ИЗЯ ГРУНТ
Дмитрий Быков сказал недавно: "Пока что Вера Полозкова — это Ваенга от литературы". Он по этой логике – Филип Киркоров.
Владимир Гандельсман вещал в обществе русских поклонников. Вот вы от кого род ведете, а? От кого? Бог весть от кого. А я от царя Давида. Три тысячи лет. Четыре тысячи лет. Биография, генеалогия. – Вот именно, старческий маразм, - сказала интеллигентная девушка, отхлебнув очередную порцию национальной горилки.
Анатол Имерманис, 70-летний классик буржуазной Латвии, а позже уже и советской, отдыхая в доме творчества писателей в г. Дубулты, однажды зашел в гости к двум сравнительно молодым тогда поэтам Андрею Таврову и Владимиру Шалыту. Задержавшись на пороге номера, где Андрей и Владимир пили кофе, и затянувшись сигарным дымом, живой классик сказал: «А теперь молодые люди, мы с вами поговорим о поэзии». Поэты обратились в слух. И тогда, овладев вниманием, классик сразу же перешел к сути дела, вопросив: «Вы кого предпочитаете, молодые люди, блондинок или брюнеток?» Прошли годы, а слова старшего товарища до сих пор живы в сердцах.
В «Гулливере» было решено печатать книжку Анастасии Афанасьевой, молодой поэтессы из Харькова. Неожиданно возник Олег Дарк: «Нет, только через мой труп!» «Почему?» «Не хочу ничего объяснять…Нет и все» Месяц говорит: «Она женщина. Как можно обижаться на женщину?» Книжку напечатали. С Дарком помирились. И вот он приходит через несколько лет, предлагает напечатать еще одну книжку Афанасьевой. «Кто? – спрашивает Месяц. – Афанасьева? Только через мой труп. Не хочу ничего объяснять. Нет и все…» Такие вот пошли принципиальные мужики. Такие вот в Харькове живут загадочные поэты…
Артемий Троицкий в эфире «Эха Москвы» не без гордости сообщил, что в первую очередь он гражданин мира, во вторую – европеец, и в последнюю – россиянин. иНе удивительно, если родители Троицкого (Майданника) были марсианами.
Емелин грустил: Кузьмин не берет меня в большую литературу. А всенародного признания тебя мало? – спрашивали Севу. - Мне надо всенародного признания в большой литературе, отвечал он. Тогда ему говоорят: «А Татьяна Толстая не берет в большую литературу Кузьмина. Он ей про приращение смыслов, а она отвечает «нет тут смысла вообще». Да? – с надеждой спрашивает Емелин. – Не берет? – Не берет. А Захар Прилепин не берет в большую литературу Толстую. Говорит, изюм. Отборный козий изюм. А Захара не берет в большую литературу вся прогрессивная общественность, потому что он их пропесочил в письме товарищу Сталину. А нацболы не берут в большую литературу все прогрессивную общественность. Понимаешь? Да? – удивляется он… - А меня берут. – Я и сам нацбол. Задумался. А можно тогда я никого не буду в большую литературу брать? – Можно.. Вот и стал Сева Емелин большой литературой, а остальные остались – в маленькой.
Жена поэта Месяца Ласточка приревновала его к одной поэтессе. События грозили принять драматический оборот. Перед встречей с поэтессой погруженный в дела Месяц машинально отметил: вот и хорошо, посмотрю как она выглядит, а то кто-то говорит, что она полная, а кто-то, что худая.
Владимир Гандельсман вещал в обществе русских поклонников. Вот вы от кого род ведете, а? От кого? Бог весть от кого. А я от царя Давида. Три тысячи лет. Четыре тысячи лет. Биография, генеалогия. – Вот именно, старческий маразм, - сказала интеллигентная девушка, отхлебнув очередную порцию национальной горилки.
Анатол Имерманис, 70-летний классик буржуазной Латвии, а позже уже и советской, отдыхая в доме творчества писателей в г. Дубулты, однажды зашел в гости к двум сравнительно молодым тогда поэтам Андрею Таврову и Владимиру Шалыту. Задержавшись на пороге номера, где Андрей и Владимир пили кофе, и затянувшись сигарным дымом, живой классик сказал: «А теперь молодые люди, мы с вами поговорим о поэзии». Поэты обратились в слух. И тогда, овладев вниманием, классик сразу же перешел к сути дела, вопросив: «Вы кого предпочитаете, молодые люди, блондинок или брюнеток?» Прошли годы, а слова старшего товарища до сих пор живы в сердцах.
В «Гулливере» было решено печатать книжку Анастасии Афанасьевой, молодой поэтессы из Харькова. Неожиданно возник Олег Дарк: «Нет, только через мой труп!» «Почему?» «Не хочу ничего объяснять…Нет и все» Месяц говорит: «Она женщина. Как можно обижаться на женщину?» Книжку напечатали. С Дарком помирились. И вот он приходит через несколько лет, предлагает напечатать еще одну книжку Афанасьевой. «Кто? – спрашивает Месяц. – Афанасьева? Только через мой труп. Не хочу ничего объяснять. Нет и все…» Такие вот пошли принципиальные мужики. Такие вот в Харькове живут загадочные поэты…
Артемий Троицкий в эфире «Эха Москвы» не без гордости сообщил, что в первую очередь он гражданин мира, во вторую – европеец, и в последнюю – россиянин. иНе удивительно, если родители Троицкого (Майданника) были марсианами.
Емелин грустил: Кузьмин не берет меня в большую литературу. А всенародного признания тебя мало? – спрашивали Севу. - Мне надо всенародного признания в большой литературе, отвечал он. Тогда ему говоорят: «А Татьяна Толстая не берет в большую литературу Кузьмина. Он ей про приращение смыслов, а она отвечает «нет тут смысла вообще». Да? – с надеждой спрашивает Емелин. – Не берет? – Не берет. А Захар Прилепин не берет в большую литературу Толстую. Говорит, изюм. Отборный козий изюм. А Захара не берет в большую литературу вся прогрессивная общественность, потому что он их пропесочил в письме товарищу Сталину. А нацболы не берут в большую литературу все прогрессивную общественность. Понимаешь? Да? – удивляется он… - А меня берут. – Я и сам нацбол. Задумался. А можно тогда я никого не буду в большую литературу брать? – Можно.. Вот и стал Сева Емелин большой литературой, а остальные остались – в маленькой.
Жена поэта Месяца Ласточка приревновала его к одной поэтессе. События грозили принять драматический оборот. Перед встречей с поэтессой погруженный в дела Месяц машинально отметил: вот и хорошо, посмотрю как она выглядит, а то кто-то говорит, что она полная, а кто-то, что худая.