РУБЕН ИШХАНЯН / СТРИПТИЗ
СТРИПТИЗ
«Мария», — прошепчет Иисус,
и на его голос откликнутся двое.
Июнь в этом году не такой жаркий, как в прошлом. Темнеет рано, наверное, потому, что часы не перевели на летнее время. Я вышел час назад, прогуляться. Тогда было без пятнадцати девять, значит, сейчас около десяти. Брожу по центральной улице, смотрю на прохожих и теряюсь. Пешеходы одеты в черное, углубились в тревожные мысли, на лицах боль и бесконечная скорбь. Спрятавшись в своей скорлупе, идут за процессией, в которой вместо музыки — протяжный гул, а вместе гроба — чувство безысходности. Хоронят последнюю надежду. Не хочу тревожить. Лишь бы ускользнуть, вырваться, чтобы не заметили, не наказали за то, что уединился и не пытаюсь примкнуть. Шагаю, куда не знаю. Хочу оказаться там, где никто не боится наготы. Адам не думает об отцовстве, Ева не ждет искушения уроборосом, а вселенная помогает осуществить любую мечту.
Сворачиваю во двор. Через несколько минут оказываюсь в Садах Еревана. Перед церковью под тутовым деревом сидит сторож. Старик издалека похож на юношу. Не успевает ягода упасть на землю, как хватает на лету и кидает в рот. Движения у него быстрые и ловкие, позавидовать можно. На загорелом лице ни одной морщины, лоб широкий, вместо седых волос — настоящая львиная грива. Короткая белая борода скрывает губы, красные щеки гладко выбриты, большие глаза по-детски сияют. На нем фиолетовая майка и светлые брюки. Рядом никого нет. Задумчиво глядит вдаль, ждет путника вроде меня. Луна, владычица женского начала, нимбом обняла его голову, а звезды – словно отражение этого венца. Думаю: может, и правда, существуют люди, умеющие общаться с природой.
— Помолиться пришел? — спрашивает.
Киваю.
— Давай поднимемся ко мне домой, свечек дам.
Я иду следом за ним. Прихожая маленькая, только стол и стул умещаются.
— Сколько тебе?
— Пять.
— Есть только тонкие, толстые не продаю.
— Сойдут. Для Бога нет разницы, какой толщины будут.
— Верующий?
— Нет, вернее, не важно…
— Странный.
— Сколько должен?
— Триста.
Достаю из кошелька монетки, расплачиваюсь.
— Пусть ваши молитвы будут услышаны.
— Спасибо, — отвечаю я.
Прохожу через двор к часовне, спускаюсь по каменным лестницам вниз. Меня встречают Богородица с Младенцем и два ангела. Склоняю голову, встаю на колени, дотрагиваюсь до склепа, чувствую неземную энергию Святого Апостола Анания, епископа города Дамаска. Не раз он излечивал раны, помогал в несчастьях. Много врачей и больных приходили к нему за спасением. Не единожды совершал чудеса. Поцеловав гробницу, поднимаюсь, поправляю брюки, отряхиваю от пыли. Подхожу к подсвечнику, зажигаю свечу и ставлю на свободное место. Белый цвет пламени завораживает, перед глазами появляются яркие блики, в них мерцают образы молящихся. Они уносят туда, куда ворон никогда костей не заносил, Макар телят не гонял и уже не загонит. Хоть армянин и нахожусь в апостольской церкви, произношу молитву на русском, и то с грехом пополам. Так и не выучил слов, но ведь Бог меня поймет, даже если ничего не скажу. И все же еле слышно выговариваю: «Господи, Сам, Спаситель Истинный Христос и Пресвятая Богородица, Матерь Божия, все угодники и Ангелы, Архангелы и великие Апостолы Петр и Павел, услышьте мою молитву и не оставьте мою просьбу, раба вашего…». Помолившись, зажигаю свечи за здоровье родителей, родных и друзей, за всех живых и ушедших. Крещусь, выхожу, шепча три раза: «Аминь». Старика нет на месте, куда-то исчез. Вокруг темно, как поздней ночью. Фонари не горят, улицу освещают лишь окна соседнего здания. Достаю сигарету, закуриваю, сажусь на скамью. Мое внимание приковывает открытое окно пятого этажа, синие занавески от ветра легонько дрожат. Стены квартиры выкрашены в алый цвет. Посередине висит старый абажур. Словно вижу на большом экране, представляю, как незнакомка сидит за пианино, играет Шопена. Ее молодой жених укутался в кресле, закрыл глаза, прислушивается к каждой ноте. Потирает рукой плечо, стараясь согреться. Она сбивается. Давно не играла и подзабыла. Поворачивается к нему, улыбается. Во взгляде легко можно прочитать: нет, я умею, честное слово. Но оба молчат, они понимают друг друга без слов. Он встает, подходит к ней, чтобы обнять. По пути берет сливы, откусывает и протягивает ей.
