Дилан Томас — один из самых значительных англоязычных поэтов 20-го века.
Не только поэт — автор стихов, но ещё и поэт — человек, живущий в соответствии с романтическим каноном — поэт — человек богемы, свободный от тяжких жизненных обязательств, поэт — вольная птица.
В некотором смысле Дилан Томас — последний романтический поэт. Романтический поэт — это всегда ещё и жизненная роль. В создании своего продуманного образа Томаса можно сравнить с Блоком, Маяковским или даже с Есениным.
В жизни Томаса очень трудно отличить миф от реальности, в его стихах не всегда можно отличить искренность от надуманности.
Если лишить его биографию мифического содержания — болтовни в барах, пьяных дебошей, непристойных выходок, и оставить чистую событийность, то биография уложится в пару страниц.
Именно поэтому писать о нём трудно.

***

Дилан Томас родился в 1914 году в семье школьного учителя. Он второй и последний ребёнок Флоренс и Дэвида-Джона Томасов.
Брак родителей Томаса видится отчасти мезальянсом.
Мать, по воспоминаниям соседей и знакомых, простая женщина из большой семьи Вильямсов. Отец её работал на железной дороге; она — седьмой ребёнок, был ещё и восьмой, но умер в подростковом возрасте. Флоренс была младшей, и баловали её не только родители, но и старшие братья и сёстры. Красивая, доброжелательная довольно безответственная девочка. Семья много общалась с родственниками фермерами, одна из сестёр Флоренс, Анна, и сама вышла замуж за фермера, Джима Джонса (Jim Jones), именно им принадлежала ферма «Папоротниковый холм», сыгравшая такую большую роль в творчестве Томаса.
Отец Дилана, родившийся в 1876 году, тоже из семьи железнодорожников, при этом с детства он проявлял большие способности, был весьма честолюбив, получил стипендию на обучение в колледже, а после получения степени бакалавра хотел учиться дальше и в идеале стать университетским профессором. Но не сложилось. Может быть женился рано, может быть некоторая склонность к выпивке подвела. Так или иначе, Д. Дж. Томас (David John Thomas) стал школьным учителем английского языка. И всю жизнь им оставался.
Безусловно, часть своих нереализованных амбиций он переложил на Дилана.
В Уэльсе уважение к поэзии — важная часть культуры. И уж тем более в семье школьного учителя, мечтавшего то ли о том, чтоб стать профессором, то ли о том, чтоб стать поэтом, это уважение проявлялось. Даже имя Дилан — литературное, так звали одного из незначительных персонажей валлийского романтического эпоса. Дилан — дитя волн, ребёнок с пышными золотыми волосами.

Дилан был любимым балованным ребёнком — он был болезненным и умело этим пользовался. Флоренс очень опасалась туберкулёза, так что при любой простуде укладывала мальчика в постель, поила горячим молоком и кормила размоченным в нём хлебом.
Томас вырос ипохондриком, туберкулёз, от которого пристало умереть поэту, был частью его легенды. Он любил рассказывать знакомым, что болен.
Нэнси, старшая сестра Дилана, очень рано начала ссориться с ним, что вполне понятно — Дилан — избалованный до невозможности младший брат, вёл себя безобразно — таскал из кошелька деньги, однажды стащил у неё любимый шарфик, кривлялся. Вполне вероятно, что эта детская безнаказанность и избалованность наложили немалый отпечаток на Томаса — что именно в детстве корни его убеждённой безответственности.

Стихи Дилан начал писать очень рано, лет в 8-9. Естественно, они были подражательными. Флоренс довольно быстро поняла, что для того, чтоб удержать Дилана дома в плохую погоду, оградить от сырости и ветра, достаточно снабдить его бумагой.
В школе Дилан уделял внимание только английскому языку и литературе, прочие предметы он совсем не учил. Д. Дж. Томас относился к этому весьма снисходительно — наверное, потому, что всепоглощающая страсть Дилана к литературе отражала его собственную.
Маленький, похожий на девочку Дилан не знал удержу в драках — он кусался, щипался, царапался.
Как ни странно, после одной из драк началась дружба Дилана с одноклассником Дэном Джонсом (Daniel Jones) — будущим композитором и музыкантом. После драки, закончившейся вничью, они вместе — один с разбитым носом, а другой с синяком под глазом, побрели домой. Дружба эта длилась всю жизнь.
Дэн не был единственным школьным другом Дилана, были ещё мальчишки, с которыми Дилан болтался по берегу, вглядываясь в песок в поисках то ли золотых часов, то ли записки в бутылке от потерпевшего кораблекрушение. С теми же мальчишками, став чуть старше, Дилан исследовал злачные места Суонси.

