ОЛЬГА ДЕРНОВА / ИЗ КНИГИ "ЧЕЛОВЕЦ"
Ольга ДЕРНОВА родилась в Москве в 1979 году, окончила МГПУ, работает в Государственной публичной исторической библиотеке России. Лауреат конкурса «Открытие», лонг-листер премии «Дебют».
Лауреат премии «Русского Гулливера» в номинации «поэтическая книга» — с книгой стихотворений «Человец» (Екатеринбург, «Евдокия», 2013 г.)
ИЗ КНИГИ «ЧЕЛОВЕЦ»
***
И пока в ночи разносится каждый чих
и в пустой печи одни кирпичи пекутся,
ты стоишь, держа в руках огонёк свечи,
указатель курса.
Он трещит у рта, колышется у бедра.
И пока потомки дремлют в своих постелях,
им одна свеча легко заменяет бра,
монитор и телек.
Так стоишь, пережидая вечерний шквал,
монотонный шум. На страже, на бюллетене.
И ещё не понимаешь: огонь солгал
и смолчали тени.
Он давно, он чёрт-те когда потух,
а они сомкнулись, годы перекрывая.
И в руках уже не свет, не огонь, не дух.
Только палочка восковая.
***
Белая краска, следы рифлёных подошв.
Бабушка говорила об этом: видишь?
Человек-невидимка сквозь придуманный дождь
убегает в сказочный город Китеж.
От его штиблет отражаются — просто шик! —
все породистые блондинки и все болонки.
Тяжелее понять, что этот змеиный шип,
этот ломкий дождь — изъяны на киноплёнке.
По таким приметам преследуют беглеца
все полиции мира, но скроется невидимка,
сгусток жизни, без фигуры и без лица...
ну, точь-в-точь моя серединка.
***
А в ангельском лазарете
не слышно мольбы о чуде.
Там ангелов лечат дети.
Приносят ангелов люди.
Ведь их подбирают часто,
нелепых, больных, неловких.
Несут из воинской части,
находят на остановках.
Идя мимо окон пыльных,
мы замечали не раз их:
они на собственных крыльях
лежали, как на матрасах.
И слышали шёпот: «Вроде
живой... А у тех, не жар ли?»
И видели — руки в йоде
и перья в кровавой марле.
Весома была, как гиря,
надежда, для всех – едина:
поможет им хирургия,
поможет им медицина.
Врачи, что за них в ответе,
умелы, умны и строги.
Всех ангелов в лазарете
поставят они на ноги.
***
корнями за сердце однокоренные слова
дремучая чаща где эхом созвучия спорны
стволы подсекаешь
и пряди сдуваешь со лба
не трогая корни
нет слов без корней кроме стаи летучих частиц
да клятвы молчанья но клятве своя колокольня
а тут у меня
черепки оперение птиц
и кольца и комья
ДАЖЕ НА НЕБЕСАХ
Даже на небесах уготован тебе барак:
памятки проедать, голубую соль жуя.
Так что живи, не рассчитывая на большее.
Даже на небесах уготован тебе барак.
Даже на небесах готовься к очередям:
возле тебя — с дремучей пещерной руганью,
около входа — с песнями, как с хоругвями.
Даже на небесах готовься к очередям.
Даже на небесах не прозреют твои глаза.
Только когда омоет родные слабости
воздух предгрозовой немоты и сладости,
знай: это были первые небеса.
***
Закрываешь веки со слабым «щёлк» —
и плывёшь в прохладный пушистый воздух.
И плывут снежинки, касаясь щёк.
И плывут цистерны на бензовозах.
Проплывают лыжники, навострясь.
Проплывает лес, отпустивший вожжи.
И, приняв на грудь молоко и грязь,
лишь одно шоссе на себя похоже.
Лишь оно к себе прижимает даль,
к черноте в колдобинах и разводах.
Но никто б не смог получить медаль
за своё спасенье на этих водах.
***
Когда-нибудь во мне закончится завод,
и внутренний советчик
посмотрит на каштан и тихо намекнёт,
что пуст естественный подсвечник.
Всезнайка-филемон, заглохни и вали!
К банкротству, как домой, стремятся прозелиты.
Крошатся кирпичи, не свиты фитили
и свечи не отлиты.
Обещанный покой — как выдохнутый зной,
как стайка мотыльков, безумие всезнаек…
Кончается во мне заводик мой свечной;
включается фонарик.
***
Вот человек. Он бегает проворно.
Он был оратором. Но, странные дела,
от ног его оторвалась платформа
и поплыла.
Глотает он непрошеные слёзы,
зовёт «куда, вернись!»
Она туда,
где паровозы — словно дедморозы,
и хороводы водят поезда.
