ИЗ ЛИТОВСКОЙ ПОЭЗИИ / ЮЛОС КЕЛЕРАС, СИМАС БЕНДОРЮС, АУШРА КАЗИЛЮНАЙТЕ
ЮЛЮС КЕЛЕРАС
Юлюс Келерас (Julius Keleras) — поэт, переводчик, фотограф, драматург. Родился в 1961 году в Вильнюсе. В 1981 году окончил Вильнюсское высшее музыкальное училище имени Юозаса Таллат-Кялпши, в 1987-м — филологический факультет Вильнюсского университета по специальности «Литовский язык и литература». В 1989–1992 годах учился в Иллинойском университете в Чикаго, получил степень магистра. Работал редактором на Литовской киностудии, преподавал в Вильнюсском университете, где был ассистентом кафедры литовской литературы, и Иллинойском университете в Чикаго. В настоящее время работает переводчиком. Живет в Вильнюсе.
Стихи переведены на португальский, русский, венгерский, болгарский, английский, шведский, польский, латышский, грузинский, чешский, словацкий, итальянский языки. Участвовал в международных поэтических фестивалях в Варшаве, Москве, Санкт-Петербурге, Риге, Медане (Словения), Висбю (Швеция) и др. Автор семи поэтических книг: «Зимние лодки» (Žiemos valtys. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 1988), «Белая рождественская вафля» (Baltas kalėdaitis. Chicago: Ateities literatūros fondas, 1990), «Ладонь меда» (Sauja medaus. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 1995), «40 стихотворений» (XL eilėraščiai / XL Poems. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 1998), «Снег, бездомный, падающий» (Sniegas, benamis, krentantis. Vilnius: Apostrofa, 2007), «Пробуди» (Pažadink. Vilnius: Naujosios Romuvos fondas, 2008), «это ты» (tai tu. Vilnius: kitos knygos, 2011), а также фотоальбома «Тротуары Вильнюса» (Vilniaus šaligatviai. Vilnius: Naujosios Romuvos fondas; Knygius, 2010), сборника пьес «58 сновидений и другие одноактные пьесы» (58 sapnai ir kitos vienaveiksmės pjesės. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 2009) и книги для детей «Принцесса Замарашка» (Karalaitė Murzė. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 2011).
Лауреат поэтических премий журналов Moksleivis («Школьник») (1981), Pergalė («Победа») (1988), Nemunas («Нямунас» («Неман»)) (1988), альманаха Varpų («Колокола») (2011), премии Ассоциации литовских писателей (Нью-Йорк) за лучшую книгу стихов (1995). Победитель Второго (2007) и Третьего (2009) национальных фестивалей драматургии Versmė («Фонтан»), поэтического фестиваля PŠP (2010).
памяти мотылька
уже неотторжимый, выдохнутый мотылек поцелуя
навсегда остается белым, словно
ослепительно чистая простынь, повешенная
для просушки на экранах воспоминаний
давайте признаем, он был бродом между губами,
белая холстина, охраняющая мгновения уст,
свидетель помолвок дождя и парка,
шелковый подарочный шнурок на каждом твоем конверте
он рассказывал больше, чем водовороты Вильняле,
он был с теми, кто не обещает неволю,
он был словом, единственным возможным словом,
нигде не отчеканенной тайной монетой
и вот его нет, как нет миновавшего лета,
но как разобрать, кто январской ночью трепещет —
точно высохшая на дворе простыня или пятно,
то, что осталось между сжатыми пальцами
об ангелах
В ангельском каталоге я искал аукштайтийского ангела. Он должен был
быть согбенным как состарившийся монах, забывчивым при взлете,
с ладно сложенными ладонями, в коричневой рясе, не мешающей летать,
с огромным капюшоном и пуговицами, отражающими солнце. Больше я
мало что о них знаю. Кто из нас смыслит в ангелах?
Ангелы пьют только воду, их губы никогда не пахнут
селедкой. Они зависят только от собственных крыльев:
всякий раз упавшее перо
определяет им новую родину. Они не играют
в «классы», не поют, не плачут
и, наверное, не сожалеют.
От аукштайтийского ангела, которого я искал, должно бы немного попахивать
хмелем, но ни в коем разе не пивом. Аукштайтийский ангел, которого
я искал, должен сжимать в кармане маленького воробьишку —
мое детство, порхавшее в Укмерге, на улице Адомаса
Мескупаса, прямо напротив православного кладбища.
Ян Булгак
на овальных фотоснимках
просыпаются огни опочивших
тени умерших в оцепеневших букетах
продолжают нескончаемую перебранку роз
скрип качелей напоминает
регулярность парков, развеянное одиночество,
свечи, сбежавшиеся посудачить
на проявленных лужайках Расу
как бы то ни было, давно бездыханный прохожий,
трижды прочти «Славься, Мария»
за негатив этого полудня
такому тобою любимому Вильнюсу
Девушки с вишнями губ
Девушки с вишнями губ танцуют Начало. Неосторожно
огонь менуэта поджигает тела, и зрители невольно
отступают на шаг, боясь превратиться в пепел. Формы
сменяются моментально: сдерживая трепетание, они
превращаются в символ весны, несущий мир, и история
утрачивает свою большую печать.