Важным событием было Рождество. В дом Томасов съезжались родственники. Подарки, ёлка, омела — у Томаса чудесная проза «Детство, Рождество, Уэльс»("A child's Christmas in Wales"). Ритмическая, она качает на волнах и засыпает снегом, который, по воспоминаниям Дилана, всегда в Рождество шёл.
В доме Джонсов Дилан познакомился с современной поэзией, вкусы Д. Дж. Томаса были очень классичными, а у родителей Дэна была отличная современная библиотека.
Первое стихотворение Дилана Томаса было опубликовано в школьном журнальчике, когда ему было около одиннадцати. Оно написано от лица собаки, которой очень хочется укусить кого-нибудь за голую ногу. Любопытно, что одно из любимых представлений Томаса в барах было «собачье» — он становился на четвереньки и с лаем кусал присутствующих за ноги. А со вторым опубликованным стихотворением случился конфуз.
Дилан послал стихотворение «Реквием» в «настоящую газету» — Western Mail. Стихотворение напечатали, Дилану за него даже заплатили. И только через 20 лет после смерти Дилана, когда Дэниел Джонс напечатал его в подборке, среди других стихов, выяснилось, что это плагиат. В основе лежало стихотворение «Похороны птички» известной детской поэтессы Лилиан Гард (Lillian Gard)
Трудно понять, зачем Дилану, столько писавшему, нужно было брать чужое — скорее всего, тут присутствовало преследовавшее его всю жизнь желание идти до края — сойдёт — не сойдёт. Сошло.

В 1931 году Дилан закончил школу. Вопроса об университете не вставало. Собственно говоря, кроме литературы Дилан не интересовался ничем, и не пытался даже прикладывать минимальные усилия к тому, чтобы сносно учиться. Д. Дж. Томас помог Дилану устроиться учеником репортёра в местную газету — South Wales Evening Post. Собственно говоря, это была единственная попытка Дилана заработать на жизнь не литературой. Успехом она не увенчалась, его выгнали за то, что он не пытался даже оказываться в нужном месте в нужное время. Официальным поводом к его увольнению послужило незнание Диланом стенографии, неофициально же его выгнали, объяснив ему, что журналиста из него не получится.

В 33-м году Дилан начал лепить образ поэта.
Он во всём романтик. В представлении о поэте тоже, в смеси высокомерия и наивного самолюбования. Поэт — существо, которому всё простится, всё можно и должно, кроме одного — нельзя ходить на службу, деньги зарабатывать, жить среднестатистическим членом общества. Не Томас придумал этот образ поэта, он только надел маску, и она пришлась. Естественно, для того чтобы жить в соответствии с образом, в идеале юному Дилану нужно было уехать из Уэльса. Но не так это было просто.
Дилан жил с родителями, что, конечно, очень облегчало материальную сторону. В Суонси он, кроме того, был окружён друзьями, обласкан. Новые знакомые Берт Трик (Bert Trick) — бакалейщик, социалист и поэт (такое вот поразительное сочетание!) на 16 лет старше Томаса, и его жена Нелл, игра в местном театре, тогда ещё инфантильные безобразия в пабах — всё это делало жизнь Дилана в Суонси вполне приятной.
Берт Трик пытался пробудить интерес Томаса к политике, и нельзя сказать, что Дилан совсем не замечал нищеты вокруг, это же было время депрессии, не замечал возникновения фашизма, — замечал, конечно, но был чрезмерно эгоцентричен, чтобы всерьёз думать о других. По сути его увлекала только одна социалистическая идея —государство могло бы позаботиться о поэтах и художниках, чтоб те горя не знали и не зависели от семьи и друзей.
В 33-м году в жизни Томаса произошло несколько событий. Он напечатал поразительно зрелое для восемнадцатилетнего человека стихотворение (одно из лучших) "И безвластна смерть остаётся" в " New English Weekly ".

...
И безвластна смерть остаётся.
Пусть не слышно им крика чаек,
И прибой к берегам не рвётся,
И цветок не поднимет венчика
Навстречу стуку дождей,
Пусть безумны, мертвы как гвозди —
Расцветёт их букет железный,
Сквозь ковёр маргариток пробьётся,
И пока существует солнце —
Безвластна смерть остаётся.
...

