Ксения Драгунская / УТРО КОВБОЙЦА
Об авторе: КСЕНИЯ ДРАГУНСКАЯ
Родилась и живет в Москве. Окончила сценарное отделение ВГИК. Автор двух книги прозы, множества пьес, идущих по всему миру и переведённых на десятки языков. Публиковалась в изданиях «Киносценарии», «Новый мир», «Октябрь» и др.
УТРО КОВБОЙЦА
В деревне В. Дворики...
А что значит «В»? Верхние, Веселые, а может - Вонючие? Непонятно. На трассе указатель - «В. Дворики 0,8». И стрелочка.
В деревне В. Дворики - чудесный лес с чистой травой, из травы то и дело весело торчат крепкие разноцветные грибы, в лесу живут ежики, белки и всякая милая лесная мелкота, растут колокольчики на опушках.
По лесу гуляет девушка в светлом платье. Это молодой, но уже известный столичный литературовед Марина Дербарендикер. Она приехала погостить к знакомому, недавно купившему участок в В. Двориках.
Марина дышит вкусным воздухом, разглядывает сквозь очки молодых лягушат, слышит радостное мычание коров поодаль. Ей хорошо.
Как вдруг невесть откуда появляется перед Мариной человек - парень в пиджаке на голое тело, в кирзачах и панаме, веселый и молодой.
Парень и Марина смотрят друг на друга.
- Напугалась? - радуется парень. - Это еще что! А то вдруг из самой чащобы, из бурелома - полковник с портфелем как выскочит! В парадной форме, чин по чину. Места у нас здесь такие... Сказочные места...
- Вы кто? - оторопела Марина.
- Ковбоец местный, Валера Ладушкин. Могу по-мужичьи, могу по-бабьи...
Марина молча таращится на него.
А он спрашивает:
- Показать?
И поет песню низким мужским голосом, потом высоким женским. Смотрит на обомлевшего литературоведа, смеется, срывает травинку, хитро складывает в ладонях, дует, травинка пищит. Играет на травинке, ходит вокруг литературоведа, перестает играть, смеется.
- Ковбоец, - спрашивает Марина. - А у вас там за голенищем - что?
- А ты глазастая... - веселится Ковбоец и вытаскивает из-за голенища средней величины нож. - Дудочки из орешины детям режу. Всем режу, кто попросит. Хочешь, и тебе вырежу?
Литературовед и Ковбоец садятся на мшистое бревно.
- Одна тут говорит: вырежь мне, Ковбоец, дудочку, я тебе за это Корсику покажу... Вырезал...
- Показала?
- А то! - улыбается Ковбоец. - Со мной не забалуешь. У нее вот здесь ( на живот показывет) Корсика. Пятно родимое. По очертаниям - точно, Корсика. Остров. Я по глобусу сверял. Корсика. Меня не обманешь. Ну на, держи...
Марина радостно дует в дудочку.
- Не слышно там, в космос никого запускать не собираются?
Марина пожимает плечами.
- Перебои теперь с этим делом, - грустит Ковбоец. - Три года назад полетели какие-то, на меня накатило. Куплеты сочинил.
Ковбоец чуть откашливается и читает.
Покинув неприметный отчий край,
Два храбреца отважных полетели.
А в черноте Вселенной дует ветер...
И, за руки держась,
Прильнув друг к дружке,
Чуть не плача,
Летят они неведомо куда.
Но ангелы их ждут.
Столы накрыты.
А значит - долетят,
И выполнят наказ -
Расскажут Богу правду.
- Хорошие какие стихи, - словно удивляясь, говорит Марина. - От души потому что. От чистого сердца. Правда, хорошие...
- Да что там, ни складу, ни ладу, - стесняется Ковбоец. - Но я рифмовать тоже могу. Я в районной печати печатался. И у нас в деревне, если помер кто, или наоборот, женился, всегда меня просят, чтобы на памятнике или вот на банкете...
- Почитай еще, Ковбоец, - просит Марина.
- Да у меня тетрадка с собой. Всегда ношу, если вдруг что записать...
Марина листает тетрадку и начинает волноваться.
- Очень интересно, - говорит она. - Как хорошо! Нет, просто замечательно... Слушай, Ковбоец... Ты... Вы... Вы талантливый человек, Валера. Вот это и есть настоящий народ! - то ли самой себе, то ли еще кому-то радостно объясняет Марина. - Наш народ - народ-поэт, народ-сказочник! Валера, я про вас в Москве расскажу... Вам надо развиваться, учиться. Что вы сейчас читаете?
- Да у нас в клубе козы... - машет рукой Ковбоец.
- Какие козы?
- Козы последнюю книгу зажевали.
Марина смотрит на часы.
- Какая жалость, что я сейчас уезжаю. Послушайте, Валера. Завтра же поезжайте в районную газету, возьмите рекомендательное письмо, справки о публикациях, и скорее в Москву. Еще не поздно подать работы на творческий конкурс... Вот мой телефон, я вас познакомлю... Настоящий самородок, алмаз, а ходит при стаде... Только обязательно! Я вас жду!
Прихватив ореховую дудочку, литературовед Марина убегает.
Ковбоец просыпается на рассвете от волнения и радости. Одевается почище и понаряднее, заворачивает тетрадку в пакет с лицом симпатичной девушки и выходит в светлое теплое утро.
В В. Двориках уже все проснулись, все живет, хлопочет и шебуршится. Ковбоец охотно объясняет встречным, что едет в райцентр, а там и в самую Москву, чтобы стать поэтом. Земляки благословляют его и дают ему в дорогу кто что может - вареные картохи, яйцы в крутую, пупырчатые крепкие огурцы и зеленый лук, телефонные и банковские карты.
Вот бежит Юля скотница.
- Ты чего, Ковбоец, нарядный такой?
- В Москву еду, на поэта учиться.
- С Богом, Ковбоец, - по-сестрински говорит Юля. - Прославишься, не забывай нас.
- Я для тебя песню по радио закажу, - обещает он.
Вон торопится колдунья тетя Катя Шаурина.
- Куда собрался, Ковбоец?
- В Москву, поэтом становиться. Говорят, талант у меня.
- Хоть покажись, потом-то. Мы тебя вспоминать будем, - по-матерински улыбается тетя Катя.
А вон председатель сельсовета Егор Игоревич. Молодой человек, а все его по-отчеству называют, с утра пораньше по жаре в галстуке рассекает.
- Куда путь держишь, Ковбоец?
- В Москву уезжаю, на поэта учиться. Специалисты у меня талант обнаружили, прямо смех. В Москву еду, Егор Игоревич.
И протягивает председателю тетрадку со стихами.
Председатель долго листает тетрадку, серьезно шевеля губами, и возвращает Ковбойцу.
- Горе ты мое луковое, - устало и по-отечески говорит председатель. - Чтобы через пять минут при стаде был, мудило.
Председатель уходит, а Ковбоец остается стоять с тетрадкой в руке, остолбенев и поникнув. Точно очнувшись или спохватившись, пускается вдогонку, обгоняет Председателя, и, взглянув в его спокойное пригожее лицо, наносит ему двадцать шесть ножевых ранений.
Устав кромсать бездыханное тело ножиком для дудочек, Ковбоец оглядывает тетрадку - не замарал ли?
Нет, не замарал. Вытерев руки и ножик о траву, Ковбоец спешит к шоссе, на автобус, боясь опоздать в редакцию или в самую Москву.
- Что, парень, в крови-то весь? - спрашивает Кондукторша, плечистая тетя с густыми усами над алой губой. - Натворил чего?
- Председателя порезал, - объясняет Ковбоец.
- Бесплатно поезжай, - угощает Кондукторша. - Можно, можно. Ничего, парень, - сурово глядя в даль, обещает она. - Пришельцы придуть, они их всех разбомблять...
По шершавой дороге в хлипком дребезжащем автобусе едет Ковбоец.
И, радуясь быстрой езде и пахнущему травой ветру, во весь свой странный - то ломкий, то низкий голос поет лихую песню.
В Москве его ждет Марина Дербарендикер...
НАУЧНЫЙ АТЕИЗМ
Никола покурил, и мы поехали.
Но километров через двадцать Алёша, который выпил кофейку на заправке, (Никола на заправке не курил, нельзя курить там), Алёша, который выпил кофе, захотел пописать, и мы снова остановились.
Из графика выбились уже минут на сорок.
Стояли у обочины, мигали аварийкой.
Хотелось апреля. Хотелось быстрого сильного дождя и запаха отогревшейся земли, но был июль, усталая, пыльная листва замученного придорожного перелеска, и до апреля ещё далеко.
Почему заросшие травой обочины всегда такие страшные? Там непременно что-то жуткое - исковерканное железо погибшего автомобиля, дохлая собака, ворох бомжового тряпья, под которым может быть что угодно...
