – А к врачу мама тебя водила? Или сам ты, может, ходил?
- Думаешь, я дурак? Психический? Думаешь, у меня какая-то деформация мозга? Я, эт самое, всякую белиберду несу? Типа, как зеленая котлета летела на пароход? Или, типа, лук – это виноград? А мне, может, иногда повесится хочется, так задолбало! - он раздражался.
- Вася, Васечка, успокойся, - Дашуня гладила его по спине. - Ты устал. Тебе надо отдохнуть! Пойдем, я тебя провожу в твою комнату…
Он ее не слушал.
- И ты тоже! Думаешь, я глупый! Думаешь, что у меня галлюцинация в мозгу. А это ничего, что я нормальный?  Что сижу тут, разговариваю с тобой? Да, я бухаю! Это все от презренья! Я – презренный. Я - вошь. И мы все невидимы!  Мы не видим друг друга.
- Вася! – Дашуня тряхнула его за плечо. – Успокойся! Все хорошо! Слышишь? Надо только пройти урок!
Он замолк и посмотрел на нее таким странным взглядом, что Дашуня отшатнулась. Васятка обхватил голову руками и завыл.
- Ааааааавууууууууухррррррр! - он вскочил, перелез на четвереньках диван, чертыхнулся и кинулся вон из комнаты, с треском врезавшись в коридоре в какую-то мебель.

5.
- Боже! Боже! Это какой-то дурдом! – Дашуня бегала по комнате, пихая в сумку попадающиеся ей вещи. Она решила, что нужно прямо сейчас съехать. Оставаться в квартире с безумцем нельзя.
Васятка чем-то стучал в комнате, что-то разбивал и разламывал. Дашуня то и дело слышала шум, скрежет и треск. Иногда он рычал и бросался с той стороны на стены, задевал болтающуюся на одной петле дверь ее комнаты, но уже как-то неосознанно, будто не понимая, что Дашуня там.
Зазвонил телефон.
- Я приехал. Стою за дверью.
- О! Наконец-то! Сейчас, иду. Если услышишь мой крик – ломай дверь.
- Настолько плохо?
- Да он совсем без крыши!
Даша осмотрелась. Вроде, собрала все. Остались только книги.
«Потом заберу, когда Клара Карловна вернется», - подумала она и почувствовала к этой сухопарой странной женщине жалость и даже уважение, она способна жить с этим безумием и как-то держать его под контролем.
Дашуня дождалась, когда все затихнет, перекрестилась, перекрестила на всякий случай комнату и тихонько выглянула в дверь. Коридор бы пуст. Стараясь не производить шума, Дашуня медленно кралась к двери. Путь ей преградила странная инсталляция: угловая тумбочка, на которую обычно складывали ключи, стояла теперь в центре прихожей, накрытая черной вязанной кофтой Клары Карловны, поверх крестом был намотан белый монтажный скотч. Васятка как будто пометил место, где закопал клад.
Дашуня обошла тумбочку, отворила входную дверь и упала в объятия взъерошенного от волнения бойфренда.

 Через неделю Дашуня, преодолев себя, позвонила бывшей домовладелице.  Она хотела узнать про остаток денег, книги и синюю маечку, которую забыла на веревке в ванной.
Клара Карловна ответила, как всегда:
- Алло! Кого надо?
- Клара Карловна, это я. Хотела узнать, как…
- Ах ты ж ведьма! Ты еще смеешь звонить? Кровопийца, бесовка проклятая, паскудница, гнида мерзостная, довела моего Васю, а теперь звонит!
- В каком смысле?
- В каком смысле, она спрашивает! Ах ты мразь подзаборная! Повесился он из-за тебя! На тумбочку в коридоре встал, петлю к люстре привесил да и удавился. Я приехала, а здесь вонь стоит, дверь незапертая и сыночек мой… - она начала всхлипывать и подвывать, - болтае-е-е-тся-а-а-а! Говори, мразь, что ты с ним сделала?
- Ничего, - перепугано шептала Дашуня. – Ничего я не делала с ним, только правду сказала.
- Что ты там лепечешь! А ну говори, где ты! Пускай с тобой милиция разбирается! Я на тебя заявление написала! Это ты его головой в петлю. Это он твою майку к веревке привязал!