Девушки с вишнями губ, хрупкие как ивы,
теряют набедренные повязки, и зрители видят солнце,
скользящее по их коленям. Божественные тела, благоухающие
севером, не подходящие ни для одного анатомического атласа,
ни для какой ниши, где обычно скучают
гипсовые венеры, тоскующие по прозвищам и
табаку. Девушки с темнеющими подглазьями танцуют
жизнь: бокалы, наполненные минувшим, старые натюрморты,
запах исхоженных в детстве болот. Ангелов, постаревшие
вишенники, сумерки. И вот они кланяются публике. Однако
точная копия лунного света умудряется так ловко обмануть
наше зрение, что мы не в силах уловить перемену.
Холод упраздняет все игры, запрещая
музыку, телесное сияние, позволяя свет и красоту
потреблять в минимальных количествах, сколько того требует
закон. И история, распутница с выщипанными
бровями, воображает, что победила природу:
губы не пахнут вишней
***
Меня на этом свете нету, я — не здесь.
Вьюнок переползает тын к исходу лета,
и вот уже другие небеса над кладбищем
и облаков гряда. Меня здесь нет. Не будет
никогда. Не в силах вещи созидать миры,
плотва в затоне раненая бьется, постепенно
вода краснеет. Зачем болезнь ребенка кровь
сосет. А дальше только шепотом умею.
Сказал же, нет меня. В вечерних сумерках грачи
над крышею. Нашептанный ноктюрн
запутает в пути. У сердца твоего
серп месяца опять опасно пролетает.
***
недоказуемо, неповторимо, недостижимо
но не дозволено; снег пронзает их измельченных
и потрескавшихся мотыльков; в безопасной тени
лодка ожидает Харона, который давно уничтожен
и за шкафом в бабкином доме в последний раз
умирает последний свидетель, рожденный в февральском
снегу; так что опять всё недоказуемо, неповторимо
и недостижимо
Петербург летом 1824 года
церковные колокола вызванивают полдень,
хотя небогатые жители предместий
ловят рыбу в невских каналах и им всё еще
снятся раздувшиеся утопленники: собаки
и люди после наводнения прошлой зимой
Мицкевич видит кричащих лавочников,
на полупустых улицах торгующих сыром
и колбасой, слышит кареты и брички, летящие
по сугробам, девушек на Екатерининском проспекте
во флигелях, треплющихся крашеными языками,
он только что прибыл: в Вильнюсе на Антакальнисе
еще со скрипом вращаются видавшие его флюгера,
а листья, упавшие, когда промчалась его карета,
еще лежат, не истоптанные на дорожках парка,
как невысохшие слезы
Петербург: на одной улице обессилевший парусник,
переломанные мачты, пробитая палуба, бочки,
выпустившие красное, словно вареные раки,
которых тут давно уже нет, старое бургундское
вино
Петербург — наказанный за несправедливо
сосланных, заточенных, униженных…
Господи, сколько сил отняло чувство
неправедной вины! Сколько раз, читая
Библию, он чувствовал, как легкие наливаются
лунным светом
***
Ребенок наблюдает за тенью своей
на старом чердаке, где хранятся старые,
покрытые пылью журналы, пустые склянки,
аккуратно оборванные календари
прошедших годов. Смотрит ребенок, ничего
не произносит, пока неожиданно не засыпает
на громоздкой бабушкиной кровати,
на которой зачата была его мама.
Возвращение домой. III
я не зажигаю в комнате света, но вижу, как чайка
на реке повторяет твой почерк, как капля касается белого,
еще неисписанного листа, и как странно, что ноябрь
такой чуть живой, как ты после бессонной и нежной
ночи, которая не дала сковать море льдом
сквозь снег и тяжелую корку льда просачивается пейзаж,
ведь всё временно, что высоко и прямо, что таится
в почке, как вечная и не лгущая цветочная пыльца,
как вещи в комнате, не смевшие оглянуться, когда для любящих
уже нету других, словно скрытое, как под псевдонимом, детство
Перевод с литовского: Виталий Асовский
не до берега
я тебя сотворю из тугого
перинного пуха Леды,
из резкого гусиного маха —
вместе с Нильсом в туманный воздух
я тебя сотворю из ливня,
секущего рельсы на Гадес,
из капли слезной, без жалости
разъедающей твой платок
я тебя сотворю, как творят
соловьев хлопотливые летние
ночи, которые кем-то когда-то
были не в шутку возлюблены
я тебя сотворю неспешно: неловкой рукой
так трогают виолончель, хранящую запах
вишни, цветшей когда-нибудь где-нибудь
за неодолимой неутолимой рекой
я тебя сотворю в черных доках
памяти — там они еженощно выдавливают
одну малую лодочку-недоростка
лишь затем, чтоб она никогда не достигла берега
не опознáет
растерзаны их фемидины одеянья,
ночью измучены лица,
они
поочередно взвешивают одну
бесплотную слезную каплю —
прозрачно-сквозную слезу,
не помнящую родства,
слезу, которая о тебе не знает, —
ледяную, вчера истаявшую слезу,
слезу, полную смерти,
тебя распутавшую слезу:
если долго глядеть в темноту,
слеза тебя не опознáет
куриная слепота
прячась в глухой темноте, мы друг друга
касаемся завязанными глазами, путаемся
в бельевых веревках, в невинных девчачьих
прыгалках, бантиках, падаем и встаем
падаем и встаем, пока больший кто-то
незримый нас не хватает за руки
и не уводит туда, где уже некому
прятаться, а снявши повязку, мы видим
что нет ни белья, ни прыгалок,
ни шоколадных плиток, а только пыльные
старые жесты, только тонкая сохлая
линия крови на твоей зажившей руке
только щербатая тень треснувшей куклы
на расколотом тротуаре,
где давным-давно одуванчики
крылья свои сложили
Перевод с литовского: Георгий Ефремов
СИМАС БЕНДОРЮС
Симас Бендорюс (Simas Bendorius) — поэт. Родился в 1971 году в Вильнюсе. В 1994-м окончил Вильнюсский университет и получил степень магистра права. Живет в Вильнюсе.
