ОЛЬГА ДЫМНИКОВА
Эволюция
В прошлом тысячелетии здесь было море и рифы.
О них разбивались мысли - и получались рифмы,
о них разбивались чувства - и были верлибры,
и жабры у чувств вырастали, и какие-то странные микрофибры,
плавники и хвосты, и тела сатанинской силы
появлялись у них. И они, разноцветные и красивые,
резвились в соленой воде, ныряли, сбивались в большие стаи,
а потом неожиданно вдруг залегали на дно или истаивали...
Море не знало ни вчера, ни сегодня, ни завтра,
там, где ил, шевелились гигантские водоросли-метафоры,
электричеством бились огромные плоские мыслескаты,
вода пенилась и кипела, и вот уже вынырнули протопернатые
рыбообразы - протоходячие, протопевчие, протолетучие,
разные-разные, скользкие, когтисто-иглистые, жгучие...
Они облепили рифы, и гибельное для мыслей место
стало подобием будущего протоморского текста.
А когда из стихии возник первобытный демон,
море вскинулось всей своей влагой в цунамитемы,
цунамистены, цунамистроки и строфы, цунамимотивы...
Демон метался, но потом обессилел и не противился.
Все следующее тысячелетие море его обнимало,
ласкало, любило его и илом, и солью, но этого было мало:
оно захотело, чтобы в него впадали и выпадали реки,
а еще - когда-нибудь выродить из воды человека.
И вдруг, тысячу лет немое, застывшее и глубокое,
небо над морем разверзлось, и выткалось чье-то Око -
всевидящее, всежаждущее... Дивилось, что эта толща
пронизалась жизнью сама, без божественной помощи.
Господь наблюдал, как реют над рифами рыбоптицы
и ежесекундно рискуют врезаться и разбиться,
как медленно приливают волнообразные годы…
И своей многоперстой дланью провел над водами.
И там, где раньше сновали кистеперые юркие мыслерыбы,
в медленный дрейф легли какие-то камни, какие-то глыбы -
холодные, гладкие, черные, как мертвые кашалоты,
но совсем не плавучие и даже совсем не животные...
Бог подождал, пока все это до самого дна остынет,
волшебным словом высушил море и превратил в пустыню.
Господь милосердный сказал: "Хорошо. Вот так вот мне нравится".
И мысли теперь по пустыне носятся и больше не разбиваются.
½
Разделенные
чертой города,
трамвайными путями,
оконными стеклами,
стрелками часов в метро,
очередями в магазинах,
капризами погоды,
непринужденным притворством,
тремя годами
упущенного времени,
иронией
бешено вращающегося
Колеса Фортуны;
в попытке соединить
несоединимое –
или разделить единое, -
отгородиться от чужого,
нейтрализовать притяжение
сбесившихся
противоположных зарядов,
преодолеть
объективные
законы физики,
самоутвердиться
в апофеозе
одиночества, -
мы стоим
по разные стороны
живого зеркала
спиной
друг к другу.
* * *
А.О., Е.К., Н.Б.
У квадрата – тенденция превратиться в круг,
подобрать углы и оплавиться по краям.
Если нам держаться друг друга, не разжимая рук,
то получится именно это. Ни вы, ни я
и никто посторонний не сможет решить бином,
разгадать уравнение наших метаморфоз
или как его там?.. Потому что все дело в том,
что круг – совершенство формы – и весь вопрос.
Деревянный город
Мы живем в деревянном городе, там, где стены
Только и ждут дровосека с топором за плечами.
В этом году на дрова безбожно взлетели цены.
Он придет раздраженный, и я напою его крепким чаем.
Он скажет: «Нельзя же жить без тепла и огня всю осень!»
Я кивну и поставлю на скатерть горячий пирог из ягод,
А он, подперев подбородок рукою, вздохнет и спросит:
«Как думаешь, с этого дома бревен мне хватит на год?»
«Наверное, хватит, - отвечу. – Иди, попробуй».
Он схватит топор, на порог замахнется плоский.
«Такое дерево – только на крышку гроба!» -
Смеется устало и зло и терзает сухие доски.
От мощных ударов на доме следов не будет –
Таков уж древесный, дубовый его характер.
Наверно, такими же в точности были люди,
Что строили... Сяду и молча поправлю скатерть.
И тогда он затопит печь и огонь оттуда
Выплеснет на пол. – «Упр-р-рямый какой домище!»
Я не спеша начну убирать со стола посуду,
Чтобы потом не осталось хлама на пепелище.
Выйду во двор. Он инструмент поднимет и выйдет тоже.
Равнодушно закурит, ослабит зеленой рубашки ворот.
Хлопья серого пепла – как снег на дубленой коже.
Скажу: «Если хочешь дров, иди домой через город».
Бедные крепкие стены взмолятся о пощаде,
Крыша придавит горящие сваи огромным весом.
А дровосек, помедлив, пойдет к ограде,
Скинет перчатки, протянет руку и буркнет: «Идем-ка лесом...».