Дашуня медленно опустила трубку.
Она неподвижно сидела на стуле, пока бойфренд не пришел с работы. Заливаясь слезами, она пересказала ему разговор. Он долго утешал ее, убеждал, что ее вины нет, целовал, потом они занялись сексом, покурили и опять занялись. И уже после, как сожрали огромную тарелку макарон прямо в постели (они теперь жили в отдельной однокомнатной квартире), Дашуня, закинув руки за голову и красиво обнажив грудь, задумчиво произнесла, думая о Васятке:
- Все-таки я сказала ему, что для него все возможно.


ЗВЕЗДНЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Ване казалось, что в городе он не жил, а существовал словно в каком-то полусне, который не давал ему ни как следует отдохнуть, ни до конца проснуться. Ваня не высыпался. Работая на автомойке в две смены, он приходил на работу к восьми, уходил в двенадцать, два часа в день тратились на дорогу, час – на сборы и еду. На сон оставалось примерно… Ваня не мог сосчитать. Не то, чтобы он плохо складывал в уме, просто не хотелось напрягаться и думать.  Ему нравилось смотреть по сторонам, не отвлекаясь на мысли. Он широко шагал и улыбался от того, как слажено двигался вокруг него мир. Даже здесь, в городе, Ваня замечал эту согласованность явлений, которые разворачивались вокруг него и для него причудливым калейдоскопом. В такие минуты Ваня почему-то всегда вспоминал отрывок из мультфильма: «Летят самолеты – привет Мальчишу, плывут пароходы – привет Мальчишу, троллейбусы едут – привет Мальчишу, люди спешат – привет Мальчишу».  А он, этот самый Мальчиш, идет среди центростремительной круговерти, кипящей и бурной человеческой деятельности, и в нем, как в зеркале, хотят отразиться и самолеты, и пароходы, и люди, и даже троллейбусы.
Ваня смотрел по сторонам с умилением. Какими хорошими, какими добрыми казались ему люди. И он сам был хорошим и добрым. Но все же он чем-то отличался от других.
«Как здорово, - думал он, глядя на неопрятного полного мужчину с мятым портфелем, - как хорошо, наверное, быть этим толстяком, отцом семейства, катать после работы на спине дочек, будто ты большой слон, а они - маленькие принцессы. Или вот этой девушкой, - Ваня рассматривал худую и нервную, будто голодная лиса,  брюнетку. – Стоять, скрестив руки, курить ментоловую сигаретку и страдать из-за мужчины. Или этим пареньком в рубашке с узким воротничком, спешить на деловые переговоры. Этими голубями, парковщиком  и даже водителем эвакуированной машины. Как здорово быть всеми этими существами!»
Быть самим собой Ване тоже было здорово, но примешивались бытовые огорченья: денег не хватало, протерлась подошва на правом кеде, футболки все полиняли от пота и моечных средств, и еще у Вани не было девушки. Девушек, считал Ваня, нужно водить в кафе или рестораны, угощать какао и пирожными, а потом только приглашать в кино на последний ряд. В этом Ваня был старомоден.
А еще Ваня очень хотел навестить родителей. Когда он думал о них, ему становилось стыдно и сжималось горло. Билет туда-обратно стоил восемь тысяч, да и гостинцев надо привезти. Заработать бы зараз столько денег, чтобы прямо с работы поехать, купить билеты и погостить у родителей хотя бы недельку! Только кто его отпустит на неделю? На мойке кроме него некому работать.
После зоны Ваня только раз ездил к родителям. Старые стали. Мать стеснялась при нем есть, правая рука тряслась и била ложкой о зубы. А отец ничего, только ссохся. Друзья все разъехались, кто в Киев, кто в Москву. Те, которые остались, спились или умерли от наркоты. Он и сам чуть коня не двинул. Спасибо, тюрьма спасла.
Странно вышло, Ваня вроде как сам пожелал. Пусть я перестану колоться! – просил он кого-то неизвестного. – Помоги мне! Помоги мне! – твердил он.