Пописавши, на обратной дороге от обочины к машине, Алёша умудрился вляпаться в какую-то мерзость правым ботинком. Расходуя влажные салфетки и питьевую воду, сочувствуя, ахая и охая, все помогали ему очищать подмётку.
Наконец очистили говняный ботинок, начали было усаживаться, чтобы ехать дальше, но в это время на заднем сидении завозился дремавший до этого Игорёк. Игорёк проголодался и потребовал достать его рюкзак, лежащий в глубине багажника.
Ну и компашка!
Я молчу, я вообще ничего не говорю, а Орлова уже ни жива-ни мертва, думает, что сейчас ей влетит.
Ася, добрым голосом говорю я Орловой, Ася, зачем мы взяли с собой этих болванов? Орлова бормочет какую-то прокисшую дребедень, что нельзя женщинам пускаться одним в такое далёкое путешествие, надо обязательно взять с собой мужчин, а то вдруг колесо отвалится….
Это, конечно, правда. Мужчины и женщины уже давно существуют порознь, но помогают друг другу, если вдруг что.
Ася, говорю я, в таком случае вполне хватило бы одного остолопа, зачем тебе целых трое мужчин, любую фразу начинающих со слова «ой»? Ой, я во что-то вляпался. Ой, мне надо что-нибудь пожевать…
Мы едем далеко и по важному делу, а эти – просто довески какие-то, лишний груз для твоего «Додж-Каравана»! Ну и собрала же ты друзей детства и юности, Ася…
Дождь не то чтобы начинается, а хочет начаться. Алёша срочно нахлобучивает на лысеющую голову кепку фасона «дачник».
Ещё не хватало ехать по дождю! Так мы вообще до ночи не доедем. Ладно, всё, поехали.
Мы едем из-за Валентины Вадимовны, Наташиной матери. Вон она, сидит спереди, спокойная и терпеливая, словно не слышит наших препирательств, словно никуда не спешит. Валентина Вадимовна – заслуженный врач Российской Федерации, прекрасный хирург-абортник, больше сорока лет практики и ни одного осложнения. В молодости каждая из нашей девичьей компании хоть разок да попадала в опытные руки Наташиной мамы, пользуясь знакомством, что греха таить, или хотя бы, как минимум, ела вместе с Наташей дарёные шоколадные конфеты, которых у них дома был целый склад, даже в самые голодные годы.
Хорошо ещё, что ни один из лопухов, устроившихся сейчас на заднем сиденье «Доджа-Каравана», не замешан в наших посещениях кабинета Валентины Вадимовны. Вот уж был бы полный пердюмонокль! Валентине Вадимовне уже к восьмидесяти, она давно не практикует. Она готовится к неотвратимому и даже ходила на исповедь. Батюшка велел класть поклоны и читать специальные молитвы, исповедоваться и причащаться, но тут дело не пошло - в молитвах слова непонятные, поклоны класть трудно физически, а причащаться тоже не очень-то выходит, потому что Валентина Вадимовна до сих пор много курит прямо с утра.
Но надо как-то готовиться к отплытию, и вот через знакомых знакомых знакомых Орлова, лучшая подруга Наташи, узнала про ясновидящего в далёком маленьком городке между Ивановым и Костромой. Может, он чего присоветует? Так что Валентина Вадимовна едет по делу, дочь сопровождает её, Орлова везёт всех в своей машине, я за компанию, могу подменить уставшую Орлову и вообще люблю ездить по закоулкам Отчизны. Орлова рада поехать – квартира маленькая, а сыну надо налаживать личную жизнь. У неё всегда кто-то из родни налаживает личную жизнь. В младших и средних классах Орлову можно было в любое время дня и ночи встретить в троллейбусе шестьдесят девятого маршрута. Болталась во дворе или каталась в троллейбусе, пока её мама налаживала личную жизнь всё в той же маленькой квартире, и малютка Орлова просто не могла открыть дверь, запертую изнутри. Тогда не было спецслужб по детям и прочих омбудсменов, уполномоченных взломать дверь, а потом долго стучать головой орловской мамы о косяк, и маленькая, проголодавшаяся, уставшая после школы девочка допоздна накручивала круги в шестьдесят девятом.
По идее, Орлова должна была стать стрелком, каким-нибудь Брейвиком или кем-то в этом роде. По итогам своего детского опыта. Так и вижу нашу Асеньку где-то на верхотуре, с выражением недоумения и обиды на бледном лице глядящую через оптический прицел, как праздничная толпа превращается в кровавые лохмотья.
Однако Орлова - владелица маленького агентства по организации детских праздников, в её распоряжении несколько клоунов, гелиевые шары и траченные молью ростовые куклы. Смех и радость мы приносим людям.
До Владимира мы доехали довольно бойко. Алёше несколько раз звонила мама. Один раз даже остановиться пришлось – на ходу плохо слышно или вообще пропадает сеть, а маму волновать нельзя. Алёшу я помню пышноусым румяным красавцем. Я его знаю давно, с юности. И его маму тоже. Помню, он хотел открыть железную банку с горошком, взял консервный нож… «Не трогай! – прикрикнула мама. – Поранишься!» И долго стучала ладонью по деревянной рукоятке, тщась вогнать нож в железо, от натуги и боли морща породистое лицо…
Алёша – актёр. Давным-давно, в середине девяностых, когда по театральным чердачкам и подвальчикам стало затеваться что-то интересное, я принесла Алёше стопку пьес новых авторов – товарищ юности всё-таки, актёр, пока что не у дел…
Через несколько дней Алёша позвонил и сказал, что они с мамой всё прочли, посоветовались и решили не размениваться, а ждать серьёзной роли у большого режиссёра. Пришлось обойтись без Алёши. В новых спектаклях сыграли Толя, Володя, Гриша, Вика, Маша, Лена, Виталий, Женя, Паша, Андрей, да-да, те самые, которые теперь на обложках журналов, в телевизоре, на красных дорожках…
Алёша иногда работает на озвучке, пооблез, каждую осень ездит в Кисловодск (с мамой), но всё ждёт серьёзной роли у большого режиссёра.
Не вешает, что называется, носа… «Бертолуччи и Стораро ждут ребят», ага.
Пока стояли из-за Алёши, Никола и Валентина Вадимовна опять покурили, Игорёк пожевал, все пописали.
- Ась, ты не устала? – спросила я, когда проехали и Покров и Ковров – Хочешь, я поеду?
- Я тоже могу, - приосанился Игорёк. – Скажите, если что.
Игорёк может! С юных лет, с десятого класса он всё норовил подружиться с девушкой из семьи побогаче, с машиной и заграничными командировками родителей. Почему-то некоторые, и главное, сам Игорёк, считали его красивым и каким-то необыкновенным. Может быть, просто необыкновенным лентяем и балбесом? Игорёк и по сей день продолжает финансово опираться на прекрасный пол, странствуя от тёти к тёте, канюча, что у него нет каких-то там часиков, которые есть у Вадика, и машина гораздо хуже, чем новая «Вольво» этого гада Валеры… Самое интересное, что дамы, вместо того, чтобы дать Игорьку хорошего пинка для ускорения, принимаются вкалывать побольше, стараясь обеспечить Игорька заветными часиками и достойным такого красавца автомобилем. Теперь, очевидно, у Игорька трудный период «межбабья», и он тащится с нами, претворяясь, что делает нам одолжение.
Вечером мы приезжаем в пгт «12 июня». Оказывается, прорицатель сидит в соседнем городке, где нет гостиницы, и нам предстоит ночевать здесь. Все это знали, только я как-то прошляпила, не поняла. В гостинице так в гостинице, тут никого нет, кроме нас, цены смешные, и мы жируем – живём по одному в трёхместных номерах.
Наутро выясняется, что мы должны ждать, когда нам дадут отмашку ехать к прорицателю. А когда – непонятно. Никто из нас не нервничает.
По-моему, всех всё устраивает, спешить некуда, никому никуда не надо, мы вольные стрелки. Главное, считать себя вольным стрелком, человеком, добившимся полной независимости, тогда не так лезет в глаза, что ты просто никому даром не нужен, даже самому себе…
Двое суток мы торчим в пэгэтэ, посещаем секонд-хэнд и рынок, выясняем, что раньше это самое «12 июня» называлось «Дзержинское», а при царе-батюшке и вовсе – «Жабоедово». По вечерам нас мучают комары и проститутки - одни зудят, другие названивают к нам в комнаты, и старые, похожие на лягушек телефонные аппараты хрипло верещат, транслируя скуку и нищету «Жабоедово – Дзержинского - 12 июня».