В этом стихотворении, в отличие от большинства томасовских стихов того времени, нет тёмных мест, оно звонкое, жёстко построенное, страстное. Спустя некоторое время, через Дэниела Джонса, он познакомился с Виктором Ньюбургом (Victor Neuburg), литературным журналистом, ведущим страничку «Уголок поэта» в " Sunday Referee ". Виктор Ньюбург напечатал у себя на страничке «Та сила, что цветы сквозь зелень подожжёт». Не только напечатал, но и объявил лучшим стихотворением, напечатанным в «уголке поэта». В 33-м году тяжело заболел отец Дилана, у него обнаружили злокачественную язвочку во рту; благодаря тому, что поймали вовремя, всё обошлось, Д. Дж. полностью излечился. Склонный к драматическим эффектам, Дилан сообщал знакомым, что у его отца рак горла, и что смерть за углом. Наверное, именно болезнь отца, подогрела и так постоянно тлеющий у Дилана страх смерти, идущий рука об руку с мыслями об её неизбежности. Отсюда и «Та сила, что цветы сквозь зелень подожжёт». Сила, выталкивающая цветок в жизнь, — это та же сила, которая его уничтожит.

...
«Та сила, что цветы сквозь зелень подожжёт,
Творит и зелень юности моей.
Она и корни всех деревьев оборвёт,
Да и меня разрушить норовит.
Ну, как я розе, согнутой ветрами,
Скажу, что та же лихорадка ветра
И мне сгибает юность? —
Ведь немота моя не разрешит!»
...

В 34-м году недовольство Дилана жизнью в Уэльсе достигло точки кипения. Ему казалось, что в Лондоне идёт настоящая жизнь, пока он прозябает. Он заканчивал подготовку сборника «18 стихотворений», который Ньюбург собирался выпустить. И твёрдо намеревался поселиться в Лондоне к моменту выхода книги. Такая возможность подвернулась, Дилан поселился вместе с Фредом Джейнсом (Alfred Janes), сыном зеленщика из Суонси, студентом-художником на пару лет старше него. Комната, которую снимал Фред, была заполнена смесью грязной посуды, красок, объедков. Уехав из дому, Дилан пустился во все тяжкие — исчезал на несколько дней, бродил по барам, напивался, — работал над легендой. И при этом ещё пытался симулировать туберкулёз и давал понять всем знакомым, что скоро умрёт.
Круг литературно-художественных знакомств всё расширялся. Среди людей, окружавших Дилана, были не только ровесники и люди, готовые разделять его времяпрепровождение, появились и люди, влюбившиеся в его талант и готовые всячески ему помогать. Одним из таких людей была Эдит Ситвел (Edith Sitwell), поэт и литературный критик. Она приняла судьбу Дилана близко к сердцу и пыталась давать ему материнские советы — например, уговаривала его найти работу.
Но Дилану было не до работы. Жизнь шла замечательно. Он был принят в обществе и как поэт, и как рассказчик историй в пабах. Обе стези его увлекали. Материально его поддерживали родители и друзья, жил он то в Лондоне, то в Суонси. А 12 апреля 34-го года он познакомился с Кэйтлин Макнамара (Macnamara Caitlin), собиравшейся стать танцовщицей. Он предложил ей выйти за него замуж в первый же вечер — когда в баре она положила голову ему на колени.
Кэйтлин сразу почувствовала в Дилане неопытность через всю его браваду, вероятно, эта неопытность её и привлекла. Кэйтлин и Дилан были одинаково неприспособлены к практической жизни, обоим была очень нужна любящая поддержка. Эта схожесть и прибивала их друг к другу, и разделяла. Ни один из них не мог организовать жизнь, они были детьми без взрослых рядом.

Единственным источником заработка для Дилана было Би Би Си. Он уже начал выступать с поэтическими программами, с чтением своих и чужих стихов.
Про чтение Дилана надо сказать отдельно. Он поёт. И поёт не так, как иногда поют поэты, слегка подвывая, слегка усиливая — он поёт скорее, как поют баллады, как поют кантри (country music). Самые тёмные его стихи оживают в чтении. Нужно слушать, закрыв глаза, и сомнамбулически — нет, не следовать за ассоциациями, это невозможно, а плести свои, петлю за петлёй, не заботясь о связности, — найти интонацию, — и отпустить ассоциации с цепи, сверяясь иногда по ключевым словам.
Так что нет ничего удивительного в том, что Дилан достаточно часто выступал по Би Би Си, мог бы зарабатывать вполне прилично, если б не его редкостная необязательность. Он не сдавал ничего в срок, опаздывал на выступления, просто не приезжал.