Зазвонил телефон. Я вскочил от неожиданности, выбросив окурок. Потянулся за мобильным в кармане, вслепую попытался нажать на нужную кнопку.
— Алло.
— Ты где?
— В центре.
— Подъедешь?
— Куда?
— В «Матрешку».
— Ты там?
— Еду, скоро буду.
— Не знаю, смогу ли...
— Ну, жду.
— Хорошо.
Обменявшись словами с близким другом, пробираюсь сквозь лабиринт зданий на проспект Маштоца. Проверяю, есть ли деньги на такси. В бумажнике одна двадцатитысячная, водитель явно не сможет дать сдачу, а потому приходится зайти в супермаркет. Не знаю что купить. Беру воду из холодильника. Выпить не помешает, тем более что в горле пересохло. Коренастый парень не спеша обслуживает, одновременно беседуя по телефону. По лицу можно понять, что говорит с девушкой. Очередь доходит до меня, он удивленно смотрит то на бутылку, то на протянутую бумажку.
— Это все?
— Да.
— У вас нет ста драм?
— Нет.
— Берите так…
— Спасибо, но мне нужно...
— Разменять?
— Да…
— Я бы вам и так разменял. Чудной.
— Так сдадите, фу ты, сдачи дадите?
— Сдадим.
Он начал смеяться, но заметив мой задумчивый взгляд, проглотил слюну, странно поперхнулся, залился краской, замолк. Посчитав сдачу, извинился, положил трубку на стойку и отошел в сторону. Стал кашлять. Стараясь найти опору, облокотился на полку с фруктами. Изо рта потекла мутная жидкость светло-серого цвета. Вытер рукой рот, посмотрел на лужу под собой. Зеваки-покупатели решили следить за ним со стороны, забыв о времени и покупках. Никому в голову не пришло подойти и протянуть руку. Откуда-то явилась менеджер, но и ее остановила неизвестная сила. Все вокруг замерли, казалось, кто-то нажал на «паузу». Кнопка не подействовала только на меня и продавца. Он упал на пол, в судорогах схватился за живот, глаза наполнились слезами. Я не понимаю, что происходит. Помедлив несколько секунд, спешу выйти. Делаю несколько шагов, отвинчиваю крышку хлебнуть ледяной воды. В горле вкус блевотины. По телу проходят мурашки, кружится голова. Еле добравшись до остановки, решаю подождать машину. Люди не обращают на меня внимания, стою среди них, как человек-невидимка. Лишь маленькая девочка с рыжими косичками поглядывает на меня, одной ручкой обняв ногу мамы, другой держа веселый воздушный шарик в форме сердца... Я чувствую, что он скоро лопнет.
Серебряный KIA останавливается напротив. Из него выглядывает водитель в спортивном костюме HUAN BSOS, спрашивает:
— Такси не нужно?
Я приглядываюсь к нему, сажусь на заднее сиденье. Он заводит машину.
— Куда едем?
—…
— Вас куда отвезти?
—…
Целится в меня вопросительным взглядом:
— Будете молчать?
— Я же сказал, в Джрвеж, в «Матрешку».
— Вы ничего не говорили.
— Это у вас проблемы с ушами, не сваливайте на меня.
— Ненормальный какой-то.
Припав щекой к окну, смотрю на ночной Ереван. Кругом бродят призраки в черном. Среди них выделяется высокий молодой человек. Он идет босиком. На нем длинная ряса, руки связаны сзади. Все проходят мимо, толкают, не замечают, не видят. Он поднимает голову, поворачивается ко мне, улыбается. Я знаю его, я всегда ждал этой встречи. Его губы что-то шепчут, не могу толком разобрать слов, мешает тревожный гул в ушах. Явно говорит на латыни, может, «Percutiam Et Sanabo». Не знаю, что это означает, но начинаю повторять следом за ним: «Percutiam Et Sanabo». Он кивает головой, освобождается от оков, расправляет крылья, становится белым лебедем, стремительно поднимается ввысь. Ближе к небу, к морю из облаков, превращается в пеликана. Осиротевшие птенцы наблюдают за ним, от голода кричат, моля о еде. Ни секунды не колеблясь, он пронзает грудь клювом, чтобы накормить их собственной кровью. Его тело окрашивается в клюквенный цвет. И теперь, исчезая за тучами, он напоминает мне о фениксе, что сжигает свое гнездо и вместе с тем себя.
Я не замечаю, как мы доезжаем до темницы стрип-бара, полной тайн и наслаждений. Расплачиваюсь, медленно выхожу из машины. Бросаю бутылку в первую попавшуюся корзину. Мне спешат открыть двери. Прежде чем зайти, делаю глубокий вдох. Воздух в этих местах всегда чист и прохладен.