Тем временем жизнь налаживается - я захожу к Орловой и застаю у неё Николу, они сидят, прильнув друг к другу и смотрят альбом с детскими фотографиями. Никола на ёлке в костюме зайчика. Здорово! Пошёл процесс сближения. Однако, молодец какой, алкаш-алкаш, а до чего смекалист – дотумкал ведь захватить фотографии, это ужасно трогательно, алкашей особенно жалко, когда думаешь, что когда-то они, пятилетние, полные новогодних надежд, плясали в костюме зайчика. Вон у Орловой уже глаза на мокром месте… Молодец, Никола, куй железо, нам всем уже крепко за сорок, пора, в конце концов, «оседать». А жить они с Орловой будут в машине.
Наконец в ячейке для ключей на «ресепшене» мы обнаруживаем записку со словами «завтра в двенадцать».
Но машиной туда не попасть – это в глухом углу соседнего района, с дорогами там уже давно беда, можно паромом, но очень далеко объезжать, так что лучше всего – вертолётом.
Когда-то в пгт «12 июня» была вертолётная часть, теперь всё пришло в упадок, но кое-какие вертолётики ещё фурычат, работают как такси.
Погнали на аэродром! Машину там оставим, парковка есть.
Вот здорово, никогда не летала на вертолётах!
Орлова шарит по карманам, роется в сумке, стучит ящиками комода…
Нет ключей от машины.
Мужчины ойкают, женщины матерятся.
Ася, погоди, не нервничай, говорим мы всё громче и громче, начинаем орать на Орлову, друг на друга, ключи обнаруживаются в кармане у Николы, ну да, говорит Орлова, вечером я выходила в Николкиной куртке…
Все молчат, уже загрузившись в машину. Все как бы немножко поссорились. Недовольны друг другом.
Я начинаю рассказывать историю. Вы что, не знаете, что у ключей такая привычка – теряться? Тут от человека вообще ничего не зависит. Вот у меня однажды потерялся ключ от целого собрания.
От собрания партийного бюро всех коммунистов нашего сценарно-киноведческого факультета. Между прочим, не с каждым случается.
Ну, слушайте.
Научный атеизм отменился. Пришла девушка из учебной части и сказала, что преподавательница сломала ногу.
- Ага, во-во, то-то и оно, «Бога нет», - усмехнулся мой однокурсник, зороастрист, курд из Ирака.
- Мне надо срочно уйти, по семейным обстоятельствам, - объяснила девушка. - В учебной части никого не будет. Кто староста курса? Заприте дверь, возьмите ключ и принесите его сюда в три часа, в этой аудитории будет партийное собрание факультета.
Спрашивается, почему она не отдала ключ в деканат или на кафедру? Неизвестно. Бывают такие странные заковыки, непонятные пустяки, способные потянуть за собой большую путаницу.
Старостой была я. Принимая ключ из рук девушки, я его уронила. Умед, однокурсник-курд-зороастрист, посмотрел на меня строго и положил ключ к себе в карман.
Мы с Умедом пошли в буфет. Мы сочиняли сценарий вместе. Там под огромным старым деревом отдыхал усталый партизан, а дерево предсказывало ему счастливое будущее его многострадального народа с богатым боевым прошлым и вообще советовало, как жить дальше. Выходила комбинация Довженко, Эйзенштейна и Параджанова. В четвёртом часу мы вспомнили про ключ. Возле триста десятой аудитории уже кучковались коммунисты, недобро поблёскивая очками.
- Извините, пожалуйста, - сказал Умед и по своей восточной привычке слегка поклонился, сложив ладони с очень красивыми пальцами.
У нас с Умедом были репутации вежливых, хороших студентов – московская девочка из приличной семьи и восточный человек-коммунист.
- Извините. Ключ у нас. Вот ключ.
Сказал Умед и вытащил из кармана зажигалку. Потом номерок из гардероба. Студенческий билет. Колпачок от ручки. Проездной в пластиковой рамочке. Фантик от шоколадки. Очень классный складной ножик.
Я тоже вытащила из карманов всё. Вытряхнула сумку.
Мы сходили в буфет, спросили у тёти Гали, перерыли подносы с грязной посудой. Ключа не было. Нигде. Коммунисты подозрительно и близоруко смотрели на нас, а потом туго набились в кабинет кафедры кинодраматургии и обсуждали причудливые решения партии. (Стоял восемьдесят шестой или восемьдесят седьмой год). Нас с Умедом заставили написать объяснительную записку. Девушке из учебной части слегка влетело, но в целом всё обошлось. Наверное, потому что Умед сам коммунист. Иначе нам несдобровать. Вот какая история… Хахаха…
Смешно им… А я из-за всей этой истории не попала в одно хорошее место. Были такие коммуналки, где читали стихи и пили вино, хозяева обязательно издавали ротопринтный журнальчик, и там легко могли «повязать». Кто не боится, тот приходит. Пока мы валандались с поисками ключа, пока разбирались с коммунистами и писали объяснительную, друзья, назначившие мне встречу на Кропоткинской, ушли, а адреса я не знала. Потом они все дразнили меня, что я забоялась «повязки». Особо рьяные вообще чёрт знает в чём заподозрили, чуть ли не бойкот объявили. Там был Никола! – вспоминаю я. – Никола писал стихи! Он «подавал надежды». Это действует покруче костюма зайчика… Мы дружили в юности, потом не виделись очень долго, и мне известны только две точки Николиной жизни – чудесные стихи в двадцать лет, алкоголизм и работа курьером в сорок пять. Между этими точками – жизненный опыт, мужание, столкновение с окружающей действительностью, жёны, дети…
Алкоголизм как результат лобового столкновения с реальностью. Это ещё цветочки. Лобовое столкновение с реальностью может повлечь за собой травмы, не совместимые с жизнью.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Николу, и он по привычке виновато улыбается.
На машине мы приезжаем прямо на лётное поле, вертолётики выстроились в ряд, мы едем вдоль этого ряда, у каждого борта стоит кто-то, типа кондуктора из пригородных автобусов времён нашего детства (только вот сумки с мелочью и рулонов с билетами на животе не хватает). Мы все вопросительно смотрим на этих кондукторов, но они качают головами и показывают – езжайте дальше. Последний вертолёт самый маленький, стрекоза стрекозой, мы забираемся в железную утробу этого бедняги. Лавки вдоль стен, и даже кто-то вроде стюардессы – пожилая тётка в ватнике, с ярко накрашенным ртом гостеприимно пошучивает, раздаёт карамельки и семечки.
Наш главный пассажир, из-за которого, собственно, мы и пустились в это путешествие, держится молодцом, с интересом смотрит на удаляющуюся землю.
Вот мы и тут. Да тут премило! Городок со странным, наверное, угро-финским названием – чистый, уютный. Традиционно здесь скрывались от царского гнева опальные бояре и вольнодумцы. Каждый домик подписан – прибита деревяшка, на которой аккуратно выжжено красивыми крупными буквами, чей это домик был раньше, когда построен и кто тут живёт теперь. Впечатляет большая чёрная доска на главном храме – на ней вырезаны и прокрашены алым имена священников, расстрелянных прямо в церковном дворе в восемнадцатом году прошлого века. Спрашиваем, где тут можно искупаться – нам чертят прутиком на песке подробную схему проезда на дамбу. Навстречу попадаются дети, улыбчивые и милые, одна девочка держит на руках увесистую трёхцветную кошку. Идём болеть за своих, сейчас соревнования по шахматам, а Июньку несём, потому что Гриха просил, Июнька - Грихин талисман, она старше Грихи… Ну да. Кошку зовут Июнь. Она родилась в июне и вообще «июнь» похоже на «мяу».
А ещё у нас конкурс красоты среди дворняг будет, приходите.
На рынке тоже приветливо и ни соринки, а пирожки с капустой такой величины, вкусноты и дешевизны, что хочется немедленно попросить политического убежища в этом городке, остаться на пмж, а что? Сгонять в Мск за самым необходимым, снять домик с печкой, зимовать, читать, писать… Всё тут дышит достоинством, неспешностью и осмысленностью, местные рады-радёшеньки, что добраться до них можно только вертолётом или редкими паромами с мая по сентябрь, и такое чувство, что этот городок ещё всем покажет, о нём ещё услышат.
Чудо-городок.
Вот только с прорицателем опять какие-то непонятки. Мы находим домик в низине, последний, крайний дом на улице, долго спускающейся к сырому лугу. Домик почему-то белёный, с голубыми окошками, украинская белёная хатка посреди болот меря. Стучим в дверь, в окошко – на подоконнике, между чистыми занавесками и надраенным стеклом – пластмассовые цветные игрушки, чебурашка с другом, зайка с морковкой, мишутка.