11 июля 1937-го года Дилан с Кэйтлин поженились. Жить им было негде, и они скитались — то жили у родителей Дилана, то у матери Кэйтлин, то у друзей, то им кто-нибудь оставлял домик на лето.
Примерно тогда же Дилан начал писать и печатать прозу. В 40-м году десять автобиографических рассказов вышли книгой под общим названием «Портрет художника в щенячестве» ("The portrait of an artist as a young dog ") — парафраз из Джойса — "Портрет художника в юности".
В своих скитаниях по друзьям и родителям Дилан и Кэйтлин нашли место, где в идеале они хотели бы жить — в Лохарне (Laugharne) в Уэльсе - в маленьком городке на берегу моря, в устье реки. В апреле 38-го года они сняли там рыбацкий домик — первое в их совместной жизни жильё. Домик назывался «Эрос» — крошечный, с двумя спаленками, без ванны и с сортиром на улице. Довольно быстро Дилан с Кэйтлин перебрались в больший коттедж. Кэйтлин забеременела. Дилан попросил денег в Royal Literary Fund, мотивируя свою просьбу тем, что он несколько лет по собственной воле жил в бедности на мелкие литературные заработки, но теперь, с беременной женой, он не мог продолжать этот способ жизни. Денег, однако, Дилан не получил.
Вообще материальное положение Томаса во многом определялось не тем, сколько он зарабатывал, а тем, сколько они оба с Кэйтлин тратили. Зарабатывал он довольно нерегулярно, но не так уж и мало — чтения, публикации, премии. Но тратили оба без счёта — в пабах, на какие-то малонужные покупки. При этом еду и прочее необходимое покупали в долг, и когда кредиторы начинали волноваться и угрожать, находили кого-нибудь, кто за них заплатит. Фактически так всю жизнь и было.
Как ни странно, Дилан с незнакомыми людьми бывал очень робок, и как часто бывает, робость трансформировалась в хамство. И случалось, что он не приходил на важную для его литературного будущего встречу исключительно от страха.

30 января 39-го года родился старший сын Дилана Ллевелин. Инфантильная безответственность Дилана привела к тому, что когда Кэйтлин уехала рожать, он исчез на пару дней из дому. То же самое повторилось и с двумя другими детьми. Скорее всего, Дилан ревновал к детям, ему от Кэйтлин была очень нужна материнская забота.
Зимой 39-го Дилан подписал договор на выход смешанной книги стихов и прозы «Карта любви». Книга вышла в конце августа 39-го года. И не пошла. В ней было 7 рассказов и 16 стихотворений, в частности, «Так вот оно: отсутствие враждебно» и «После похорон». Большая часть стихов были совершенно тёмными — потоком бессвязных ассоциаций. Об этом написал литературный критик Сирил Коннолли (Cyril Connolly), отмечая, что техника Томаса осталась прежней, но книга лишена вдохновения, искусственная. Отчасти неуспех книги можно связать и с тем, что началась война.
У Дилана возникла новая забота. Он очень боялся призыва, необходимо было найти возможность получить какую-нибудь работу, которая обеспечила бы ему службу «на гражданке». В результате Дилану удалось получить белый билет. Он явился на медосмотр в таком похмельном состоянии и так кашлял, что его освободили.
И тогда же Дилану пришло приглашение приехать с семейством в поместье Джона Давенпорта (John Davenport) — бывшего боксёра, бывшего поэта, мужа богатой женщины и покровителя искусств. В поместье жили поэты, музыканты, художники.
Тогда же Дилану впервые предложили писать тексты для радиопередач Би Би Си. Дилан начал регулярно ездить в Лондон и останавливаться у друзей. Вёл он себя, как всегда, безобразно. Он продолжал тащить что плохо лежит. Один раз попытался забрать столовое серебро, но был пойман на месте преступления. Являлся к кому-нибудь с Кэйтлин и Ллевелином — вечером на такси — и не прогонишь, и за такси приходилось платить. Писал и какал пьяный в чужой гостиной. Книги ценные воровал и продавал. Чужую швейную машину в ломбард понёс, правда, владелица на улице его встретила и остановила. Кидал окурки на пол, падал пьяным с лестниц, не выполнял обещаний, пропадал, не предупредив, клянчил деньги у кого ни попадя...
Но самое удивительное, что как раз тогда Дилан нашёл серьёзную работу. Его взяли сценаристом в Strand Films. Алкоголиком Дилан не был. На службе всегда был совершенно трезв. Напивался и буянил по вечерам и не писал стихов — некогда было.
Правда, в августе 42-го года Дилан и Кэйтлин наконец сняли жильё в Челси. С крыши в дождь капало, но всё же у них теперь была собственная комната с кроватью, столом и книжной полкой.