Автобиография: «Родился в 1971 году в Вильно, Северо-Западный край. В 1989 году поступил на юридический факультет орденов Красного Знамени и Дружбы народов Вильнюсского государственного университета имени Винцаса Капсукаса, а в 1994 году его окончил. Живет где придется. Начал трудовой путь монтером пути первого разряда в Железнодорожном управлении Литовской ССР, продолжил санитаром в клинике для душевнобольных, переквалифицировался в адвокаты, вследствие чего ныне пребывает безработным. Издавался, исчитался и исписался на салфетках, счетах и стенах сортиров кабаков родной Литвы, а также Москвы, Риги, Таллина, Нью-Йорка, Сан-Франциско, Иерусалима, Бердичева и проч. и проч. Литературных премий не удостаивался. Награждался исключительно выпивкой и женщинами. На другие языки не переводился, ибо, сволочь, пишет исключительно на языке читателя».
Первая «бумажная» публикация.
Для тех
Мы только старик, названный Варфоломеем*,
С посиневшими от мольбы, пухлыми губами.
Мы стучимся разбухшими костяшками в окна,
Когда в ветвях стенает оргáн
И витает бродячий огонь в серой рясе.
Это наши лица индевеют на лугах
И хрустят под ногами наши мощи,
А святые ножи из вороненой стали,
Не отражая ни солнца, ни месяца,
Над urbi et orbi кружат, славословя.
Мы всего лишь старик, названный Варфоломеем,
Протянувший на паперти тысячи рук.
Мы стучим в двери саднящими кулаками,
И скрипим колесом, и плавим железо
Для спрятавшихся за засовом.
Автоперевод с литовского
* Речь идет о Варфоломеевской ночи. — Примеч. ред.
Весеннее
Все собаки луной заболели,
А на яблонях сыпь листьев.
Может, псы белены съели, —
Все собаки луной заболели
До зимы. Соловья трели
Как стерпеть мне и как выстоять?
Все собаки луной заболели,
А на яблонях сыпь листьев.
Написано на русском языке
Из диптиха «Два откровения»
***
Я видел Жующего гамбургер.
Он плыл над землей на салата росистом листке,
Красны как коралл его губы, а руки
В орнамент причудливый сложены гибко,
Два шмеля в кудрях его вьющихся кружат,
Как бабочки ноздри дрожат сладострастно.
Истома и мир проникали в меня. Забытье.
Как в едящего лотос. Не вспомнить. Лишь изредка,
Словно круги на воде, неопознанный трепет. Зачем?
…И жил потом долго и счастливо…
Автоперевод с литовского
Послесловие
Убийца! Я перед тобою на коленях.
Ты видишь, там сбирается
Под знамя Хатимана безвольная волна?
Спеши, Убийца, стань же Морем,
Чтоб берегами очертить безбрежность:
Ты совершенен! Что же ты, надменный,
Творишь безумие, чтоб торговать цветами?
Поспеши.
Автоперевод с литовского
АУШРА КАЗИЛЮНАЙТЕ
Аушра Казилюнайте (Aušra Kaziliūnaitė) — поэт. Родилась в 1987 году в Вильнюсе. Стихи впервые опубликованы в 2004 году. Автор двух поэтических сборников: «Первая литовская книга» (Pirmoji lietuviška knyga) (2007), удостоенного премии имени Э. Мязгинайте, и «20 % концлагерь» (20 % koncentracijos stovykla) (2009), включенного Институтом литовской литературы и фольклора в список 12 самых оригинальных литовских книг 2009 года. Лауреат премии Barzdos («Премия Бороды») (2005) за лучшую поэтическую публикацию автора до 35 лет (в альманахе Žiema ir mirtis («Зима и смерть»)) и премии за лучший дебют (2006) в альманахе Poezijos Pavasaris («Весна Поэзии»). Живет в Вильнюсе, изучает историю.
надгробие
под кожей ночи
небеса
беззубых моллюсков
внутреннего полуцвета
слышен в тиши
хруст хрящей
позвоночника ночи
пестрое корытце
все более жеманится
втягивая
пейзаж и нас
нас в пейзаж
пейзаж в нас
выплевывая
лягушат
в твоем саду —
з а к а н ч и в а ю щ у ю с я
к р о в ь
л е т а
ночь без птиц
Агне И.