Ваня обращался к высшему смыслу, который пронизывал собой все пространство и казался чем-то вроде сложного, многослойного согласованного ритма, частью которого Ваня сам себя ощущал. Бывало, он всем своим существом был словно настроен на звучание этого ритма. Но бывали у Вани и другие дни, когда он как губка напитывался страданием, которое в нем не вмещалось. Тогда Ваня хотел спрятаться, укрыться от ритма, который нес в себе столько боли, но мог при этом существовать. Ваня чувствовал себя больной рыбой, которой хочется спрятаться на дне, но ее упрямо тянет вверх и переворачивает кверху пузом.  Укрытия нигде не было, ритм как воздух проникал везде. Тогда Ваня спасался наркотой. Ширнувшись, он как бы отключался от этого потока, от ритма всех живых и превращался во что-то мертвое, наподобие камня, который веками лежит на обочине, и ему дела нет. А потом, когда Ваня выныривал снова в мир живых, слегка ошалевший, застопоренный и недоумевающий, мир летел вперед со своей скоростью и сначала брезгливо обтекал его, потом подхватывал, захватывал течением, которое казалось холодным, темным и безотрадным. И Ваня опять хотел вывалиться из жизни. Он, конечно, понимал, что губит себя, но страданье было невыносимым, и он шел к барыгам «мутить вес».
Его приняли с двумя коробками травы и весом героина, отправили отдыхать на пять лет в лагерь общего режима. Зона, что не говори, оказалась для него благом. Он научился рисовать, и хотя больше срисовывал по квадратам, разлинованным на репродукциях Айвазовского, Шишкина, Ван Гога или какой-нибудь фотографии с пальмами и подписью «Малибу». Но были у него и попытки творчества, когда он пробовал написать свое, всеобъемлющее. Ваня без конца рисовал звездное небо.  И теперь именно рисование его спасало.
Вообще, думал он, шагая к троллейбусной остановке, все его желания всегда сбывались. Только желать нужно было без ожиданий, без усилия, а как в детстве, когда загадываешь, вот бы быть супергероем, а через минуту забываешь. Но однажды идешь по улице и вдруг понимаешь, что ты - супергерой, и не важно, что другим это неизвестно, главное, как сам себя ощущаешь.
Нужный троллейбус подошел сразу и открыл двери прямо перед Ваней. Он понимающе улыбнулся и вошел.
За большим рулевым колесом, держа его тонкими маленькими руками так крепко, будто оно могло вырваться, сидела девушка. Она казалась напуганной. Ее большие серые глаза с тоской смотрели на Ваню, будто моля о помощи. Ваня растерялся, замешкался со своим билетом, который почему-то не срабатывал. Девушка отвернулась, ее острый маленький носик четко вырисовался на фоне вечерней улицы. Кукольное бледное лицо показалось Ване таким трогательным, что у него защипало в носу и сладко заныло под ложечкой. Мальвина, с нежностью подумал он.
- Эй, че застрял? – раздалось сзади, и Ваня почувствовал, что на него напирают. Он снова поднес к турникету проездной, тот пискнул, и Ваня пошел в дальний конец троллейбуса, оглушенный свалившейся на него любовью.
Троллейбус неспешно двигался по Большой Полянке, потом по Большой Якиманке, мимо разукрашенных и подсвеченных витрин кафе, в которых сидели красивые люди. Элегантные дамы выходили из не менее элегантных машин, их поддерживали элегантные мужчины и провожали к стеклянным дверям дорогих бутиков. Обычно Ваня с любопытством смотрел из окна троллейбуса на вечернюю жизнь города, словно в аквариум с экзотическими рыбками.  Сегодня же он ничего не видел. Он не обратил внимания на драку бомжей у подземного перехода, на падения тонконогой роллерши на брусчатый тротуар, на бездомного волкодава с картонкой на шее: «Помогите на корм».
Ваня мечтал, представлял себе, что он и Мальвина одни в троллейбусе, который едет по вечерней Москве.  Мальвина рассказывает Ване о чем-то важном и трогательном, ему хочется плакать от радости, хочется ее обнять и благодарить за то, что теперь он не один в этом большом звездном мире. Он берет ее за руку, чтобы ехать вместе к каким-то далеким жизненным берегам. Уже совсем ночь. Город кончился, спустилось сияющим звездным покрывалом небо, и они едут вдвоем среди звезд.