3-го марта 1943 года у Дилана и Кэйтлин родилась дочка Аеронуи. Над дочкиной кроваткой развернули зонтик, чтоб на неё не капало в дождик.
Естественно, сценарии документальных фильмов военного времени, часто достаточно примитивных и пропагандистских, не увлекали Дилана. Однако работал он, как ни странно, добросовестно. Время его делилось между работой и выпивкой, но эти две деятельности никогда не смешивались. А кинематограф как таковой его увлёк. Ему очень хотелось принять участие в создании полнометражных художественных фильмов.
В начале 44-го года, когда бомбардировки Лондона опять стали настойчивыми, Дилан и Кэйтлин перебрались из Лондона в небольшой коттедж в Сассексе. Дилану там было скучно, он наведывался в Лондон пару раз в неделю. В июле они перебрались в Уэльс к родителям Дилана, которые к тому времени жили уже не в Суонси, а в небольшой деревушке неподалёку, так как отец Дилана вышел на пенсию.
Дилан опять начал писать. Он закончил «Похоронную церемонию после воздушного налёта». Работал над «Видением и молитвой» и «Стихами в октябре». Эти обе вещи показывают, что Томас перевернул новую страницу. Они ясные, даже прозрачные. «Стихи в октябре», если б не, как всегда у Томаса, ярчайшие ассоциации, можно было бы назвать автологичными. По словам Вернона Уоткинса, Дилан начал писать эту вещь в 41-м году, к своему двадцатипятилетию. А в 44-ом ему было уже почти 30.
В сентябре Дилан и Кэйтлин с детьми перебрались наконец в собственное жильё — сняли маленький домик возле городка Нью-Куэй (New-Quay). У самого моря. С сортиром на улице.

Ещё до окончания войны у Дилана возникла мысль, или мечта — добраться до Америки. Ему казалось, что уж там-то он разрешит все свои вечные материальные проблемы, и он мечтал о турне по университетам с лекциями и чтением стихов.
Проблема была в получении визы. У него не было сбережений, одни долги, это означало, что кто-то должен был письменно за него поручиться. Скажем, если бы Гарвардский университет предложил Дилану какую-нибудь временную работу, то визу бы он получил. В 45-м году ничего из этого не вышло.
В это же время Дилан перестал получать зарплату на киностудии (он работал тогда уже не в Strand Films, а в Gryphon Films, и эта студия закрылась). Основным источником дохода стало Би Би Си. Слушатели Томаса полюбили. Слава его началась с передачи 31 августа 45-го года «Однажды очень рано утром». Это был изрядно приукрашенный рассказ о жизни в Нью-Куэйе.

Слава пришла в одночасье. 7 февраля 46-го года вышла книга «На порогах смертей», сначала тиражом в 3000 экземпляров, а на следующий месяц ещё 3000 были допечатаны.
Критик Уолтер Аллен в журнале "Time and Tide" написал, что книга представляет собой выход Томаса на новый виток. Дж. У. Стониер (G. W. Stonier) в журнале "New Statesman" пошёл ещё дальше — объявил, что «Зимняя сказка», «Стихи в октябре» и «Баллада о длинноногой наживке» из лучших стихов своего времени. Вита Сэквил-Вест (Vita Sackville-West) в "Observer" писала о том, что у Дилана поэтическая мощь сочетается с виртуозностью. И наконец Джон Бетджемен (John Betjeman) в "Daily Herald" объявил Дилана не просто лучшим валлийским поэтом, а великим поэтом, безотносительно к Уэльсу.
Слава оказалась для Дилана слишком тяжким испытанием. Неделю он радостно ходил по пабам, улыбаясь пил всё, что ему предлагали, и в конце концов попал в больницу. Естественно, пошли слухи, подогреваемые самим Диланом, что у него цирроз печени, но на самом деле, доктора обнаружили только нервное истощение.
Будь Дилан хоть немного способней к выполнению обещаний, хоть чуть более ответственен, не будь Кэйтлин сделана из того же теста, что и он, жизнь их могла бы потечь вполне благополучно — Би Би Си давало регулярный доход, признание могло бы способствовать уверенности в себе и некоторому спокойствию.
Но кому на роду написано быть повешенным, тот, как известно, не утонет. Приходить на Би Би Си вовремя и трезвым Дилану было очень трудно, естественно, что из-за ненадёжности ему давали меньше работы, чем могли бы.