ночь всего лишь озеро
в котором ласкаются
две обнаженные русалки
телами белого мрамора
льется
ночь из берегов
сижу на чудно
застеленной кровати
болтая ногами
за окном слышу
внезапное падение
с ветви созревшего
утра
одна из спугнутых русалок
мощно хлопает хвостом
несколько капель ночи
брызгают на стены комнаты
сижу и вижу
как она ныряет
всё глубже и глубже
в себя
словно желая заминировать
бухту сновидений
рассветает
семена растений, цветущих на подоконнике аптеки
если бы было такое зеркало
которое отражает
лишь тебя меня
и цветущую вишню
если бы было такое зеркало
в которое забрел
один-единственный
щиплющий листву тишины
олень
день стер бы его
и случилась бы пыльная буря
нам разъедало бы глаза
мы задыхаясь вдохнули бы зеркала
закрывая рты
платочками с чудесными орнаментами
от отраженных пылинок
под конец — наполнившись
мы прикинулись бы обычными
песочными часами
которые разумеется иногда
переворачивают
по которым
в ладонь прорванного времени
мы сбегаем медленными отражениями
и более
не клали бы в рот улицы
этой аптеки и
не выплюнутых косточек —
кружащихся круглых семян —
пустыни
в которой нет ничего
кроме тени
вьюнка
операция
прорежьте море
и выньте слепого
он выздоровеет
зашейте море
и сидите на берегу
он выздоровеет
хоть титры дождя
вещают о конце
хоть буквы брызжут
в лица
и чья-то рука
в их полноту
бросает кубики льда
хоть потягивают
через соломинку
подледный лов
сидишь на автобусной
остановке —
мимо
спешат прохожие,
едут машины
качается в воздухе
огромный крючок
на него нанизано все
что было
одна за другой клюют
машины
сквозь их жабры
капают огромные кровавые
капли и
падают на
золотые рощи
где затаилась чернейшая
ночь
где ветер трогает
деревце и тогда слышна лишь музыка
и ни одного ругательства
потому
они бьются и разевают рты
как это утро
тебя поглотившее
кишки небес. история продиктованная раввином Шавелем
Аушре Казилюнайте
вот
стоит посреди поля
такая молчаливая и такая отравленная
просроченным вечером
пытаешься из него
словно из каменной глыбы
киркой памяти
выговорить статую
но вечер также стоит
посреди поля
следя за твоими движениями
и живя в тенях ресниц
в морщинах зеркала
пребольная заноза небес
впивается в кожу
расходятся облака
ударяет молния
оборванное небо потихоньку умирает
и распыляется
на твоих руках
таким грязным и брошенным бездомным
камень на котором стоишь
твердый и не рассыпающийся
наконец поддается
монологу вклинивания
тебе едва-едва удается вырезать бок вечера
нарушить молчание каменных божков
напоить каплями крови страну орешников
и вот
изрубцованный вечер
стук
кувалда попадает в зрачок времени
стук
он закатывается
будто черное солнце
стук
черное заплесневелое солнце
стук
Перевод с литовского: Clandestinus
ПЕРЕВОДЧИКИ
Виталий Асовский — поэт, драматург, переводчик, автор рецензий и литературно-критических статей. Родился в 1952 году в Калининграде. С 1959-го живет в Вильнюсе. В1978-м окончил филологический факультет Вильнюсского университета. С 1992 года член Союза писателей Литвы. Работал на радио и на Литовском телевидении. Подборки стихов публиковались в газетах «Эхо Литвы», «Голос Литвы», русской версии литовского журнала «Ряды молодежи», журнале «Вильнюс». Автор поэтических книг: «Новости: литовская народная песня» (Вильнюс: Vyturys, 1987), «Воздушная тропа» (Вильнюс: Vaga, 1987), «Вильнюсский дивертисмент» (Вильнюс: Asveja, 1991; Vilnius: Лукас, 1992), «Другое пространство» (Vilnius: Lietuvos rašytojų sąjungos leidykla, 1998), «Небо и ветер» (Vilnius: Infosiūlas, 2008).
Перевел стихи Бернардаса Бразджёниса, Владаса Бразюнаса, Томаса Венцловы, Антанаса Гайлюса, Сигитаса Гяды, и мн. др. Также переводил польскую поэзию (в частности, Чеслава Милоша) и прозу. Произведения Виталия Асовского переведены на английский, литовский, польский, финский, абхазский и другие языки.
Георгий Ефремов — поэт, переводчик, публицист, автор рецензий и литературно-критических статей. Родился в 1952 году в МосквеВ 1971-м окончил Вильнюсский педагогический институт. Один из создателей и директор (1986–1995) издательства «Весть». С 1985 года член Союза писателей СССР и Союза писателей Литвы.
Печатается с 1970 года. Стихотворения, переводы, статьи публиковались в журналах Автор книг стихов: «На ветру» (Вильнюс: Vaga, 1984), «Эти людные времена» (Вильнюс: Vaga, 1988), «Камень, дерево, птица» (Москва: Весть, 1992), «Рассветный хлеб» (Москва: Весть — ВИМО, 1995), «Весенние игры» (Вильнюс: Virola, 2000), «Не надо справедливости» (Вильнюс, 2002), «Троечник» (под именем Юра Збарский) (Москва, 2009). В 2006-м стал первым лауреатом премии Юргиса Балтрушайтиса, Перевел стихи Юстинаса Марцинкявичюса, Эдуардаса Межелайтиса, Саломеи Нерис, Йонаса Стрелкунаса, Киплинга, Чеслава Милоша, Антонио Мачадо, Боба Дилана и др. Произведения Георгия Ефремова переведены на литовский язык.
Clandestinus — поэт, писатель, переводчик и драматург. Родился в 1973 году в Клайпеде. Окончил среднюю школу имени М. Горького, позже получил квалификацию сварщика. В 1996–1997 годах учился на специальных курсах английского языка в Литовском христианском колледже. В 1997-м ушел в монастырь. Изучал философию в Вильнюсской духовной семинарии Св. Иосифа, затем богословие во Франции (в Сен-Жодаре). В 2002-м вернулся в мир, работал редактором отдела культуры городской газеты, освещал творчество русских и литовских литераторов. Все это время (с 1990 года) писал рассказы, повести, стихи, поэмы, пьесы. Произведения переведены на литовский, английский, немецкий, шведский и арабский языки.