«Мария», — прошепчет Иисус,
и на его голос откликнутся двое.
Июнь в этом году не такой жаркий, как в прошлом. Темнеет рано, наверное, потому, что часы не перевели на летнее время. Я вышел час назад, прогуляться. Тогда было без пятнадцати девять, значит, сейчас около десяти. Брожу по центральной улице, смотрю на прохожих и теряюсь. Пешеходы одеты в черное, углубились в тревожные мысли, на лицах боль и бесконечная скорбь. Спрятавшись в своей скорлупе, идут за процессией, в которой вместо музыки — протяжный гул, а вместе гроба — чувство безысходности. Хоронят последнюю надежду. Не хочу тревожить. Лишь бы ускользнуть, вырваться, чтобы не заметили, не наказали за то, что уединился и не пытаюсь примкнуть. Шагаю, куда не знаю. Хочу оказаться там, где никто не боится наготы. Адам не думает об отцовстве, Ева не ждет искушения уроборосом, а вселенная помогает осуществить любую мечту.
Сворачиваю во двор. Через несколько минут оказываюсь в Садах Еревана. Перед церковью под тутовым деревом сидит сторож. Старик издалека похож на юношу. Не успевает ягода упасть на землю, как хватает на лету и кидает в рот. Движения у него быстрые и ловкие, позавидовать можно. На загорелом лице ни одной морщины, лоб широкий, вместо седых волос — настоящая львиная грива. Короткая белая борода скрывает губы, красные щеки гладко выбриты, большие глаза по-детски сияют. На нем фиолетовая майка и светлые брюки. Рядом никого нет. Задумчиво глядит вдаль, ждет путника вроде меня. Луна, владычица женского начала, нимбом обняла его голову, а звезды – словно отражение этого венца. Думаю: может, и правда, существуют люди, умеющие общаться с природой.
— Помолиться пришел? — спрашивает.
Киваю.
— Давай поднимемся ко мне домой, свечек дам.
Я иду следом за ним. Прихожая маленькая, только стол и стул умещаются.
— Сколько тебе?
— Пять.
— Есть только тонкие, толстые не продаю.
— Сойдут. Для Бога нет разницы, какой толщины будут.
— Верующий?
— Нет, вернее, не важно…
— Странный.
— Сколько должен?
— Триста.
Достаю из кошелька монетки, расплачиваюсь.
— Пусть ваши молитвы будут услышаны.
— Спасибо, — отвечаю я.
Прохожу через двор к часовне, спускаюсь по каменным лестницам вниз. Меня встречают Богородица с Младенцем и два ангела. Склоняю голову, встаю на колени, дотрагиваюсь до склепа, чувствую неземную энергию Святого Апостола Анания, епископа города Дамаска. Не раз он излечивал раны, помогал в несчастьях. Много врачей и больных приходили к нему за спасением. Не единожды совершал чудеса. Поцеловав гробницу, поднимаюсь, поправляю брюки, отряхиваю от пыли. Подхожу к подсвечнику, зажигаю свечу и ставлю на свободное место. Белый цвет пламени завораживает, перед глазами появляются яркие блики, в них мерцают образы молящихся. Они уносят туда, куда ворон никогда костей не заносил, Макар телят не гонял и уже не загонит. Хоть армянин и нахожусь в апостольской церкви, произношу молитву на русском, и то с грехом пополам. Так и не выучил слов, но ведь Бог меня поймет, даже если ничего не скажу. И все же еле слышно выговариваю: «Господи, Сам, Спаситель Истинный Христос и Пресвятая Богородица, Матерь Божия, все угодники и Ангелы, Архангелы и великие Апостолы Петр и Павел, услышьте мою молитву и не оставьте мою просьбу, раба вашего…». Помолившись, зажигаю свечи за здоровье родителей, родных и друзей, за всех живых и ушедших. Крещусь, выхожу, шепча три раза: «Аминь». Старика нет на месте, куда-то исчез. Вокруг темно, как поздней ночью. Фонари не горят, улицу освещают лишь окна соседнего здания. Достаю сигарету, закуриваю, сажусь на скамью. Мое внимание приковывает открытое окно пятого этажа, синие занавески от ветра легонько дрожат. Стены квартиры выкрашены в алый цвет. Посередине висит старый абажур. Словно вижу на большом экране, представляю, как незнакомка сидит за пианино, играет Шопена. Ее молодой жених укутался в кресле, закрыл глаза, прислушивается к каждой ноте. Потирает рукой плечо, стараясь согреться. Она сбивается. Давно не играла и подзабыла. Поворачивается к нему, улыбается. Во взгляде легко можно прочитать: нет, я умею, честное слово. Но оба молчат, они понимают друг друга без слов. Он встает, подходит к ней, чтобы обнять. По пути берет сливы, откусывает и протягивает ей.