В 47-м году по настоянию Эдит Ситвел, которая как раз принадлежала к числу людей, видевших в Дилане нежного робкого мальчика, ему дали очень немалый грант на путешествие по Италии от «Общества авторов» (Society of authors), в котором Эдит Ситвел состояла.
Дилан с Кэйтлин и детьми вместе с сестрой Кэйтлин Брижит и её маленьким сыном отправились в путешествие. Сначала они прожили месяц у самого моря недалеко от Рапалло, потом отправились через Рим во Флоренцию и сняли там виллу неподалёку от города. Чтобы удрать от шума и общества, Дилан договорился о том, что будет использовать коттеджик неподалёку в качестве кабинета. Дилан написал там только одно стихотворение — «В деревенском сне».
Сначала Дилан попытался завязать контакты с итальянской интеллигенцией, в частности с Эуженио Монтале (Eugenio Montale). Но только тут, в гостях у незнакомых людей, его способ поведения шокировал куда сильней, чем в Англии. Кроме того, итальянцы пили вино, а Дилан пиво. Пиво в послевоенной Италии найти было трудно, и Дилан мог явиться к кому-нибудь на обед с полными карманами бутылок, в доме у Монтале он выстроил эти бутылки перед собой на столе и весь вечер пил.
Пребывание во Флоренции не оказалось для Дилана ни плодотворным, ни полезным.
А вот когда в июле Томасы перебрались на остров Эльба, жизнь показалась им веселей. Дети и Кэйтлин наслаждались морем, а Дилан, как карикатурный англичанин, сидел на стуле по пояс в воде и читал газету.

Пока Томасы были в Италии, Маргарет Тэйлор купила для них маленький домик в деревне в Оксфордшире. Дилан часто наезжал оттуда в Лондон, между августом 47-го и январём 48-го он сделал 20 радиопередач.
Дилан практически не писал стихов, отношения с Би Би Си обострились, потому что он не выполнял обязательств, ничего не делал в срок. В это же время он получил несколько заказов на сценарии от разных киностудий. Полученный аванс тут же потратил. И опять просил деньги у друзей и знакомых.
Надо сказать, что Маргарет Тэйлор проявляла большое бескорыстие в своём отношении к Дилану. Она осознала, что Дилан очень тоскует по Уэльсу и стала искать какую-нибудь возможность поселить его в Лохарне, несмотря на то, что при этом географически Дилан оказался бы достаточно далеко от неё. В конце концов ей удалось найти тот самый Дом-Корабль (The boat house), который сейчас стал весьма посещаемым музеем Томаса, и с которым связаны несколько великолепных стихотворений.
Это в отдалении от всякого другого жилья дом за городом, в широком эстуарии, где сливаются перед впадением в море три реки. К дому можно подойти по узкой дорожке, по которой не пройдёт машина. Несколько ступенек вниз с дорожки ведут в садик, а оттуда крутая тропинка к входной двери. Попадаешь на второй этаж. И крутая лестница вверх на третий и вниз на первый. Вид из дома на холм сэра Джона, на море, на поля. И в отлив цапли ходят по песку, и другие птицы. Маргарет Тэйлор приобрела этот дом и сдавала Томасам за крошечную плату. Родители Дилана тоже перебрались в Лохарн.
Дилан не работал в доме, он устроил рабочую комнату в бывшем крошечном гараже — большущий стол у огромного окна, портреты любимых писателей на стенах —Оден, Блэйк, Гарди, Лоуренс.
Переезд в Лохарн как будто что-то высвободил в Томасе, он опять начал писать. Он работал над одной из лучших вещей — над стихотворением «Над холмом сэра Джона». Стихотворение, полное птиц, закатных красок, воли, моря и обязательной гибели. Оно родилось из пейзажа за окном.
24 июля 1949 года Кэйтлин родила третьего ребёнка — мальчика — его назвали ирландским именем Колум и валлийским Гаран, что означает Цапля. Колум был лёгким ребёнком, радостным, не крикливым. Он стал любимым ребёнком Дилана.
Кэйтлин вспоминает это первое лето в Лохарне, как одно из счастливейших в жизни.
А незадолго до того, как Томасы перебрались в Лохарн, Дилан совершенно неожиданно получил письмо от Джона Малколма Бриннина (John Malcolm Brinnin), американского поэта, на два года младше него. Незадолго до этого Бриннин стал директором еврейского поэтического центра в Нью-Йорке. Бриннин очень давно восхищался поэзией Томаса и мечтал пригласить его в Штаты. И вот теперь у него появилась такая возможность. Чуть ли не первое, что Бриннин сделал, получив новую работу, — позвал Томаса прочесть несколько лекций в поэтическом центре за 500 долларов (по тем временам большая сумма) с оплатой билета.