Ватерлиния
1
акварельные тени скользя размывают следы
путешествуют вплавь
как пугливые дети хватаются за руки
жмутся к углам
зима
мягкотелая сонная навь
недобудится форточек ветер
безжизненно стелется дым
это все мокрогубый февраль
оживить не спеша
мертвый город целует в подножья его пирамид
замыкает его монохромно в свою круговую поруку
свою водолейную сущность
уже ослабела спираль
и замедлился шаг
далеко ли до мартовских ид?
подслеповатое солнце -
растертая с медом и мелом пастель
в этом мутном зрачке на поверхности штиль
влагу нижнее веко хранит
в лоне верхнего - мель
а на дне
не горит стеариновый стих
обнимая
щедро промытый белилами
утра фитиль
27.02.10 г.
2
как страны, которые ты никогда не увидишь
как не поставлю по струнке слова
маори, суоми, идиш
тренируем глаз и язык
вертится глобус вокруг оси
кружится голова
журнал бортовой исписан до середины
как гладят пушных зверей
как воет собака динго
свой индиго из-под острых ресниц
выплесни
языком коснись
моего молчания в кобуре
как податливы параллели, меридианы
беззащитно просятся под корму
я - твоя ватерлиния
медиатор
переводчик тихого океана
немой
не спрашивай, почему
7.05.2010
3. Ватерlily
никаких камышей, никакой тоски
кто-то внутри тщится почуять
исчезнувшие тиски
вместо них в тебе какая-то пыль,
непонятная взвесь
и в темноту молчишь:
не оставляй меня здесь
без этой боли ты словно бы сирота
словно покинутый дом
обесточена и пуста
была бы постарше - не путалась
в мертвых нервах и проводах
была бы постарше -
сказала бы: вот и все
сказала бы: никогда, никогда
ни озер, ни болот, ни иглы, ни живой воды
память твоя -
смех, сигаретный дым
заклинаешь ушедшую боль:
смилуйся, дай огня
а она тебе:
помяни меня
щиплешь себя,
не в силах расстаться с ней
так умирают нужные сорок дней
так умираешь с ними сама
забывается имя ее,
остается лишь медленный аромат
куришь и слышишь -
явилась благая весть
у тебя внутри
вихрится какая-то пыль,
непонятная взвесь
там смотрят с глубин
тысячи сонных глаз
там вселенная родилась
приближается кто-то другой
снова вживлять тиски,
а в тебе шевелятся
листья и лепестки
тянет руки -
шепчешь: не тронь, не тронь
затягиваешься
выдыхаешь лилию на ладонь
31.05.2010 г.
В прошлом тысячелетии здесь было море и рифы.
О них разбивались мысли - и получались рифмы,
о них разбивались чувства - и были верлибры,
и жабры у чувств вырастали, и какие-то странные микрофибры,
плавники и хвосты, и тела сатанинской силы
появлялись у них. И они, разноцветные и красивые,
резвились в соленой воде, ныряли, сбивались в большие стаи,
а потом неожиданно вдруг залегали на дно или истаивали...
Море не знало ни вчера, ни сегодня, ни завтра,
там, где ил, шевелились гигантские водоросли-метафоры,
электричеством бились огромные плоские мыслескаты,
вода пенилась и кипела, и вот уже вынырнули протопернатые
рыбообразы - протоходячие, протопевчие, протолетучие,
разные-разные, скользкие, когтисто-иглистые, жгучие...
Они облепили рифы, и гибельное для мыслей место
стало подобием будущего протоморского текста.
А когда из стихии возник первобытный демон,
море вскинулось всей своей влагой в цунамитемы,
цунамистены, цунамистроки и строфы, цунамимотивы...
Демон метался, но потом обессилел и не противился.
Все следующее тысячелетие море его обнимало,
ласкало, любило его и илом, и солью, но этого было мало:
оно захотело, чтобы в него впадали и выпадали реки,
а еще - когда-нибудь выродить из воды человека.
И вдруг, тысячу лет немое, застывшее и глубокое,
небо над морем разверзлось, и выткалось чье-то Око -
всевидящее, всежаждущее... Дивилось, что эта толща
пронизалась жизнью сама, без божественной помощи.
Господь наблюдал, как реют над рифами рыбоптицы
и ежесекундно рискуют врезаться и разбиться,
как медленно приливают волнообразные годы…
И своей многоперстой дланью провел над водами.
И там, где раньше сновали кистеперые юркие мыслерыбы,
в медленный дрейф легли какие-то камни, какие-то глыбы -
холодные, гладкие, черные, как мертвые кашалоты,
но совсем не плавучие и даже совсем не животные...
Бог подождал, пока все это до самого дна остынет,
волшебным словом высушил море и превратил в пустыню.
Господь милосердный сказал: "Хорошо. Вот так вот мне нравится".
И мысли теперь по пустыне носятся и больше не разбиваются.