Никто не отзывается. Осока с очень широкими, темно-зелёными стеблями и ольха возле скамеечки ничего нам не говорят.
Осторожно стучимся к соседям, выходит женщина в платье поверх треников и дядя в майке с ночным Манхэттеном на обширном пузе. В открытую дверь видна добротная горница с огромным экраном - громко идёт «Модный приговор». Выясняется – всё не так. В процессе передачи сведений по цепочке «знакомые знакомых знакомых – знакомые знакомых – знакомые Орловой - Орлова» произошёл сбой. Эта хатка с синими оконцами – дом женщины, от которой нам и пришла записка. Она няней в интернате для больных детишек работает, сутки через двое, только сегодня на дежурство ушла…
А про самого прорицателя соседи что-то слышали, но точно не знают. Это вам на Погост надо. Катер на Погост через час пойдёт.
Какой-такой Погост?
Посёлок Высокое на том берегу. Там монастырь восстанавливают, Михайло-Архангельский погост называется, в монастыре много всяких чудных крутится, может, и провидец ваш там.
Мы думаем, что делать, что всё это значит, задумываемся не на шутку,
а наш главный пассажир, главный нуждающийся во встрече с прорицателем вдруг спокойно говорит:
- Это перст Божий. Ну какие ещё прорицания? Чего неизвестного в моём будущем?
Она усмехается. Это решение словно придаёт ей сил, она без посторонней помощи поднимается с низенькой скамеечки и бодро первая шагает в гору. Мы плетёмся за ней, Игорёк шипит на Орлову, что всегда у неё всё наперекосяк, что надо заранее всё выяснять внимательно, просчитывать до мелочей, что с ней лучше не связываться, и вообще у него что-то в зубе застряло и не выковыривается, катастрофа, горюшко, кругом враги...
Я уже готова придушить Игорька, просто напрыгнуть сейчас со спины и каким-то образом укокошить, а тушку сбросить в речку. Мне даже хочется выступить в роли этакого воина-освободителя для многих несчастных лохушек, на чьи увядающие шеи ещё непременно уютно усядется этот плечистый кровосос, но не хочется огорчать городок, нет, труп Игорька в речке – с моей стороны это было бы непорядочно.
Разбредаемся кто куда. Здесь есть музей – большая изба с домоткаными половиками, полная старых утюгов и самоваров, ступок, бусин, берестяных коробов, осколков знаменитой дырчато-пупырчатой керамики, а во дворе под навесом стоят первый трактор и настоящая карета.
Я разглядываю старые и нынешние карты - эту землю кроили и перекраивали, войны, распри, между усобицы, нашествия иноплеменных, укрупнения и разукрупнения, объединения и разъединения административных единиц… Странно, что земля выстояла, и здесь всё ещё говорят по-русски, пекут дивные пирожки, таскают на шахматные соревнования кошек и вяжут шерстяные носки в весёлую полоску.
Послушайте, а что мы теряем? – спрашивает Алёша за обедом на лавочке, запивая ряженкой пирожок. – Давайте уже сгоняем на этот Погост, когда ещё в этой глуши окажемся? Всё равно обратный вертолёт только вечером. Поплыли уже, а? Валентина Вадимовна, вы себя хорошо чувствуете?
Мы на Погосте.
На площади, напротив входа в монастырь, прямо напротив старых, покривившихся ворот с новодельной мозаикой - магазин для женщин «Три Б». Блузки, брюки, бриджи.
Действительно, в монастыре и вокруг него – много народу. Игорёк и Алёша уходят, мы с Наташей и Орловой ищем, у кого бы спросить про ясновидящего, Никола усаживает Валентину Вадимовну в тенёк.
Мы несколько раз спрашиваем, где найти Ивана Даниловича, наконец мужик в панамке, с длинным, свёрнутым набок носом, говорит, сплюнув:
- Приболел Имран Дамирыч.
Нет, Иван Данилович, а не Имран Дамирович.
- Ну. Это те, кто выговорить не может, Иванданилычем зовут. Он сам разрешил. А так – Имран. Говорю, он. На «скорой» вчера увезли. Заболел, ага. Много сахару поел. И всё в жидком виде. Золотой мужик, умнющий, всё чует, любого насквозь видит. К нему со всей области за советом едут. Бухает только… А как не бухать? За науку переживает, за космос наш советский… Раньше-то космонавты в почёте были, а теперь… Тут кто хошь забухает по-чёрному… На земле-то не сладко, а в космосе поди поболтайся на благо Родины, всю психику надорвёшь. Вот и бухает, значит…
(Гундосит забулдыга в панамке, не желая от нас отставать, рассчитывая, наверное, на какой-то московский гостинчик вроде полташа на пивко.)
Я даю ему горсть жёлтых гривенников, и он растворяется в тёплом травяном воздухе.
Это какой-то подсадной абориген. Такого быть не может. Во-первых, отсюда нельзя увезти на «скорой», если она, конечно, не катер… Во-вторых, этого всего вообще не может быть… А в-третьих…
Я смотрю на Орлову и вспоминаю... Она давно хочет открыть ивент-агентство или агентство по эксклюзивному туризму. Так вот что это такое – наша поездка - прогон, репетиция эксклюзивного туризма, первый опыт на этом хлопотном, но, говорят, доходном поприще…
Послушай, Ася…
(очень тихо говорю я)
Вот это всё, наша команда, экипаж, экспедиция –
лечёный алкаш,
неведомый никому, кроме мамы, актёр,
альфонс на «пересменке»,
заслуженный абортник с дочерью старой девой
а уж про нас с тобой и говорить нечего,
- мы все, едущие в глушь, в заброшенный монастырь,
где на ролях ясновидящего сидит спившийся космонавт -
это же какой-то галимый, отпетый, отъявленный артхаус,
снятый на мобильный телефон, но с Машей Голубкиной в главной роли.
Ася, ты это сама придумала или помогал кто?
В ответ глаза её наполняются слезами. У неё есть какой-то механизм для экстренного наполнения глаз слезами, невидимая миру кнопка для моментально предъявляемых миру слёз. Раз и готово.
Это совпадение… Я ничего не знала… Как ты можешь… Надо верить людям…
- Дорогая моя, - прокуренным голосом решительно вмешивается доктор. Она всё слышит морщинистыми ушами и всё видит выцветшими глазами, которыми сейчас сердито глядит на меня. - В жизни случаются такие превращения, такие совпадения и сюжетные повороты, что никакому драмоделу эту жизнь никогда не перещеголять. Уж поверьте мне. Потому что это жизнь, а не пьеса про сыр.
Куснуть норовит, бедная… Пьесу вспомнила про русский камамбер.
- Верю, Валентина Вадимовна, - мирно говорю я.
Всех жалко, хоть плачь… Но моя слёзная кнопка уже давно не работает или вообще потерялась…
Возвращаются Игорёк и Алёша, довольные и повеселевшие – должно быть, Алёша пописал, а Игорёк «пожевал».
- Зато тут есть родник типа святой источник, - наперебой гомонят они. - Пошли уже, что ли, туда?
Орлова радостно соглашается - Николе полезно попить водички, соглашается уже так заботливо, по-хозяйски, по-семейному, просто любо-дорого смотреть.
Тропинка в высокой траве ведёт к земляным ступенькам вниз, в овражек. Мужчины ойкают и щебечут, боятся змей, но мы идём вперёд.
Мы нуждаемся в чуде, мы проделали такой путь, и будьте любезны, дайте нам теперь наше чудо, нам положено.
Дайте нам чудо!
Дайте нам чудо!
Дайте нам чудо, мы попьём водички, исцелимся, очистимся и будем дальше ждать серьёзных ролей и больших любовей и изо всех сил не догадываться, что наша долгая мимолётная жизнь прошла…
Перед началом земляной лесенки табличка – «без провожатого просим на источник не ходить», а поодаль прогуливается рослая, полная старуха в тёмном, с седым пучком. Мы окликаем её, и она оборачивается…
Плотные седые волосы собраны в пучок, крупная фигура в подряснике, строгие глаза за очками… Мы встречаемся взглядами. Первый раз вижу у человека седые ресницы. У собак видела, а у людей никогда.
- Добро пожаловать, - говорит человек, складывая ладони и чуть кланяясь. У него изумительные пальцы, руки невероятно красивые - он боролся за независимость своего народа, пускал под откос поезда, взрывал дома, добивал раненых – вот этими прекрасными руками.
Я хочу спросить его, скоро ли коммунизм и как дела с национально-освободительным движением, но никакой гонец из прошлой жизни ему не страшен, он смотрит на меня строго-приветливо, как и подобает смотреть на бестолковых паломников, и с некоторым акцентом говорит:
- Братья и сестры, сохраняем благоговейное молчание, осторожно спускаемся за мной, и я покажу вам ключ.