Дилан улетел в Нью-Йорк 20 февраля. После большой прощальной пьянки в Лондоне.
Первые три дня Дилан с Бриннином бродили по Нью-Йорку, Бриннин показывал гостю местные красоты: Эмпайр Стэйт Билдинг, Гринич Вилледж. Было много выпивки, и для человека из послевоенной Англии превосходная и обильная еда. А ещё знакомства с кучей людей, с литературной нью-йоркской интеллигенцией.
Безобразия разного рода не заставили себя долго ждать. В лифте отеля Дилан устроил своё классическое представление, встал на четвереньки, изображая собаку, и укусил за ногу незнакомого человека. В гостях, когда Дилана спросили, о чём «Баллада о длинноногой наживке», он ответил – «о гигантской ебле». В других гостях, где собрались писатели, актёры, критики, актриса Рут Форд (Ruth Ford), приехавшая прямо со спектакля, сказала Дилану, чтоб его очаровать, что его фотография стоит у неё на столе. Дилан воспринял это сообщение, как приглашение к роману, и почти что набросился на Рут, которая не чаяла, как от него отделаться.
Читая о Томасе, я всё время искала какой-нибудь узелок, за который я могла бы зацепиться и полюбить этого пакостника и обормота. И вот в книге Фрайера наткнулась на один эпизод, происшедший в Вестпорте.
Томас прочёл лекцию собакам. Поздно вечером в заснеженном саду. У бриннинской пуделихи была течка, и взволнованные псы со всей округи собрались под дверью. Томас вышел к ним, сел на камушек и рассказал псам, что он и сам такой, что понимает их прекрасно — и — что ж, ребята, делать-то, c’est la vie... Хозяин глядел в окно на Томаса и кружок слушателей с высунутыми языками.
Из Вестпорта Томас отправился в Йельский университет, оттуда в Гарвард. И всюду его чтение имело огромный успех. Вместе с рассказами о его потрясающих выступлениях передавались и рассказы о его чудовищном поведении в любых гостях и общественных местах. Он приставал к женщинам вне зависимости от их возраста и желания флиртовать, напивался.
Дилан побывал в Айове, где тогда профессорствовал Роберт Лоуэлл (Robert Lawell), в Вашингтоне, в Сан-Франциско, заехал в Канаду, в Ванкувер. Писал очень противоречивые письма Кэйтлин. То ругал Америку за её всепоглощающее стремление к успеху, то писал, что если б они могли все вместе поселиться в Сан-Франциско, это было бы самое большое счастье.
В конце апреля Дилан вернулся в Нью-Йорк. Стало совершенно ясно, что несмотря на то, что ему оплачивали все расходы и платили не меньше ста долларов за выступление, денег домой он привезти не сможет. Бриннин пытался уговорить Дилана не тратить столько, положить деньги на счёт, жить на скромную сумму, но это было бесполезно.
Кое-какие небольшие суммы Дилан посылал Кэйтлин, но не больше пятидесяти долларов в раз. И не очень часто. Характерным образом Дилан начал обвинять Бриннина в том, что он недостаточно щедро покрыл его расходы.
Перед возвращением домой, на этот раз на пароходе, Дилан провёл неколько недель в Нью-Йорке. В это время он познакомился с Перл (Pearl Kazin) — очень интеллигентной женщиной, которая перешла от преподавания в колледже в журнальный издательский бизнес. Дилан познакомился с ней, когда искал возможности публиковать стихи в американских журналах. Перл давно восхищалась его поэзией. У них с Диланом возник роман, оказавшийся вполне серьёзным.
Бриннин и Перл посадили Дилана на пароход, и в последнюю минуту Бриннин передал Томасу 800 долларов в подарок Кэйтлин.

В отношениях Дилана и Кэйтлин возникло нечто новое — они стали драться. Во время одной из таких драк Кэйтлин схватила почти уже готовый черновик стихотворения «На белой гигантской ляжке», порвала его на клочки и выкинула в окно. Ночью её замучила совесть, и она бросилась в ночной рубашке подбирать обрывки прямо на берегу. Потом она их сложила на кухонном столе.
И в 51-ом году Дилан написал два очень существенных стихотворения: «Ламентации» и «Не уходи безропотно во тьму». Первое — горькие сетования умирающего поэта, которого покидает и сексуальная, и творческая энергия, и жизнь постепенно уходит, как воздух из шарика. Второе связано с отцом, с его тихим угасанием. Это яростное неприятие смерти, призыв не сдаваться, скрежет зубовный и мужество, ярость, страсть.
В январе Дилан и Кэйтлин приплыли в Нью-Йорк. Всё было как всегда. Блестящие чтения, пьянство, битьё чужой посуды в гостях, драки с Кэйтлин, неразумные траты. Неспособность держать слово, отмены выступлений. Всё как всегда.
Когда Дилан с Кэйтлин вернулись в Лондон, Дилана ждали гранки книги «Избранные стихи 1934-1952». Книга была посвящена Кэйтлин. Принята читателями она была с восторгом.