Переводит английскую, французскую и итальянскую поэзию и прозу — как классическую, так и новейшую. Живет в Клайпеде.
Юлюс Келерас (Julius Keleras) — поэт, переводчик, фотограф, драматург. Родился в 1961 году в Вильнюсе. В 1981 году окончил Вильнюсское высшее музыкальное училище имени Юозаса Таллат-Кялпши, в 1987-м — филологический факультет Вильнюсского университета по специальности «Литовский язык и литература». В 1989–1992 годах учился в Иллинойском университете в Чикаго, получил степень магистра. Работал редактором на Литовской киностудии, преподавал в Вильнюсском университете, где был ассистентом кафедры литовской литературы, и Иллинойском университете в Чикаго. В настоящее время работает переводчиком. Живет в Вильнюсе.
Стихи переведены на португальский, русский, венгерский, болгарский, английский, шведский, польский, латышский, грузинский, чешский, словацкий, итальянский языки. Участвовал в международных поэтических фестивалях в Варшаве, Москве, Санкт-Петербурге, Риге, Медане (Словения), Висбю (Швеция) и др. Автор семи поэтических книг: «Зимние лодки» (Žiemos valtys. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 1988), «Белая рождественская вафля» (Baltas kalėdaitis. Chicago: Ateities literatūros fondas, 1990), «Ладонь меда» (Sauja medaus. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 1995), «40 стихотворений» (XL eilėraščiai / XL Poems. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 1998), «Снег, бездомный, падающий» (Sniegas, benamis, krentantis. Vilnius: Apostrofa, 2007), «Пробуди» (Pažadink. Vilnius: Naujosios Romuvos fondas, 2008), «это ты» (tai tu. Vilnius: kitos knygos, 2011), а также фотоальбома «Тротуары Вильнюса» (Vilniaus šaligatviai. Vilnius: Naujosios Romuvos fondas; Knygius, 2010), сборника пьес «58 сновидений и другие одноактные пьесы» (58 sapnai ir kitos vienaveiksmės pjesės. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 2009) и книги для детей «Принцесса Замарашка» (Karalaitė Murzė. Vilnius: Lietuvos Rašytojų Sąjungos leidykla, 2011).
Лауреат поэтических премий журналов Moksleivis («Школьник») (1981), Pergalė («Победа») (1988), Nemunas («Нямунас» («Неман»)) (1988), альманаха Varpų («Колокола») (2011), премии Ассоциации литовских писателей (Нью-Йорк) за лучшую книгу стихов (1995). Победитель Второго (2007) и Третьего (2009) национальных фестивалей драматургии Versmė («Фонтан»), поэтического фестиваля PŠP (2010).
памяти мотылька
уже неотторжимый, выдохнутый мотылек поцелуя
навсегда остается белым, словно
ослепительно чистая простынь, повешенная
для просушки на экранах воспоминаний
давайте признаем, он был бродом между губами,
белая холстина, охраняющая мгновения уст,
свидетель помолвок дождя и парка,
шелковый подарочный шнурок на каждом твоем конверте
он рассказывал больше, чем водовороты Вильняле,
он был с теми, кто не обещает неволю,
он был словом, единственным возможным словом,
нигде не отчеканенной тайной монетой
и вот его нет, как нет миновавшего лета,
но как разобрать, кто январской ночью трепещет —
точно высохшая на дворе простыня или пятно,
то, что осталось между сжатыми пальцами
об ангелах
В ангельском каталоге я искал аукштайтийского ангела. Он должен был
быть согбенным как состарившийся монах, забывчивым при взлете,
с ладно сложенными ладонями, в коричневой рясе, не мешающей летать,
с огромным капюшоном и пуговицами, отражающими солнце. Больше я
мало что о них знаю. Кто из нас смыслит в ангелах?
Ангелы пьют только воду, их губы никогда не пахнут
селедкой. Они зависят только от собственных крыльев:
всякий раз упавшее перо
определяет им новую родину. Они не играют
в «классы», не поют, не плачут
и, наверное, не сожалеют.
От аукштайтийского ангела, которого я искал, должно бы немного попахивать
хмелем, но ни в коем разе не пивом. Аукштайтийский ангел, которого
я искал, должен сжимать в кармане маленького воробьишку —
мое детство, порхавшее в Укмерге, на улице Адомаса
Мескупаса, прямо напротив православного кладбища.
Ян Булгак
на овальных фотоснимках
просыпаются огни опочивших
тени умерших в оцепеневших букетах
продолжают нескончаемую перебранку роз
скрип качелей напоминает
регулярность парков, развеянное одиночество,
свечи, сбежавшиеся посудачить
на проявленных лужайках Расу
как бы то ни было, давно бездыханный прохожий,
трижды прочти «Славься, Мария»
за негатив этого полудня
такому тобою любимому Вильнюсу
Девушки с вишнями губ
Девушки с вишнями губ танцуют Начало. Неосторожно
огонь менуэта поджигает тела, и зрители невольно
отступают на шаг, боясь превратиться в пепел. Формы
сменяются моментально: сдерживая трепетание, они
превращаются в символ весны, несущий мир, и история
утрачивает свою большую печать.
Девушки с вишнями губ, хрупкие как ивы,
теряют набедренные повязки, и зрители видят солнце,
скользящее по их коленям. Божественные тела, благоухающие
севером, не подходящие ни для одного анатомического атласа,
ни для какой ниши, где обычно скучают
гипсовые венеры, тоскующие по прозвищам и
табаку. Девушки с темнеющими подглазьями танцуют
жизнь: бокалы, наполненные минувшим, старые натюрморты,
запах исхоженных в детстве болот. Ангелов, постаревшие
вишенники, сумерки. И вот они кланяются публике. Однако
точная копия лунного света умудряется так ловко обмануть
наше зрение, что мы не в силах уловить перемену.