Родилась и живет в Москве. Окончила сценарное отделение ВГИК. Автор двух книги прозы, множества пьес, идущих по всему миру и переведённых на десятки языков. Публиковалась в изданиях «Киносценарии», «Новый мир», «Октябрь» и др.
УТРО КОВБОЙЦА
В деревне В. Дворики...
А что значит «В»? Верхние, Веселые, а может - Вонючие? Непонятно. На трассе указатель - «В. Дворики 0,8». И стрелочка.
В деревне В. Дворики - чудесный лес с чистой травой, из травы то и дело весело торчат крепкие разноцветные грибы, в лесу живут ежики, белки и всякая милая лесная мелкота, растут колокольчики на опушках.
По лесу гуляет девушка в светлом платье. Это молодой, но уже известный столичный литературовед Марина Дербарендикер. Она приехала погостить к знакомому, недавно купившему участок в В. Двориках.
Марина дышит вкусным воздухом, разглядывает сквозь очки молодых лягушат, слышит радостное мычание коров поодаль. Ей хорошо.
Как вдруг невесть откуда появляется перед Мариной человек - парень в пиджаке на голое тело, в кирзачах и панаме, веселый и молодой.
Парень и Марина смотрят друг на друга.
- Напугалась? - радуется парень. - Это еще что! А то вдруг из самой чащобы, из бурелома - полковник с портфелем как выскочит! В парадной форме, чин по чину. Места у нас здесь такие... Сказочные места...
- Вы кто? - оторопела Марина.
- Ковбоец местный, Валера Ладушкин. Могу по-мужичьи, могу по-бабьи...
Марина молча таращится на него.
А он спрашивает:
- Показать?
И поет песню низким мужским голосом, потом высоким женским. Смотрит на обомлевшего литературоведа, смеется, срывает травинку, хитро складывает в ладонях, дует, травинка пищит. Играет на травинке, ходит вокруг литературоведа, перестает играть, смеется.
- Ковбоец, - спрашивает Марина. - А у вас там за голенищем - что?
- А ты глазастая... - веселится Ковбоец и вытаскивает из-за голенища средней величины нож. - Дудочки из орешины детям режу. Всем режу, кто попросит. Хочешь, и тебе вырежу?
Литературовед и Ковбоец садятся на мшистое бревно.
- Одна тут говорит: вырежь мне, Ковбоец, дудочку, я тебе за это Корсику покажу... Вырезал...
- Показала?
- А то! - улыбается Ковбоец. - Со мной не забалуешь. У нее вот здесь ( на живот показывет) Корсика. Пятно родимое. По очертаниям - точно, Корсика. Остров. Я по глобусу сверял. Корсика. Меня не обманешь. Ну на, держи...
Марина радостно дует в дудочку.
- Не слышно там, в космос никого запускать не собираются?
Марина пожимает плечами.
- Перебои теперь с этим делом, - грустит Ковбоец. - Три года назад полетели какие-то, на меня накатило. Куплеты сочинил.
Ковбоец чуть откашливается и читает.
Покинув неприметный отчий край,
Два храбреца отважных полетели.
А в черноте Вселенной дует ветер...
И, за руки держась,
Прильнув друг к дружке,
Чуть не плача,
Летят они неведомо куда.
Но ангелы их ждут.
Столы накрыты.
А значит - долетят,
И выполнят наказ -
Расскажут Богу правду.
- Хорошие какие стихи, - словно удивляясь, говорит Марина. - От души потому что. От чистого сердца. Правда, хорошие...
- Да что там, ни складу, ни ладу, - стесняется Ковбоец. - Но я рифмовать тоже могу. Я в районной печати печатался. И у нас в деревне, если помер кто, или наоборот, женился, всегда меня просят, чтобы на памятнике или вот на банкете...
- Почитай еще, Ковбоец, - просит Марина.
- Да у меня тетрадка с собой. Всегда ношу, если вдруг что записать...
Марина листает тетрадку и начинает волноваться.
- Очень интересно, - говорит она. - Как хорошо! Нет, просто замечательно... Слушай, Ковбоец... Ты... Вы... Вы талантливый человек, Валера. Вот это и есть настоящий народ! - то ли самой себе, то ли еще кому-то радостно объясняет Марина. - Наш народ - народ-поэт, народ-сказочник! Валера, я про вас в Москве расскажу... Вам надо развиваться, учиться. Что вы сейчас читаете?
- Да у нас в клубе козы... - машет рукой Ковбоец.
- Какие козы?
- Козы последнюю книгу зажевали.
Марина смотрит на часы.
- Какая жалость, что я сейчас уезжаю. Послушайте, Валера. Завтра же поезжайте в районную газету, возьмите рекомендательное письмо, справки о публикациях, и скорее в Москву. Еще не поздно подать работы на творческий конкурс... Вот мой телефон, я вас познакомлю... Настоящий самородок, алмаз, а ходит при стаде... Только обязательно! Я вас жду!
Прихватив ореховую дудочку, литературовед Марина убегает.
Ковбоец просыпается на рассвете от волнения и радости. Одевается почище и понаряднее, заворачивает тетрадку в пакет с лицом симпатичной девушки и выходит в светлое теплое утро.
В В. Двориках уже все проснулись, все живет, хлопочет и шебуршится. Ковбоец охотно объясняет встречным, что едет в райцентр, а там и в самую Москву, чтобы стать поэтом. Земляки благословляют его и дают ему в дорогу кто что может - вареные картохи, яйцы в крутую, пупырчатые крепкие огурцы и зеленый лук, телефонные и банковские карты.
Вот бежит Юля скотница.
- Ты чего, Ковбоец, нарядный такой?
- В Москву еду, на поэта учиться.
- С Богом, Ковбоец, - по-сестрински говорит Юля. - Прославишься, не забывай нас.
- Я для тебя песню по радио закажу, - обещает он.
Вон торопится колдунья тетя Катя Шаурина.
- Куда собрался, Ковбоец?
- В Москву, поэтом становиться. Говорят, талант у меня.
- Хоть покажись, потом-то. Мы тебя вспоминать будем, - по-матерински улыбается тетя Катя.
А вон председатель сельсовета Егор Игоревич. Молодой человек, а все его по-отчеству называют, с утра пораньше по жаре в галстуке рассекает.
- Куда путь держишь, Ковбоец?
- В Москву уезжаю, на поэта учиться. Специалисты у меня талант обнаружили, прямо смех. В Москву еду, Егор Игоревич.
И протягивает председателю тетрадку со стихами.
Председатель долго листает тетрадку, серьезно шевеля губами, и возвращает Ковбойцу.
- Горе ты мое луковое, - устало и по-отечески говорит председатель. - Чтобы через пять минут при стаде был, мудило.
Председатель уходит, а Ковбоец остается стоять с тетрадкой в руке, остолбенев и поникнув. Точно очнувшись или спохватившись, пускается вдогонку, обгоняет Председателя, и, взглянув в его спокойное пригожее лицо, наносит ему двадцать шесть ножевых ранений.
Устав кромсать бездыханное тело ножиком для дудочек, Ковбоец оглядывает тетрадку - не замарал ли?
Нет, не замарал. Вытерев руки и ножик о траву, Ковбоец спешит к шоссе, на автобус, боясь опоздать в редакцию или в самую Москву.
- Что, парень, в крови-то весь? - спрашивает Кондукторша, плечистая тетя с густыми усами над алой губой. - Натворил чего?
- Председателя порезал, - объясняет Ковбоец.
- Бесплатно поезжай, - угощает Кондукторша. - Можно, можно. Ничего, парень, - сурово глядя в даль, обещает она. - Пришельцы придуть, они их всех разбомблять...
По шершавой дороге в хлипком дребезжащем автобусе едет Ковбоец.
И, радуясь быстрой езде и пахнущему травой ветру, во весь свой странный - то ломкий, то низкий голос поет лихую песню.
В Москве его ждет Марина Дербарендикер...
НАУЧНЫЙ АТЕИЗМ
Никола покурил, и мы поехали.
Но километров через двадцать Алёша, который выпил кофейку на заправке, (Никола на заправке не курил, нельзя курить там), Алёша, который выпил кофе, захотел пописать, и мы снова остановились.
Из графика выбились уже минут на сорок.
Стояли у обочины, мигали аварийкой.
Хотелось апреля. Хотелось быстрого сильного дождя и запаха отогревшейся земли, но был июль, усталая, пыльная листва замученного придорожного перелеска, и до апреля ещё далеко.
Почему заросшие травой обочины всегда такие страшные? Там непременно что-то жуткое - исковерканное железо погибшего автомобиля, дохлая собака, ворох бомжового тряпья, под которым может быть что угодно...