Ване так понравилась эта мечта, что он несколько раз прокрутил ее в воображении, меняя детали: что сказала Мальвина, как он ее обнял, как целовал. Да, воображаемые поцелуи были хороши, и Ване хотелось представить дальше, но троллейбус для этого не подходил, а чего-то другого Ваня не мог придумать.
Его отвлекли шум и выкрики пассажиров:
- Долго будем стоять!
- Откройте двери!
- Духота какая, нельзя хотя бы окна открыть?
- Что там у нее сломалось!
- Баба за рулем - это же мартышка с гранатой.
Троллейбус стоял. Его медленно обтекала пробка. Водители машин открывали окна и матерились, будто это могло помочь. От гула и рокота улица звучала как техногенная какофоническая увертюра.
Мальвина, эта маленькая, хрупкая девочка, одетая в огромный оранжевый жилет и грязные грубые рукавицы, отчаянно тянула троллейбус за рога, затем бежала на свое место и что-то там включала, поворачивали и жала. Упрямый троллейбус не трогался. Ваня наблюдал, как она несколько раз пронеслась туда и обратно, все более растерянная и напуганная. На ходу она утирала грязными рукавицами слезы, оставляя на лице темные полосы, похожие на маскировочный грим.
Пассажиры недоумевали, и когда Мальвина запрыгивала внутрь, обрушивали на нее шквал вопросов.
- Ну что там уже? Скоро?
- Скажите, это надолго?
- У нас нет времени тут стоять?
- Открой двери!
- Девушка, ответьте нам что-нибудь!
Ваня протиснулся между пассажирами к водительскому сиденью, загородил свою возлюбленную, аккуратно оттеснил самых возмущенных пассажиров и сказал:
- Господа-товарищи! Имейте совесть! Чего вы орете? Нет бы помочь, видите же, нужна помощь.
- Да какая помощь?
- Чем тут поможешь?
- Нам что, троллейбус толкать?
- Сейчас разберемся! – Ваня повернулся к водительскому сиденью. Мальвина подняла заплаканное лицо и так трогательно посмотрела на Ваню, что он на пару секунд все забыл.
- Не заводится, - пожаловалась девушка, и Ваня пришел в себя.
- Ну, что тут? – он деловито осматривал приборную панель, будто что-то понимал в устройстве троллейбуса. - Это ничего, это мы сейчас. Где тут у нас что?
- Я сегодня первый день, - сказала Мальвина и снова заплакала.
- Да не плачь ты! Ничего страшного же не произошло. Есть у тебя инструкция или что-то типа того? Как вообще управляться с этой штукой.
- Должностная инструкция есть.
- Давай!
Она достала из-под сиденья толстую стопку распечатанных, сшитых на пружину листов. На обложке черным скучным шрифтом значилось: «Должностная инструкция водителя троллейбуса». Ваня взялся с энтузиазмом.
- Так, посмотрим. Общие положения, подготовка к работе, а вот, кажется. Перед постановкой токоприемников водитель должен убедиться, что все цепи выключены, барабан реверса находится в положении «СТОП» и троллейбус заторможен стояночным тормозом. Затем надеть сигнальный жилет, перчатки и окриком «Троллейбус №... ставлю штанги» предупредить лиц, находящихся в машине…
- Я это уже делала – не помогает!
- Хорошо, тогда… – он начал быстро пролистывать оглавление.
- Может, аккумулятор сел, - осторожно предположила Мальвина.
- Аккумулятор? Это значит надо толкать, - неуверенно сказал Ваня, но посмотрел на девушку и пообещал: – Ща толкнем!
Он обратился к пассажирам громким голосом пионервожатого:
- Так! Господа-товарищи! Троллейбус не заводится, надо толкать.
- Мы че, идиоты?
- Сам толкай.
- Это у кого здоровья много…
Толкать не хотели. Ваня оглянулся на свою Мальвину. Она сидела, ссутулившись, в огромном оранжевом жилете, и смотрела на него так жалостно, как смотрит бездомный щенок на доброго человека. Нет, Ваня не мог обмануть такое доверие.
- Как тебя зовут?
- Нюра.
- Нюра, ты очень красивая.
Она улыбнулась мокрым чумазым лицом, и в душе у Вани зацвели ромашки.
- Не боись, сейчас поможем. Мужики! – воззвал он к пассажирам троллейбуса, - Как можно не помочь такой милой девушке? Или тут нет мужиков? Одни хипстеры и мажоры?