Холод упраздняет все игры, запрещая
музыку, телесное сияние, позволяя свет и красоту
потреблять в минимальных количествах, сколько того требует
закон. И история, распутница с выщипанными
бровями, воображает, что победила природу:
губы не пахнут вишней
***
Меня на этом свете нету, я — не здесь.
Вьюнок переползает тын к исходу лета,
и вот уже другие небеса над кладбищем
и облаков гряда. Меня здесь нет. Не будет
никогда. Не в силах вещи созидать миры,
плотва в затоне раненая бьется, постепенно
вода краснеет. Зачем болезнь ребенка кровь
сосет. А дальше только шепотом умею.
Сказал же, нет меня. В вечерних сумерках грачи
над крышею. Нашептанный ноктюрн
запутает в пути. У сердца твоего
серп месяца опять опасно пролетает.
***
недоказуемо, неповторимо, недостижимо
но не дозволено; снег пронзает их измельченных
и потрескавшихся мотыльков; в безопасной тени
лодка ожидает Харона, который давно уничтожен
и за шкафом в бабкином доме в последний раз
умирает последний свидетель, рожденный в февральском
снегу; так что опять всё недоказуемо, неповторимо
и недостижимо
Петербург летом 1824 года
церковные колокола вызванивают полдень,
хотя небогатые жители предместий
ловят рыбу в невских каналах и им всё еще
снятся раздувшиеся утопленники: собаки
и люди после наводнения прошлой зимой
Мицкевич видит кричащих лавочников,
на полупустых улицах торгующих сыром
и колбасой, слышит кареты и брички, летящие
по сугробам, девушек на Екатерининском проспекте
во флигелях, треплющихся крашеными языками,
он только что прибыл: в Вильнюсе на Антакальнисе
еще со скрипом вращаются видавшие его флюгера,
а листья, упавшие, когда промчалась его карета,
еще лежат, не истоптанные на дорожках парка,
как невысохшие слезы
Петербург: на одной улице обессилевший парусник,
переломанные мачты, пробитая палуба, бочки,
выпустившие красное, словно вареные раки,
которых тут давно уже нет, старое бургундское
вино
Петербург — наказанный за несправедливо
сосланных, заточенных, униженных…
Господи, сколько сил отняло чувство
неправедной вины! Сколько раз, читая
Библию, он чувствовал, как легкие наливаются
лунным светом
***
Ребенок наблюдает за тенью своей
на старом чердаке, где хранятся старые,
покрытые пылью журналы, пустые склянки,
аккуратно оборванные календари
прошедших годов. Смотрит ребенок, ничего
не произносит, пока неожиданно не засыпает
на громоздкой бабушкиной кровати,
на которой зачата была его мама.
Возвращение домой. III
я не зажигаю в комнате света, но вижу, как чайка
на реке повторяет твой почерк, как капля касается белого,
еще неисписанного листа, и как странно, что ноябрь
такой чуть живой, как ты после бессонной и нежной
ночи, которая не дала сковать море льдом
сквозь снег и тяжелую корку льда просачивается пейзаж,
ведь всё временно, что высоко и прямо, что таится
в почке, как вечная и не лгущая цветочная пыльца,
как вещи в комнате, не смевшие оглянуться, когда для любящих
уже нету других, словно скрытое, как под псевдонимом, детство
Перевод с литовского: Виталий Асовский
не до берега
я тебя сотворю из тугого
перинного пуха Леды,
из резкого гусиного маха —
вместе с Нильсом в туманный воздух
я тебя сотворю из ливня,
секущего рельсы на Гадес,
из капли слезной, без жалости
разъедающей твой платок
я тебя сотворю, как творят
соловьев хлопотливые летние
ночи, которые кем-то когда-то
были не в шутку возлюблены
я тебя сотворю неспешно: неловкой рукой
так трогают виолончель, хранящую запах
вишни, цветшей когда-нибудь где-нибудь
за неодолимой неутолимой рекой
я тебя сотворю в черных доках
памяти — там они еженощно выдавливают
одну малую лодочку-недоростка
лишь затем, чтоб она никогда не достигла берега
не опознáет
растерзаны их фемидины одеянья,
ночью измучены лица,
они
поочередно взвешивают одну
бесплотную слезную каплю —
прозрачно-сквозную слезу,
не помнящую родства,
слезу, которая о тебе не знает, —
ледяную, вчера истаявшую слезу,
слезу, полную смерти,
тебя распутавшую слезу:
если долго глядеть в темноту,
слеза тебя не опознáет
куриная слепота
прячась в глухой темноте, мы друг друга
касаемся завязанными глазами, путаемся
в бельевых веревках, в невинных девчачьих
прыгалках, бантиках, падаем и встаем
падаем и встаем, пока больший кто-то
незримый нас не хватает за руки
и не уводит туда, где уже некому
прятаться, а снявши повязку, мы видим
что нет ни белья, ни прыгалок,
ни шоколадных плиток, а только пыльные
старые жесты, только тонкая сохлая
линия крови на твоей зажившей руке
только щербатая тень треснувшей куклы
на расколотом тротуаре,
где давным-давно одуванчики
крылья свои сложили
Перевод с литовского: Георгий Ефремов
СИМАС БЕНДОРЮС
Симас Бендорюс (Simas Bendorius) — поэт. Родился в 1971 году в Вильнюсе. В 1994-м окончил Вильнюсский университет и получил степень магистра права. Живет в Вильнюсе.