Пописавши, на обратной дороге от обочины к машине, Алёша умудрился вляпаться в какую-то мерзость правым ботинком. Расходуя влажные салфетки и питьевую воду, сочувствуя, ахая и охая, все помогали ему очищать подмётку.
Наконец очистили говняный ботинок, начали было усаживаться, чтобы ехать дальше, но в это время на заднем сидении завозился дремавший до этого Игорёк. Игорёк проголодался и потребовал достать его рюкзак, лежащий в глубине багажника.
Ну и компашка!
Я молчу, я вообще ничего не говорю, а Орлова уже ни жива-ни мертва, думает, что сейчас ей влетит.
Ася, добрым голосом говорю я Орловой, Ася, зачем мы взяли с собой этих болванов? Орлова бормочет какую-то прокисшую дребедень, что нельзя женщинам пускаться одним в такое далёкое путешествие, надо обязательно взять с собой мужчин, а то вдруг колесо отвалится….
Это, конечно, правда. Мужчины и женщины уже давно существуют порознь, но помогают друг другу, если вдруг что.
Ася, говорю я, в таком случае вполне хватило бы одного остолопа, зачем тебе целых трое мужчин, любую фразу начинающих со слова «ой»? Ой, я во что-то вляпался. Ой, мне надо что-нибудь пожевать…
Мы едем далеко и по важному делу, а эти – просто довески какие-то, лишний груз для твоего «Додж-Каравана»! Ну и собрала же ты друзей детства и юности, Ася…
Дождь не то чтобы начинается, а хочет начаться. Алёша срочно нахлобучивает на лысеющую голову кепку фасона «дачник».
Ещё не хватало ехать по дождю! Так мы вообще до ночи не доедем. Ладно, всё, поехали.
Мы едем из-за Валентины Вадимовны, Наташиной матери. Вон она, сидит спереди, спокойная и терпеливая, словно не слышит наших препирательств, словно никуда не спешит. Валентина Вадимовна – заслуженный врач Российской Федерации, прекрасный хирург-абортник, больше сорока лет практики и ни одного осложнения. В молодости каждая из нашей девичьей компании хоть разок да попадала в опытные руки Наташиной мамы, пользуясь знакомством, что греха таить, или хотя бы, как минимум, ела вместе с Наташей дарёные шоколадные конфеты, которых у них дома был целый склад, даже в самые голодные годы.
Хорошо ещё, что ни один из лопухов, устроившихся сейчас на заднем сиденье «Доджа-Каравана», не замешан в наших посещениях кабинета Валентины Вадимовны. Вот уж был бы полный пердюмонокль! Валентине Вадимовне уже к восьмидесяти, она давно не практикует. Она готовится к неотвратимому и даже ходила на исповедь. Батюшка велел класть поклоны и читать специальные молитвы, исповедоваться и причащаться, но тут дело не пошло - в молитвах слова непонятные, поклоны класть трудно физически, а причащаться тоже не очень-то выходит, потому что Валентина Вадимовна до сих пор много курит прямо с утра.
Но надо как-то готовиться к отплытию, и вот через знакомых знакомых знакомых Орлова, лучшая подруга Наташи, узнала про ясновидящего в далёком маленьком городке между Ивановым и Костромой. Может, он чего присоветует? Так что Валентина Вадимовна едет по делу, дочь сопровождает её, Орлова везёт всех в своей машине, я за компанию, могу подменить уставшую Орлову и вообще люблю ездить по закоулкам Отчизны. Орлова рада поехать – квартира маленькая, а сыну надо налаживать личную жизнь. У неё всегда кто-то из родни налаживает личную жизнь. В младших и средних классах Орлову можно было в любое время дня и ночи встретить в троллейбусе шестьдесят девятого маршрута. Болталась во дворе или каталась в троллейбусе, пока её мама налаживала личную жизнь всё в той же маленькой квартире, и малютка Орлова просто не могла открыть дверь, запертую изнутри. Тогда не было спецслужб по детям и прочих омбудсменов, уполномоченных взломать дверь, а потом долго стучать головой орловской мамы о косяк, и маленькая, проголодавшаяся, уставшая после школы девочка допоздна накручивала круги в шестьдесят девятом.
По идее, Орлова должна была стать стрелком, каким-нибудь Брейвиком или кем-то в этом роде. По итогам своего детского опыта. Так и вижу нашу Асеньку где-то на верхотуре, с выражением недоумения и обиды на бледном лице глядящую через оптический прицел, как праздничная толпа превращается в кровавые лохмотья.
Однако Орлова - владелица маленького агентства по организации детских праздников, в её распоряжении несколько клоунов, гелиевые шары и траченные молью ростовые куклы. Смех и радость мы приносим людям.
До Владимира мы доехали довольно бойко. Алёше несколько раз звонила мама. Один раз даже остановиться пришлось – на ходу плохо слышно или вообще пропадает сеть, а маму волновать нельзя. Алёшу я помню пышноусым румяным красавцем. Я его знаю давно, с юности. И его маму тоже. Помню, он хотел открыть железную банку с горошком, взял консервный нож… «Не трогай! – прикрикнула мама. – Поранишься!» И долго стучала ладонью по деревянной рукоятке, тщась вогнать нож в железо, от натуги и боли морща породистое лицо…
Алёша – актёр. Давным-давно, в середине девяностых, когда по театральным чердачкам и подвальчикам стало затеваться что-то интересное, я принесла Алёше стопку пьес новых авторов – товарищ юности всё-таки, актёр, пока что не у дел…
Через несколько дней Алёша позвонил и сказал, что они с мамой всё прочли, посоветовались и решили не размениваться, а ждать серьёзной роли у большого режиссёра. Пришлось обойтись без Алёши. В новых спектаклях сыграли Толя, Володя, Гриша, Вика, Маша, Лена, Виталий, Женя, Паша, Андрей, да-да, те самые, которые теперь на обложках журналов, в телевизоре, на красных дорожках…
Алёша иногда работает на озвучке, пооблез, каждую осень ездит в Кисловодск (с мамой), но всё ждёт серьёзной роли у большого режиссёра.
Не вешает, что называется, носа… «Бертолуччи и Стораро ждут ребят», ага.
Пока стояли из-за Алёши, Никола и Валентина Вадимовна опять покурили, Игорёк пожевал, все пописали.
- Ась, ты не устала? – спросила я, когда проехали и Покров и Ковров – Хочешь, я поеду?
- Я тоже могу, - приосанился Игорёк. – Скажите, если что.
Игорёк может! С юных лет, с десятого класса он всё норовил подружиться с девушкой из семьи побогаче, с машиной и заграничными командировками родителей. Почему-то некоторые, и главное, сам Игорёк, считали его красивым и каким-то необыкновенным. Может быть, просто необыкновенным лентяем и балбесом? Игорёк и по сей день продолжает финансово опираться на прекрасный пол, странствуя от тёти к тёте, канюча, что у него нет каких-то там часиков, которые есть у Вадика, и машина гораздо хуже, чем новая «Вольво» этого гада Валеры… Самое интересное, что дамы, вместо того, чтобы дать Игорьку хорошего пинка для ускорения, принимаются вкалывать побольше, стараясь обеспечить Игорька заветными часиками и достойным такого красавца автомобилем. Теперь, очевидно, у Игорька трудный период «межбабья», и он тащится с нами, претворяясь, что делает нам одолжение.
Вечером мы приезжаем в пгт «12 июня». Оказывается, прорицатель сидит в соседнем городке, где нет гостиницы, и нам предстоит ночевать здесь. Все это знали, только я как-то прошляпила, не поняла. В гостинице так в гостинице, тут никого нет, кроме нас, цены смешные, и мы жируем – живём по одному в трёхместных номерах.
Наутро выясняется, что мы должны ждать, когда нам дадут отмашку ехать к прорицателю. А когда – непонятно. Никто из нас не нервничает.
По-моему, всех всё устраивает, спешить некуда, никому никуда не надо, мы вольные стрелки. Главное, считать себя вольным стрелком, человеком, добившимся полной независимости, тогда не так лезет в глаза, что ты просто никому даром не нужен, даже самому себе…
Двое суток мы торчим в пэгэтэ, посещаем секонд-хэнд и рынок, выясняем, что раньше это самое «12 июня» называлось «Дзержинское», а при царе-батюшке и вовсе – «Жабоедово». По вечерам нас мучают комары и проститутки - одни зудят, другие названивают к нам в комнаты, и старые, похожие на лягушек телефонные аппараты хрипло верещат, транслируя скуку и нищету «Жабоедово – Дзержинского - 12 июня».