53-й, последний год жизни Дилана, начался плохо. Он был вынужден оборвать чтение на Би Би Си из-за того, что сел голос. Во влажном холодном доме в Лохарне у Дилана начались всяческие лёгочные болезни, из-за обострившейся подагры он почти не мог спать. Давали себя знать алкоголизм, курение. Мучали его и ночные кошмары.
Как всегда, не хватало денег, хотя не так мало было самых разных заработков, включая телевидение.
21 апреля 53-го года Дилан в третий раз прибыл в Америку — опять морем. Кэйтлин была решительно против этой поездки, но Дилан уговаривал её, что заработает достаточно денег, чтоб потом поехать на год в дешёвую солнечную Португалию.
Практически сразу он познакомился с Лиз Рейтел (Liz Reitell) - новой ассистенткой Бриннина — яркой, собранной, даже жёсткой женщиной, изучавшей театральный дизайн в Бенингтон-колледже — лучшем гуманитарном заведении в штате Вермонт. Организацией чтений Дилана на этот раз ведала именно Лиз.
Неожиданно к Дилану обратился Игорь Стравинский с предложением совместно работать над оперой. Помимо того, что писать либретто для Стравинского Дилану было бы интересно, предложение было очень соблазнительным материально.

2 июня Дилан вернулся в Лондон. И оттуда в Лохарн.
Обстановка дома была невыносимой. Дилану под любым предлогом хотелось там не быть. Значит, опять отправиться в Америку.
Проект сотрудничества со Стравинским провалился из-за того, что у бостонского университета возникли материальные затруднения.
Бриннин всеми силами уговаривал Дилана не ехать в Америку, считая, что поездка окончательно подорвёт его здоровье и творческие возможности.
Дилан настаивал, и Бриннин был вынужден организовать очередное турне.
Последний день Дилана в Лохарне пришёлся на 8 октября. Он попрощался с матерью и в сопровождении Кэйтлин отправился в Лондон. Ещё несколько дней пьянства и невыполненных обещаний.
В Нью-Йорке его встретила Лиз.
Дилан был в ужасном состоянии. Лиз пыталась держать его при себе, отчасти для укрепления их отношений, отчасти чтоб предохранить от чудовищного пьянства. Он пил, почти не ел, был совершенно болен. Шло саморазрушение. Дилан ещё давным-давно говорил, что до сорока поэт дожить не должен. И впечатление создавалось, что именно приближение этой страшной даты заставляет его намеренно искать смерти. 29 октября Дилану исполнилось 39.
3 ноября к нему в отель пришёл литературный агент и предложил контракт, по которому он должен был получать как минимум 1000 долларов в неделю во время турне. Это был конец всем материальным затруднениям. Но Дилан был уже не в состоянии даже обрадоваться таким на то время немалым деньгам.
От этих последних дней жизни Дилана создаётся впечатление, что с горы несётся неостановимая лавина. Ему казалось, что перспектива читать эти лекции — это очередная ловушка.
Весь вечер он вспоминал Лохарн.
Потом заснул, проснулся в два часа ночи и сказал Лиз, что ему нужно выйти за глотком свежего воздуха и за выпивкой.
Он ушёл на полтора часа, а когда вернулся, заявил, что выпил 18 стаканчиков виски.
Заснул опять и, проснувшись поздним утром, заявил, что ему нечем дышать. Они вышли вдвоём с Лиз. Выпили пива.
Дилан жаловался, что ему невыносимо плохо. Вернулись в гостиницу. Вызвали доктора Фельтенштейна. Несмотря на успокоительное, лучше не становилось. Началась белая горячка. Ужасы, принимавшие геометрические формы. Доктор приходил ещё два раза.
Лиз держала Дилана за руку. Рядом был ещё художник Джон Хеликер, потому что доктор Фельтенштейн настоял на том, чтобы кто-нибудь помогал Лиз.
Неожиданно Дилан посинел и потерял сознание. Всё тот же доктор Фельтенштейн прибыл через несколько минут. Дилана отвезли в больницу.
Точного диагноза не было — инсульт, диабет, сердечная недостаточность?
Он был в коме, и было совершенно ясно, что если он из неё выйдет, мозг останется повреждённым.
Прилетела Кэйтлин. Лиз уступила ей место в изголовье у Дилана.
9 ноября Дилан умер.шаблоны для dle