Автобиография: «Родился в 1971 году в Вильно, Северо-Западный край. В 1989 году поступил на юридический факультет орденов Красного Знамени и Дружбы народов Вильнюсского государственного университета имени Винцаса Капсукаса, а в 1994 году его окончил. Живет где придется. Начал трудовой путь монтером пути первого разряда в Железнодорожном управлении Литовской ССР, продолжил санитаром в клинике для душевнобольных, переквалифицировался в адвокаты, вследствие чего ныне пребывает безработным. Издавался, исчитался и исписался на салфетках, счетах и стенах сортиров кабаков родной Литвы, а также Москвы, Риги, Таллина, Нью-Йорка, Сан-Франциско, Иерусалима, Бердичева и проч. и проч. Литературных премий не удостаивался. Награждался исключительно выпивкой и женщинами. На другие языки не переводился, ибо, сволочь, пишет исключительно на языке читателя».
Первая «бумажная» публикация.
Для тех
Мы только старик, названный Варфоломеем*,
С посиневшими от мольбы, пухлыми губами.
Мы стучимся разбухшими костяшками в окна,
Когда в ветвях стенает оргáн
И витает бродячий огонь в серой рясе.
Это наши лица индевеют на лугах
И хрустят под ногами наши мощи,
А святые ножи из вороненой стали,
Не отражая ни солнца, ни месяца,
Над urbi et orbi кружат, славословя.
Мы всего лишь старик, названный Варфоломеем,
Протянувший на паперти тысячи рук.
Мы стучим в двери саднящими кулаками,
И скрипим колесом, и плавим железо
Для спрятавшихся за засовом.
Автоперевод с литовского
* Речь идет о Варфоломеевской ночи. — Примеч. ред.
Весеннее
Все собаки луной заболели,
А на яблонях сыпь листьев.
Может, псы белены съели, —
Все собаки луной заболели
До зимы. Соловья трели
Как стерпеть мне и как выстоять?
Все собаки луной заболели,
А на яблонях сыпь листьев.
Написано на русском языке
Из диптиха «Два откровения»
***
Я видел Жующего гамбургер.
Он плыл над землей на салата росистом листке,
Красны как коралл его губы, а руки
В орнамент причудливый сложены гибко,
Два шмеля в кудрях его вьющихся кружат,
Как бабочки ноздри дрожат сладострастно.
Истома и мир проникали в меня. Забытье.
Как в едящего лотос. Не вспомнить. Лишь изредка,
Словно круги на воде, неопознанный трепет. Зачем?
…И жил потом долго и счастливо…
Автоперевод с литовского
Послесловие
Убийца! Я перед тобою на коленях.
Ты видишь, там сбирается
Под знамя Хатимана безвольная волна?
Спеши, Убийца, стань же Морем,
Чтоб берегами очертить безбрежность:
Ты совершенен! Что же ты, надменный,
Творишь безумие, чтоб торговать цветами?
Поспеши.
Автоперевод с литовского
АУШРА КАЗИЛЮНАЙТЕ
Аушра Казилюнайте (Aušra Kaziliūnaitė) — поэт. Родилась в 1987 году в Вильнюсе. Стихи впервые опубликованы в 2004 году. Автор двух поэтических сборников: «Первая литовская книга» (Pirmoji lietuviška knyga) (2007), удостоенного премии имени Э. Мязгинайте, и «20 % концлагерь» (20 % koncentracijos stovykla) (2009), включенного Институтом литовской литературы и фольклора в список 12 самых оригинальных литовских книг 2009 года. Лауреат премии Barzdos («Премия Бороды») (2005) за лучшую поэтическую публикацию автора до 35 лет (в альманахе Žiema ir mirtis («Зима и смерть»)) и премии за лучший дебют (2006) в альманахе Poezijos Pavasaris («Весна Поэзии»). Живет в Вильнюсе, изучает историю.
надгробие
под кожей ночи
небеса
беззубых моллюсков
внутреннего полуцвета
слышен в тиши
хруст хрящей
позвоночника ночи
пестрое корытце
все более жеманится
втягивая
пейзаж и нас
нас в пейзаж
пейзаж в нас
выплевывая
лягушат
в твоем саду —
з а к а н ч и в а ю щ у ю с я
к р о в ь
л е т а
ночь без птиц
Агне И.