Тем временем жизнь налаживается - я захожу к Орловой и застаю у неё Николу, они сидят, прильнув друг к другу и смотрят альбом с детскими фотографиями. Никола на ёлке в костюме зайчика. Здорово! Пошёл процесс сближения. Однако, молодец какой, алкаш-алкаш, а до чего смекалист – дотумкал ведь захватить фотографии, это ужасно трогательно, алкашей особенно жалко, когда думаешь, что когда-то они, пятилетние, полные новогодних надежд, плясали в костюме зайчика. Вон у Орловой уже глаза на мокром месте… Молодец, Никола, куй железо, нам всем уже крепко за сорок, пора, в конце концов, «оседать». А жить они с Орловой будут в машине.
Наконец в ячейке для ключей на «ресепшене» мы обнаруживаем записку со словами «завтра в двенадцать».
Но машиной туда не попасть – это в глухом углу соседнего района, с дорогами там уже давно беда, можно паромом, но очень далеко объезжать, так что лучше всего – вертолётом.
Когда-то в пгт «12 июня» была вертолётная часть, теперь всё пришло в упадок, но кое-какие вертолётики ещё фурычат, работают как такси.
Погнали на аэродром! Машину там оставим, парковка есть.
Вот здорово, никогда не летала на вертолётах!
Орлова шарит по карманам, роется в сумке, стучит ящиками комода…
Нет ключей от машины.
Мужчины ойкают, женщины матерятся.
Ася, погоди, не нервничай, говорим мы всё громче и громче, начинаем орать на Орлову, друг на друга, ключи обнаруживаются в кармане у Николы, ну да, говорит Орлова, вечером я выходила в Николкиной куртке…
Все молчат, уже загрузившись в машину. Все как бы немножко поссорились. Недовольны друг другом.
Я начинаю рассказывать историю. Вы что, не знаете, что у ключей такая привычка – теряться? Тут от человека вообще ничего не зависит. Вот у меня однажды потерялся ключ от целого собрания.
От собрания партийного бюро всех коммунистов нашего сценарно-киноведческого факультета. Между прочим, не с каждым случается.
Ну, слушайте.
Научный атеизм отменился. Пришла девушка из учебной части и сказала, что преподавательница сломала ногу.
- Ага, во-во, то-то и оно, «Бога нет», - усмехнулся мой однокурсник, зороастрист, курд из Ирака.
- Мне надо срочно уйти, по семейным обстоятельствам, - объяснила девушка. - В учебной части никого не будет. Кто староста курса? Заприте дверь, возьмите ключ и принесите его сюда в три часа, в этой аудитории будет партийное собрание факультета.
Спрашивается, почему она не отдала ключ в деканат или на кафедру? Неизвестно. Бывают такие странные заковыки, непонятные пустяки, способные потянуть за собой большую путаницу.
Старостой была я. Принимая ключ из рук девушки, я его уронила. Умед, однокурсник-курд-зороастрист, посмотрел на меня строго и положил ключ к себе в карман.
Мы с Умедом пошли в буфет. Мы сочиняли сценарий вместе. Там под огромным старым деревом отдыхал усталый партизан, а дерево предсказывало ему счастливое будущее его многострадального народа с богатым боевым прошлым и вообще советовало, как жить дальше. Выходила комбинация Довженко, Эйзенштейна и Параджанова. В четвёртом часу мы вспомнили про ключ. Возле триста десятой аудитории уже кучковались коммунисты, недобро поблёскивая очками.
- Извините, пожалуйста, - сказал Умед и по своей восточной привычке слегка поклонился, сложив ладони с очень красивыми пальцами.
У нас с Умедом были репутации вежливых, хороших студентов – московская девочка из приличной семьи и восточный человек-коммунист.
- Извините. Ключ у нас. Вот ключ.
Сказал Умед и вытащил из кармана зажигалку. Потом номерок из гардероба. Студенческий билет. Колпачок от ручки. Проездной в пластиковой рамочке. Фантик от шоколадки. Очень классный складной ножик.
Я тоже вытащила из карманов всё. Вытряхнула сумку.
Мы сходили в буфет, спросили у тёти Гали, перерыли подносы с грязной посудой. Ключа не было. Нигде. Коммунисты подозрительно и близоруко смотрели на нас, а потом туго набились в кабинет кафедры кинодраматургии и обсуждали причудливые решения партии. (Стоял восемьдесят шестой или восемьдесят седьмой год). Нас с Умедом заставили написать объяснительную записку. Девушке из учебной части слегка влетело, но в целом всё обошлось. Наверное, потому что Умед сам коммунист. Иначе нам несдобровать. Вот какая история… Хахаха…
Смешно им… А я из-за всей этой истории не попала в одно хорошее место. Были такие коммуналки, где читали стихи и пили вино, хозяева обязательно издавали ротопринтный журнальчик, и там легко могли «повязать». Кто не боится, тот приходит. Пока мы валандались с поисками ключа, пока разбирались с коммунистами и писали объяснительную, друзья, назначившие мне встречу на Кропоткинской, ушли, а адреса я не знала. Потом они все дразнили меня, что я забоялась «повязки». Особо рьяные вообще чёрт знает в чём заподозрили, чуть ли не бойкот объявили. Там был Никола! – вспоминаю я. – Никола писал стихи! Он «подавал надежды». Это действует покруче костюма зайчика… Мы дружили в юности, потом не виделись очень долго, и мне известны только две точки Николиной жизни – чудесные стихи в двадцать лет, алкоголизм и работа курьером в сорок пять. Между этими точками – жизненный опыт, мужание, столкновение с окружающей действительностью, жёны, дети…
Алкоголизм как результат лобового столкновения с реальностью. Это ещё цветочки. Лобовое столкновение с реальностью может повлечь за собой травмы, не совместимые с жизнью.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Николу, и он по привычке виновато улыбается.
На машине мы приезжаем прямо на лётное поле, вертолётики выстроились в ряд, мы едем вдоль этого ряда, у каждого борта стоит кто-то, типа кондуктора из пригородных автобусов времён нашего детства (только вот сумки с мелочью и рулонов с билетами на животе не хватает). Мы все вопросительно смотрим на этих кондукторов, но они качают головами и показывают – езжайте дальше. Последний вертолёт самый маленький, стрекоза стрекозой, мы забираемся в железную утробу этого бедняги. Лавки вдоль стен, и даже кто-то вроде стюардессы – пожилая тётка в ватнике, с ярко накрашенным ртом гостеприимно пошучивает, раздаёт карамельки и семечки.
Наш главный пассажир, из-за которого, собственно, мы и пустились в это путешествие, держится молодцом, с интересом смотрит на удаляющуюся землю.
Вот мы и тут. Да тут премило! Городок со странным, наверное, угро-финским названием – чистый, уютный. Традиционно здесь скрывались от царского гнева опальные бояре и вольнодумцы. Каждый домик подписан – прибита деревяшка, на которой аккуратно выжжено красивыми крупными буквами, чей это домик был раньше, когда построен и кто тут живёт теперь. Впечатляет большая чёрная доска на главном храме – на ней вырезаны и прокрашены алым имена священников, расстрелянных прямо в церковном дворе в восемнадцатом году прошлого века. Спрашиваем, где тут можно искупаться – нам чертят прутиком на песке подробную схему проезда на дамбу. Навстречу попадаются дети, улыбчивые и милые, одна девочка держит на руках увесистую трёхцветную кошку. Идём болеть за своих, сейчас соревнования по шахматам, а Июньку несём, потому что Гриха просил, Июнька - Грихин талисман, она старше Грихи… Ну да. Кошку зовут Июнь. Она родилась в июне и вообще «июнь» похоже на «мяу».
А ещё у нас конкурс красоты среди дворняг будет, приходите.
На рынке тоже приветливо и ни соринки, а пирожки с капустой такой величины, вкусноты и дешевизны, что хочется немедленно попросить политического убежища в этом городке, остаться на пмж, а что? Сгонять в Мск за самым необходимым, снять домик с печкой, зимовать, читать, писать… Всё тут дышит достоинством, неспешностью и осмысленностью, местные рады-радёшеньки, что добраться до них можно только вертолётом или редкими паромами с мая по сентябрь, и такое чувство, что этот городок ещё всем покажет, о нём ещё услышат.
Чудо-городок.
Вот только с прорицателем опять какие-то непонятки. Мы находим домик в низине, последний, крайний дом на улице, долго спускающейся к сырому лугу. Домик почему-то белёный, с голубыми окошками, украинская белёная хатка посреди болот меря. Стучим в дверь, в окошко – на подоконнике, между чистыми занавесками и надраенным стеклом – пластмассовые цветные игрушки, чебурашка с другом, зайка с морковкой, мишутка.
Никто не отзывается. Осока с очень широкими, темно-зелёными стеблями и ольха возле скамеечки ничего нам не говорят.