- Да пошел ты! Мудило! – раздалось из толпы.
- А, вот, один есть. Видать, хипстер, - сказала укутанная в серый засаленный плащ бабка.  
- Блин! Да вы че? – воскликнул Ваня. – Совсем что ли умерло в вас все. Благородство, доброта? Неужели ничего не осталось?
От этого упрека толпа зашевелилась, как бы проверяя, что осталось. Один, другой, третий - протискивались между пассажирами мужчины.
- Ладно, пойдем толкнем твой троллейбус! – предложил широкоплечий, в синем спортивном костюме молодой человек.  
- Кто же не захочет теплым московским вечером толкнуть троллейбус?  - заметил  пожилой, похожий на профессора, мужчина.
- Это нам на закуску, - гоготнул неряшливый и, судя по амбре, поддатый мужик.
- Я знал! - воскликнул Ваня, - в мире есть добрые люди!  И они здесь, в троллейбусе!
-Двери откройте! – крикнул кто-то с задней площадки, и в салоне слаженно зашипели открывающие механизмы.
Едва Ваня спрыгнул со ступенек троллейбуса, зажглись дорожные фонари, будто он своим прыжком нажал выключатель. Ваня заметил, что весь большой прямоугольной бок троллейбуса обклеен звездами. Целый звездопад больших и маленьких звезд на синем фоне. Это была реклама шоколадного батончика, но Ване показалось, что это его картина.
- И как это я сразу не заметил? - сказал он вслух.
- Че говоришь? – спросил широкоплечий парень.
- Да так, ниче! Готовы?
- Готовы!
- Главное, чтоб за рулем там приготовилась!
- Щас толкнем!
- Командуй!
- Давай!
- Налегай!
- Иииии раз! Иииии раз!
Улица, запруженная машинами, как узкая река в период нереста, двигалась вперед множеством тел. Машины несли на своих крышах небо, не замечая тяжести. Внутри сидели водители и тоже несли каждый свою непростую человеческую долю общей судьбы. Водители устремлялись в мыслях вперед, к женам, любовницам и детям. Но пробка двигалась медленно и не зависела от их устремлений. Это был злой и неумолимый рок.
Бессильны оказались и десять человек, пытающихся сдвинуть громоздкую машину. Троллейбус оставался бездвижный, бездушный и мертвый, как выброшенный на берег кит.
- Не получится!
- Не пойдет так!
- Надо по-другому.
Ваня не отчаивался:
- Мужики, давай еще раз! У нас получится. Ну-ка! Собрались! Изо всех сил! И раз!
Но и еще раз оказывался бесполезен. Уже начали отходить по одному разочарованные «толкатели», пассажиры, которые поначалу наблюдали с тротуара, тоже стали потихоньку исчезать, незаметно, без лишних слов, понимая, что рассчитывать не на что. Ваня все толкал. Он вспотел, раскраснелся, по  напруженному лбу текли капли, грязное от троллейбуса плечо ломило, а  голове стоял  какой-то лязгающий низкий гул, который мешал сосредоточится на любви.
- Может, хватит уже, - крикнула Нюра. - Не заводится же.
Ваня отлепился от троллейбуса и с изумлением осмотрелся. Он остался один, и даже пробка почти рассосалась, как и пассажиры троллейбуса, даже те, кто пытался ему помогать.
- Иди сюда! – крикнула опять Нюра. - Я уже вызвала техническую службу. Сказали, эвакуируют меня.
- Когда?
- Кто их знает? В Москве пробки.
Они сидели на последнем сидении троллейбуса.
- А ты давно в Москве? – спросила Нюра.  
- Около года. А ты?
- Пять лет. Сначала в техникуме училась, теперь работать пошла.
- Ну и как тебе?
- Шумно очень и все время надо куда-нибудь торопиться. Я не смогу так. Мне хочется остановиться и просто в спокойствии побыть, по сторонам осмотреться.  
- Как же я тебя понимаю! У меня точно так же.
- Да? – она удивленно вздохнула. – А может, у всех так? Только почему-то никто из Москвы уезжать не хочет.
- Или не может, - Ваня поник. – Деньги-то только в Москве. У меня на родине не заработать.
- А где твоя родина?