½
Разделенные
чертой города,
трамвайными путями,
оконными стеклами,
стрелками часов в метро,
очередями в магазинах,
капризами погоды,
непринужденным притворством,
тремя годами
упущенного времени,
иронией
бешено вращающегося
Колеса Фортуны;
в попытке соединить
несоединимое –
или разделить единое, -
отгородиться от чужого,
нейтрализовать притяжение
сбесившихся
противоположных зарядов,
преодолеть
объективные
законы физики,
самоутвердиться
в апофеозе
одиночества, -
мы стоим
по разные стороны
живого зеркала
спиной
друг к другу.
* * *
А.О., Е.К., Н.Б.
У квадрата – тенденция превратиться в круг,
подобрать углы и оплавиться по краям.
Если нам держаться друг друга, не разжимая рук,
то получится именно это. Ни вы, ни я
и никто посторонний не сможет решить бином,
разгадать уравнение наших метаморфоз
или как его там?.. Потому что все дело в том,
что круг – совершенство формы – и весь вопрос.
Деревянный город
Мы живем в деревянном городе, там, где стены
Только и ждут дровосека с топором за плечами.
В этом году на дрова безбожно взлетели цены.
Он придет раздраженный, и я напою его крепким чаем.
Он скажет: «Нельзя же жить без тепла и огня всю осень!»
Я кивну и поставлю на скатерть горячий пирог из ягод,
А он, подперев подбородок рукою, вздохнет и спросит:
«Как думаешь, с этого дома бревен мне хватит на год?»
«Наверное, хватит, - отвечу. – Иди, попробуй».
Он схватит топор, на порог замахнется плоский.
«Такое дерево – только на крышку гроба!» -
Смеется устало и зло и терзает сухие доски.
От мощных ударов на доме следов не будет –
Таков уж древесный, дубовый его характер.
Наверно, такими же в точности были люди,
Что строили... Сяду и молча поправлю скатерть.
И тогда он затопит печь и огонь оттуда
Выплеснет на пол. – «Упр-р-рямый какой домище!»
Я не спеша начну убирать со стола посуду,
Чтобы потом не осталось хлама на пепелище.
Выйду во двор. Он инструмент поднимет и выйдет тоже.
Равнодушно закурит, ослабит зеленой рубашки ворот.
Хлопья серого пепла – как снег на дубленой коже.
Скажу: «Если хочешь дров, иди домой через город».
Бедные крепкие стены взмолятся о пощаде,
Крыша придавит горящие сваи огромным весом.
А дровосек, помедлив, пойдет к ограде,
Скинет перчатки, протянет руку и буркнет: «Идем-ка лесом...».
Ватерлиния
1
акварельные тени скользя размывают следы
путешествуют вплавь
как пугливые дети хватаются за руки
жмутся к углам
зима
мягкотелая сонная навь
недобудится форточек ветер
безжизненно стелется дым
это все мокрогубый февраль
оживить не спеша
мертвый город целует в подножья его пирамид
замыкает его монохромно в свою круговую поруку
свою водолейную сущность
уже ослабела спираль
и замедлился шаг
далеко ли до мартовских ид?
подслеповатое солнце -
растертая с медом и мелом пастель
в этом мутном зрачке на поверхности штиль
влагу нижнее веко хранит
в лоне верхнего - мель
а на дне
не горит стеариновый стих
обнимая
щедро промытый белилами
утра фитиль
27.02.10 г.
2
как страны, которые ты никогда не увидишь
как не поставлю по струнке слова
маори, суоми, идиш
тренируем глаз и язык
вертится глобус вокруг оси
кружится голова
журнал бортовой исписан до середины
как гладят пушных зверей
как воет собака динго
свой индиго из-под острых ресниц
выплесни
языком коснись
моего молчания в кобуре
как податливы параллели, меридианы
беззащитно просятся под корму
я - твоя ватерлиния
медиатор
переводчик тихого океана
немой
не спрашивай, почему
7.05.2010
3. Ватерlily
никаких камышей, никакой тоски
кто-то внутри тщится почуять
исчезнувшие тиски
вместо них в тебе какая-то пыль,
непонятная взвесь
и в темноту молчишь:
не оставляй меня здесь
без этой боли ты словно бы сирота
словно покинутый дом
обесточена и пуста
была бы постарше - не путалась
в мертвых нервах и проводах
была бы постарше -
сказала бы: вот и все
сказала бы: никогда, никогда
ни озер, ни болот, ни иглы, ни живой воды
память твоя -
смех, сигаретный дым
заклинаешь ушедшую боль:
смилуйся, дай огня
а она тебе:
помяни меня
щиплешь себя,
не в силах расстаться с ней
так умирают нужные сорок дней
так умираешь с ними сама
забывается имя ее,
остается лишь медленный аромат
куришь и слышишь -
явилась благая весть
у тебя внутри
вихрится какая-то пыль,
непонятная взвесь
там смотрят с глубин
тысячи сонных глаз
там вселенная родилась
приближается кто-то другой
снова вживлять тиски,
а в тебе шевелятся
листья и лепестки
тянет руки -
шепчешь: не тронь, не тронь
затягиваешься
выдыхаешь лилию на ладонь
31.05.2010 г.