Осторожно стучимся к соседям, выходит женщина в платье поверх треников и дядя в майке с ночным Манхэттеном на обширном пузе. В открытую дверь видна добротная горница с огромным экраном - громко идёт «Модный приговор». Выясняется – всё не так. В процессе передачи сведений по цепочке «знакомые знакомых знакомых – знакомые знакомых – знакомые Орловой - Орлова» произошёл сбой. Эта хатка с синими оконцами – дом женщины, от которой нам и пришла записка. Она няней в интернате для больных детишек работает, сутки через двое, только сегодня на дежурство ушла…
А про самого прорицателя соседи что-то слышали, но точно не знают. Это вам на Погост надо. Катер на Погост через час пойдёт.
Какой-такой Погост?
Посёлок Высокое на том берегу. Там монастырь восстанавливают, Михайло-Архангельский погост называется, в монастыре много всяких чудных крутится, может, и провидец ваш там.
Мы думаем, что делать, что всё это значит, задумываемся не на шутку,
а наш главный пассажир, главный нуждающийся во встрече с прорицателем вдруг спокойно говорит:
- Это перст Божий. Ну какие ещё прорицания? Чего неизвестного в моём будущем?
Она усмехается. Это решение словно придаёт ей сил, она без посторонней помощи поднимается с низенькой скамеечки и бодро первая шагает в гору. Мы плетёмся за ней, Игорёк шипит на Орлову, что всегда у неё всё наперекосяк, что надо заранее всё выяснять внимательно, просчитывать до мелочей, что с ней лучше не связываться, и вообще у него что-то в зубе застряло и не выковыривается, катастрофа, горюшко, кругом враги...
Я уже готова придушить Игорька, просто напрыгнуть сейчас со спины и каким-то образом укокошить, а тушку сбросить в речку. Мне даже хочется выступить в роли этакого воина-освободителя для многих несчастных лохушек, на чьи увядающие шеи ещё непременно уютно усядется этот плечистый кровосос, но не хочется огорчать городок, нет, труп Игорька в речке – с моей стороны это было бы непорядочно.
Разбредаемся кто куда. Здесь есть музей – большая изба с домоткаными половиками, полная старых утюгов и самоваров, ступок, бусин, берестяных коробов, осколков знаменитой дырчато-пупырчатой керамики, а во дворе под навесом стоят первый трактор и настоящая карета.
Я разглядываю старые и нынешние карты - эту землю кроили и перекраивали, войны, распри, между усобицы, нашествия иноплеменных, укрупнения и разукрупнения, объединения и разъединения административных единиц… Странно, что земля выстояла, и здесь всё ещё говорят по-русски, пекут дивные пирожки, таскают на шахматные соревнования кошек и вяжут шерстяные носки в весёлую полоску.
Послушайте, а что мы теряем? – спрашивает Алёша за обедом на лавочке, запивая ряженкой пирожок. – Давайте уже сгоняем на этот Погост, когда ещё в этой глуши окажемся? Всё равно обратный вертолёт только вечером. Поплыли уже, а? Валентина Вадимовна, вы себя хорошо чувствуете?
Мы на Погосте.
На площади, напротив входа в монастырь, прямо напротив старых, покривившихся ворот с новодельной мозаикой - магазин для женщин «Три Б». Блузки, брюки, бриджи.
Действительно, в монастыре и вокруг него – много народу. Игорёк и Алёша уходят, мы с Наташей и Орловой ищем, у кого бы спросить про ясновидящего, Никола усаживает Валентину Вадимовну в тенёк.
Мы несколько раз спрашиваем, где найти Ивана Даниловича, наконец мужик в панамке, с длинным, свёрнутым набок носом, говорит, сплюнув:
- Приболел Имран Дамирыч.
Нет, Иван Данилович, а не Имран Дамирович.
- Ну. Это те, кто выговорить не может, Иванданилычем зовут. Он сам разрешил. А так – Имран. Говорю, он. На «скорой» вчера увезли. Заболел, ага. Много сахару поел. И всё в жидком виде. Золотой мужик, умнющий, всё чует, любого насквозь видит. К нему со всей области за советом едут. Бухает только… А как не бухать? За науку переживает, за космос наш советский… Раньше-то космонавты в почёте были, а теперь… Тут кто хошь забухает по-чёрному… На земле-то не сладко, а в космосе поди поболтайся на благо Родины, всю психику надорвёшь. Вот и бухает, значит…
(Гундосит забулдыга в панамке, не желая от нас отставать, рассчитывая, наверное, на какой-то московский гостинчик вроде полташа на пивко.)
Я даю ему горсть жёлтых гривенников, и он растворяется в тёплом травяном воздухе.
Это какой-то подсадной абориген. Такого быть не может. Во-первых, отсюда нельзя увезти на «скорой», если она, конечно, не катер… Во-вторых, этого всего вообще не может быть… А в-третьих…
Я смотрю на Орлову и вспоминаю... Она давно хочет открыть ивент-агентство или агентство по эксклюзивному туризму. Так вот что это такое – наша поездка - прогон, репетиция эксклюзивного туризма, первый опыт на этом хлопотном, но, говорят, доходном поприще…
Послушай, Ася…
(очень тихо говорю я)
Вот это всё, наша команда, экипаж, экспедиция –
лечёный алкаш,
неведомый никому, кроме мамы, актёр,
альфонс на «пересменке»,
заслуженный абортник с дочерью старой девой
а уж про нас с тобой и говорить нечего,
- мы все, едущие в глушь, в заброшенный монастырь,
где на ролях ясновидящего сидит спившийся космонавт -
это же какой-то галимый, отпетый, отъявленный артхаус,
снятый на мобильный телефон, но с Машей Голубкиной в главной роли.
Ася, ты это сама придумала или помогал кто?
В ответ глаза её наполняются слезами. У неё есть какой-то механизм для экстренного наполнения глаз слезами, невидимая миру кнопка для моментально предъявляемых миру слёз. Раз и готово.
Это совпадение… Я ничего не знала… Как ты можешь… Надо верить людям…
- Дорогая моя, - прокуренным голосом решительно вмешивается доктор. Она всё слышит морщинистыми ушами и всё видит выцветшими глазами, которыми сейчас сердито глядит на меня. - В жизни случаются такие превращения, такие совпадения и сюжетные повороты, что никакому драмоделу эту жизнь никогда не перещеголять. Уж поверьте мне. Потому что это жизнь, а не пьеса про сыр.
Куснуть норовит, бедная… Пьесу вспомнила про русский камамбер.
- Верю, Валентина Вадимовна, - мирно говорю я.
Всех жалко, хоть плачь… Но моя слёзная кнопка уже давно не работает или вообще потерялась…
Возвращаются Игорёк и Алёша, довольные и повеселевшие – должно быть, Алёша пописал, а Игорёк «пожевал».
- Зато тут есть родник типа святой источник, - наперебой гомонят они. - Пошли уже, что ли, туда?
Орлова радостно соглашается - Николе полезно попить водички, соглашается уже так заботливо, по-хозяйски, по-семейному, просто любо-дорого смотреть.
Тропинка в высокой траве ведёт к земляным ступенькам вниз, в овражек. Мужчины ойкают и щебечут, боятся змей, но мы идём вперёд.
Мы нуждаемся в чуде, мы проделали такой путь, и будьте любезны, дайте нам теперь наше чудо, нам положено.
Дайте нам чудо!
Дайте нам чудо!
Дайте нам чудо, мы попьём водички, исцелимся, очистимся и будем дальше ждать серьёзных ролей и больших любовей и изо всех сил не догадываться, что наша долгая мимолётная жизнь прошла…
Перед началом земляной лесенки табличка – «без провожатого просим на источник не ходить», а поодаль прогуливается рослая, полная старуха в тёмном, с седым пучком. Мы окликаем её, и она оборачивается…
Плотные седые волосы собраны в пучок, крупная фигура в подряснике, строгие глаза за очками… Мы встречаемся взглядами. Первый раз вижу у человека седые ресницы. У собак видела, а у людей никогда.
- Добро пожаловать, - говорит человек, складывая ладони и чуть кланяясь. У него изумительные пальцы, руки невероятно красивые - он боролся за независимость своего народа, пускал под откос поезда, взрывал дома, добивал раненых – вот этими прекрасными руками.
Я хочу спросить его, скоро ли коммунизм и как дела с национально-освободительным движением, но никакой гонец из прошлой жизни ему не страшен, он смотрит на меня строго-приветливо, как и подобает смотреть на бестолковых паломников, и с некоторым акцентом говорит:
- Братья и сестры, сохраняем благоговейное молчание, осторожно спускаемся за мной, и я покажу вам ключ.