Зазвонил телефон. Я вскочил от неожиданности, выбросив окурок. Потянулся за мобильным в кармане, вслепую попытался нажать на нужную кнопку.
— Алло.
— Ты где?
— В центре.
— Подъедешь?
— Куда?
— В «Матрешку».
— Ты там?
— Еду, скоро буду.
— Не знаю, смогу ли...
— Ну, жду.
— Хорошо.
Обменявшись словами с близким другом, пробираюсь сквозь лабиринт зданий на проспект Маштоца. Проверяю, есть ли деньги на такси. В бумажнике одна двадцатитысячная, водитель явно не сможет дать сдачу, а потому приходится зайти в супермаркет. Не знаю что купить. Беру воду из холодильника. Выпить не помешает, тем более что в горле пересохло. Коренастый парень не спеша обслуживает, одновременно беседуя по телефону. По лицу можно понять, что говорит с девушкой. Очередь доходит до меня, он удивленно смотрит то на бутылку, то на протянутую бумажку.
— Это все?
— Да.
— У вас нет ста драм?
— Нет.
— Берите так…
— Спасибо, но мне нужно...
— Разменять?
— Да…
— Я бы вам и так разменял. Чудной.
— Так сдадите, фу ты, сдачи дадите?
— Сдадим.
Он начал смеяться, но заметив мой задумчивый взгляд, проглотил слюну, странно поперхнулся, залился краской, замолк. Посчитав сдачу, извинился, положил трубку на стойку и отошел в сторону. Стал кашлять. Стараясь найти опору, облокотился на полку с фруктами. Изо рта потекла мутная жидкость светло-серого цвета. Вытер рукой рот, посмотрел на лужу под собой. Зеваки-покупатели решили следить за ним со стороны, забыв о времени и покупках. Никому в голову не пришло подойти и протянуть руку. Откуда-то явилась менеджер, но и ее остановила неизвестная сила. Все вокруг замерли, казалось, кто-то нажал на «паузу». Кнопка не подействовала только на меня и продавца. Он упал на пол, в судорогах схватился за живот, глаза наполнились слезами. Я не понимаю, что происходит. Помедлив несколько секунд, спешу выйти. Делаю несколько шагов, отвинчиваю крышку хлебнуть ледяной воды. В горле вкус блевотины. По телу проходят мурашки, кружится голова. Еле добравшись до остановки, решаю подождать машину. Люди не обращают на меня внимания, стою среди них, как человек-невидимка. Лишь маленькая девочка с рыжими косичками поглядывает на меня, одной ручкой обняв ногу мамы, другой держа веселый воздушный шарик в форме сердца... Я чувствую, что он скоро лопнет.
Серебряный KIA останавливается напротив. Из него выглядывает водитель в спортивном костюме HUAN BSOS, спрашивает:
— Такси не нужно?
Я приглядываюсь к нему, сажусь на заднее сиденье. Он заводит машину.
— Куда едем?
—…
— Вас куда отвезти?
—…
Целится в меня вопросительным взглядом:
— Будете молчать?
— Я же сказал, в Джрвеж, в «Матрешку».
— Вы ничего не говорили.
— Это у вас проблемы с ушами, не сваливайте на меня.
— Ненормальный какой-то.
Припав щекой к окну, смотрю на ночной Ереван. Кругом бродят призраки в черном. Среди них выделяется высокий молодой человек. Он идет босиком. На нем длинная ряса, руки связаны сзади. Все проходят мимо, толкают, не замечают, не видят. Он поднимает голову, поворачивается ко мне, улыбается. Я знаю его, я всегда ждал этой встречи. Его губы что-то шепчут, не могу толком разобрать слов, мешает тревожный гул в ушах. Явно говорит на латыни, может, «Percutiam Et Sanabo». Не знаю, что это означает, но начинаю повторять следом за ним: «Percutiam Et Sanabo». Он кивает головой, освобождается от оков, расправляет крылья, становится белым лебедем, стремительно поднимается ввысь. Ближе к небу, к морю из облаков, превращается в пеликана. Осиротевшие птенцы наблюдают за ним, от голода кричат, моля о еде. Ни секунды не колеблясь, он пронзает грудь клювом, чтобы накормить их собственной кровью. Его тело окрашивается в клюквенный цвет. И теперь, исчезая за тучами, он напоминает мне о фениксе, что сжигает свое гнездо и вместе с тем себя.
Я не замечаю, как мы доезжаем до темницы стрип-бара, полной тайн и наслаждений. Расплачиваюсь, медленно выхожу из машины. Бросаю бутылку в первую попавшуюся корзину. Мне спешат открыть двери. Прежде чем зайти, делаю глубокий вдох. Воздух в этих местах всегда чист и прохладен.