Всё уплывает — праздничная ёлка,
и полотно, и снега молоко.
И мы, и мы, идущие надолго.
Надолго, далеко.
Лауреат премии «Русского Гулливера» в номинации «поэтическая книга» — с книгой стихотворений «Человец» (Екатеринбург, «Евдокия», 2013 г.)
ИЗ КНИГИ «ЧЕЛОВЕЦ»
***
И пока в ночи разносится каждый чих
и в пустой печи одни кирпичи пекутся,
ты стоишь, держа в руках огонёк свечи,
указатель курса.
Он трещит у рта, колышется у бедра.
И пока потомки дремлют в своих постелях,
им одна свеча легко заменяет бра,
монитор и телек.
Так стоишь, пережидая вечерний шквал,
монотонный шум. На страже, на бюллетене.
И ещё не понимаешь: огонь солгал
и смолчали тени.
Он давно, он чёрт-те когда потух,
а они сомкнулись, годы перекрывая.
И в руках уже не свет, не огонь, не дух.
Только палочка восковая.
***
Белая краска, следы рифлёных подошв.
Бабушка говорила об этом: видишь?
Человек-невидимка сквозь придуманный дождь
убегает в сказочный город Китеж.
От его штиблет отражаются — просто шик! —
все породистые блондинки и все болонки.
Тяжелее понять, что этот змеиный шип,
этот ломкий дождь — изъяны на киноплёнке.
По таким приметам преследуют беглеца
все полиции мира, но скроется невидимка,
сгусток жизни, без фигуры и без лица...
ну, точь-в-точь моя серединка.
***
А в ангельском лазарете
не слышно мольбы о чуде.
Там ангелов лечат дети.
Приносят ангелов люди.
Ведь их подбирают часто,
нелепых, больных, неловких.
Несут из воинской части,
находят на остановках.
Идя мимо окон пыльных,
мы замечали не раз их:
они на собственных крыльях
лежали, как на матрасах.
И слышали шёпот: «Вроде
живой... А у тех, не жар ли?»
И видели — руки в йоде
и перья в кровавой марле.
Весома была, как гиря,
надежда, для всех – едина:
поможет им хирургия,
поможет им медицина.
Врачи, что за них в ответе,
умелы, умны и строги.
Всех ангелов в лазарете
поставят они на ноги.
***
корнями за сердце однокоренные слова
дремучая чаща где эхом созвучия спорны
стволы подсекаешь
и пряди сдуваешь со лба
не трогая корни
нет слов без корней кроме стаи летучих частиц
да клятвы молчанья но клятве своя колокольня
а тут у меня
черепки оперение птиц
и кольца и комья
ДАЖЕ НА НЕБЕСАХ
Даже на небесах уготован тебе барак:
памятки проедать, голубую соль жуя.
Так что живи, не рассчитывая на большее.
Даже на небесах уготован тебе барак.
Даже на небесах готовься к очередям:
возле тебя — с дремучей пещерной руганью,
около входа — с песнями, как с хоругвями.
Даже на небесах готовься к очередям.
Даже на небесах не прозреют твои глаза.
Только когда омоет родные слабости
воздух предгрозовой немоты и сладости,
знай: это были первые небеса.
***
Закрываешь веки со слабым «щёлк» —
и плывёшь в прохладный пушистый воздух.
И плывут снежинки, касаясь щёк.
И плывут цистерны на бензовозах.
Проплывают лыжники, навострясь.
Проплывает лес, отпустивший вожжи.
И, приняв на грудь молоко и грязь,
лишь одно шоссе на себя похоже.
Лишь оно к себе прижимает даль,
к черноте в колдобинах и разводах.
Но никто б не смог получить медаль
за своё спасенье на этих водах.
***
Когда-нибудь во мне закончится завод,
и внутренний советчик
посмотрит на каштан и тихо намекнёт,
что пуст естественный подсвечник.
Всезнайка-филемон, заглохни и вали!
К банкротству, как домой, стремятся прозелиты.
Крошатся кирпичи, не свиты фитили
и свечи не отлиты.
Обещанный покой — как выдохнутый зной,
как стайка мотыльков, безумие всезнаек…
Кончается во мне заводик мой свечной;
включается фонарик.
***
Вот человек. Он бегает проворно.
Он был оратором. Но, странные дела,
от ног его оторвалась платформа
и поплыла.
Глотает он непрошеные слёзы,
зовёт «куда, вернись!»
Она туда,
где паровозы — словно дедморозы,
и хороводы водят поезда.
Всё уплывает — праздничная ёлка,
и полотно, и снега молоко.
И мы, и мы, идущие надолго.
Надолго, далеко.