ночь всего лишь озеро
в котором ласкаются
две обнаженные русалки
телами белого мрамора
льется
ночь из берегов
сижу на чудно
застеленной кровати
болтая ногами
за окном слышу
внезапное падение
с ветви созревшего
утра
одна из спугнутых русалок
мощно хлопает хвостом
несколько капель ночи
брызгают на стены комнаты
сижу и вижу
как она ныряет
всё глубже и глубже
в себя
словно желая заминировать
бухту сновидений
рассветает
семена растений, цветущих на подоконнике аптеки
если бы было такое зеркало
которое отражает
лишь тебя меня
и цветущую вишню
если бы было такое зеркало
в которое забрел
один-единственный
щиплющий листву тишины
олень
день стер бы его
и случилась бы пыльная буря
нам разъедало бы глаза
мы задыхаясь вдохнули бы зеркала
закрывая рты
платочками с чудесными орнаментами
от отраженных пылинок
под конец — наполнившись
мы прикинулись бы обычными
песочными часами
которые разумеется иногда
переворачивают
по которым
в ладонь прорванного времени
мы сбегаем медленными отражениями
и более
не клали бы в рот улицы
этой аптеки и
не выплюнутых косточек —
кружащихся круглых семян —
пустыни
в которой нет ничего
кроме тени
вьюнка
операция
прорежьте море
и выньте слепого
он выздоровеет
зашейте море
и сидите на берегу
он выздоровеет
хоть титры дождя
вещают о конце
хоть буквы брызжут
в лица
и чья-то рука
в их полноту
бросает кубики льда
хоть потягивают
через соломинку
подледный лов
сидишь на автобусной
остановке —
мимо
спешат прохожие,
едут машины
качается в воздухе
огромный крючок
на него нанизано все
что было
одна за другой клюют
машины
сквозь их жабры
капают огромные кровавые
капли и
падают на
золотые рощи
где затаилась чернейшая
ночь
где ветер трогает
деревце и тогда слышна лишь музыка
и ни одного ругательства
потому
они бьются и разевают рты
как это утро
тебя поглотившее
кишки небес. история продиктованная раввином Шавелем
Аушре Казилюнайте
вот
стоит посреди поля
такая молчаливая и такая отравленная
просроченным вечером
пытаешься из него
словно из каменной глыбы
киркой памяти
выговорить статую
но вечер также стоит
посреди поля
следя за твоими движениями
и живя в тенях ресниц
в морщинах зеркала
пребольная заноза небес
впивается в кожу
расходятся облака
ударяет молния
оборванное небо потихоньку умирает
и распыляется
на твоих руках
таким грязным и брошенным бездомным
камень на котором стоишь
твердый и не рассыпающийся
наконец поддается
монологу вклинивания
тебе едва-едва удается вырезать бок вечера
нарушить молчание каменных божков
напоить каплями крови страну орешников
и вот
изрубцованный вечер
стук
кувалда попадает в зрачок времени
стук
он закатывается
будто черное солнце
стук
черное заплесневелое солнце
стук
Перевод с литовского: Clandestinus
ПЕРЕВОДЧИКИ
Виталий Асовский — поэт, драматург, переводчик, автор рецензий и литературно-критических статей. Родился в 1952 году в Калининграде. С 1959-го живет в Вильнюсе. В1978-м окончил филологический факультет Вильнюсского университета. С 1992 года член Союза писателей Литвы. Работал на радио и на Литовском телевидении. Подборки стихов публиковались в газетах «Эхо Литвы», «Голос Литвы», русской версии литовского журнала «Ряды молодежи», журнале «Вильнюс». Автор поэтических книг: «Новости: литовская народная песня» (Вильнюс: Vyturys, 1987), «Воздушная тропа» (Вильнюс: Vaga, 1987), «Вильнюсский дивертисмент» (Вильнюс: Asveja, 1991; Vilnius: Лукас, 1992), «Другое пространство» (Vilnius: Lietuvos rašytojų sąjungos leidykla, 1998), «Небо и ветер» (Vilnius: Infosiūlas, 2008).
Перевел стихи Бернардаса Бразджёниса, Владаса Бразюнаса, Томаса Венцловы, Антанаса Гайлюса, Сигитаса Гяды, и мн. др. Также переводил польскую поэзию (в частности, Чеслава Милоша) и прозу. Произведения Виталия Асовского переведены на английский, литовский, польский, финский, абхазский и другие языки.
Георгий Ефремов — поэт, переводчик, публицист, автор рецензий и литературно-критических статей. Родился в 1952 году в МосквеВ 1971-м окончил Вильнюсский педагогический институт. Один из создателей и директор (1986–1995) издательства «Весть». С 1985 года член Союза писателей СССР и Союза писателей Литвы.
Печатается с 1970 года. Стихотворения, переводы, статьи публиковались в журналах Автор книг стихов: «На ветру» (Вильнюс: Vaga, 1984), «Эти людные времена» (Вильнюс: Vaga, 1988), «Камень, дерево, птица» (Москва: Весть, 1992), «Рассветный хлеб» (Москва: Весть — ВИМО, 1995), «Весенние игры» (Вильнюс: Virola, 2000), «Не надо справедливости» (Вильнюс, 2002), «Троечник» (под именем Юра Збарский) (Москва, 2009). В 2006-м стал первым лауреатом премии Юргиса Балтрушайтиса, Перевел стихи Юстинаса Марцинкявичюса, Эдуардаса Межелайтиса, Саломеи Нерис, Йонаса Стрелкунаса, Киплинга, Чеслава Милоша, Антонио Мачадо, Боба Дилана и др. Произведения Георгия Ефремова переведены на литовский язык.
Clandestinus — поэт, писатель, переводчик и драматург. Родился в 1973 году в Клайпеде. Окончил среднюю школу имени М. Горького, позже получил квалификацию сварщика. В 1996–1997 годах учился на специальных курсах английского языка в Литовском христианском колледже. В 1997-м ушел в монастырь. Изучал философию в Вильнюсской духовной семинарии Св. Иосифа, затем богословие во Франции (в Сен-Жодаре). В 2002-м вернулся в мир, работал редактором отдела культуры городской газеты, освещал творчество русских и литовских литераторов. Все это время (с 1990 года) писал рассказы, повести, стихи, поэмы, пьесы. Произведения переведены на литовский, английский, немецкий, шведский и арабский языки.
Переводит английскую, французскую и итальянскую поэзию и прозу — как классическую, так и новейшую. Живет в Клайпеде.