- Поселок Сылва.
- А где это?
- Пермский край.
Нюра пожала плечами, показывая, что не знает.
- Представь себе карту, - Ваня обвел руками воображаемую территорию России и ткнул где-то посередине. - Это вот здесь.
- Аааа!  
Они тихо сидели. Нюра слегка прислонилась к Ване, но он не заметил. Он молчал и думал о своих родителях, как они там сейчас, все еще носят воду из колонки или все-таки сделали водопровод? Двадцать первый век на дворе, со всеми можно поговорить по интернету, и только с родителями нельзя. Хорошо, хоть мобильный телефон есть. Но ведь живого общения не хватает, ласки, голоса, какой-то теплоты. Хорошо, что его Мальвина вот она, сидит рядом, такая хорошенькая, и кажется, совсем замерзла. Надо согреть. И Ваня деликатно ее обнял.
И вдруг он понял, это же его мечта! Прямо сейчас он находится в картинке из своего воображения. Недавно он фантазировал, а теперь вот, сбылось!
- Слушай! Я понял! – возбужденный своим открытием, Ваня взял Нюру за плечи и чуть тряхнул. - Я понял, что случилось с троллейбусом!
- Что?
- Я знаю, почему он сломался. Это по моей вине, понимаешь! Я так захотел.
Нюра не понимала. Она трясла головой, и казалось, что ее маленький острый носик в чем-то упрекает его.  
- Спорим, сейчас заведется? - сказал Ваня.
- Зачем? Скоро же приедет буксир, - Нюра не хотела уходить с нагретых, уютных сидений. Но Ваня тянул ее за руку, и она поддалась.
- Просто проверим! – убеждал он. – Если заведется, значит я прав, значит это я захотел, а не какая-то неисправность.
Нюра села в кресло водителя, зябко поерзала, стала включать какие-то тумблеры, кнопочки, переходники, потом медленно, с недоверием, будто машина взлетит на воздух, повернула ключ. Троллейбус громко чихнул, прокашлялся и завелся. Мотор заурчал как огромный хорошо откормленный кот.
- Аааа! – с восторгом заорал Ваня. – Ты видишь! Нет, ты видишь! Я просто пожелал, чтобы мы остались вдвоем в троллейбусе. Я об этом думал! И это исполнилось! Представляешь!
- Классно! – Нюра пыталась разделить его энтузиазм, но было что-то еще, о чем она не говорила.
- Ну, куда теперь?
- Не знаю.  Я же не могу теперь на маршрут… В парк, наверное, надо ехать.
- А давай покатаемся? Мы может просто кататься по Москве? Это будет так здорово.
- Не знаю…
И они катались. Нюра дергала длинный рычаг трансмиссии, неспешно крутила огромный руль, включала поворотники и останавливалась на светофорах. Троллейбус с готовностью клацал чем-то внутри себя и ехал дальше, послушный тонким рукам Нюры. Ваня же стоял рядом и восторженно думал о своем.
Они расстались за полночь, когда Нюре уже обязательно нужно было ехать в парк.
- Мне, наверное, теперь выговор влепят, - говорила она обиженно. – Тебе то что, ты уедешь и забудешь. А мне завтра опять на маршрут.
- Ну что ты, я теперь каждый день буду с тобой ездить. Или хочешь, сходим в кино.
- Завтра?
- Можем и завтра.
- А потом попьем какао или горячий шоколад. Я люблю горячий шоколад.
- Девочка, - он ласково потрепал ее по голове.
- Тогда до завтра?
- До завтра. Я тебе позвоню.
И они расстались. Ваня ехал на метро в свое далекое Тропарево и думал, что встреча с Нюрой была чудом, одним из тех, которые не часто происходят в жизни.  Он представлял, как они говорят по телефону, как сидят в кафе, и она пьет шоколад, оставляя на верхней губе темную полоску. Особенно долго он фантазировал о ее сладких шоколадных губах. И потом в кино, на каком-нибудь дурацком фантастическом фильме… Он представлял это и на следующий день, и даже через неделю. Через три недели мечта как-то выдохлась и перестала его трогать. Ваня еще иногда думал, что как только появятся деньги, обязательно позвонит своей милой Мальвине. Но денег не было, и он не звонил.
шаблоны для dle