НАДЯ ДЕЛАЛАНД / В ПОТУСТОРОННЕМ ДЕТСТВЕ
Надя ДЕЛАЛАНД родилась в Ростове-на-Дону, живет в подмосковном Домодедове. Публиковалась в журналах «Арион», «Нева», «Новая Юность», «Гвидеон», «Вопросы литературы», «Литературная учеба» и др. Автор нескольких книг стихотворений, лауреат поэтического конкурса «Дорога к Храму» (Иерусалим, 2014), 1 место в поэтической эстафете "Вечерние стихи" (М., 2014), финалист премии Русского Гулливера в номинации «поэтическая книга».
В ПОТУСТОРОННЕМ ДЕТСТВЕ
***
соляная долина прозрачная слезная пыль
здесь катаются дети и брейгель рисует их тени
у сквозистой старухи просвечиваются снопы
и в разомкнутом небе качается птицей нательной
перемена всего потому что звенит в вышине
потому что будильник которые я ненавижу
поднимает лицо и ползет колченого ко мне
чтоб никто из меня из последнего сна бы не выжил
обернись обернись тут и там соляные столбы
так застывшие в плаче никак не проснутся от бреда
заплывают слова примерзают к остаткам трубы
и не то чтобы медной а так и не то чтобы медной
а замшелой такой акведучине в яме дурной
закопай их немой гастарбайтер они бесполезны
безутешные бедные люди плывут надо мной
и в богатстве и в бедности и непременно в болезни
***
Шла и посвистывала дырочкой
в боку, где что-то достучалось
и вылетело, разом вычеркнув
все радости и все печали.
Следя за ним, без ускорения
взвивающимся над домами,
пока еще хватало зрения,
звенела мелочью в кармане.
Потом рассматривала лестницы
и бледный обморок балясин,
кусочек штукатурки в плесени,
скамейку, дерево, коляску,
и думала, как все бессмысленно,
и холодела грудь сквозная
пустая старая отвислая
распахнутая, где — не зная —
летучее пернатокрылое
всесогревающее пламя
какою черепицей прыгает,
с какого перепугу плачет.
Чем, чем заткнуть сие отверстие,
которое свистит и воет,
и корчит в небо рожу зверскую,
кривую корчит неживое.
***
Зоркость света, падающего по воде
вдаль, афалина солнечного струенья
улыбается, вчитываясь в строенье
атома. Тут заканчивается день,
не успев обернуться на резкий окрик
самого себя, пробегая в дверь
повторенья (так принято в той игре,
из которой каждый выходит мокрым).
Плеск удваивается, что-то шепчет в рот
спящей набережной просторечно рыба,
умирая, но кажется, что — спасибо,
не в смысле просьбы, а — наоборот.
Бог берет ее в руки, подкидывает вверх,
чешуя, поблескивая, осыпается на песчаный
берег, медленно кружится над причалом,
чтобы было похоже на сон, да — морпех
бродит по морю, когда не спится,
поднимает рыбу, превращает в птицу.
***
ласкательным лучом по зеркалам
расчерчивая план захвата спящих
воскресный день — чуть тронутый пьянящий
растет под домом спит из-за угла
сосновый хвост и кто-то пишет фугу
по памяти и все еще во сне
поэтому так глуховато мне
так на ухо улыбчиво и туго
у фуги нет ни роста ни лица
она — летучий призрак кентервиля
а может быть отца и брата Вилли
а может быть ни брата ни отца
бормочется как два часа назад
где все еще вчера и можно встретить
себя в окне в потустороннем детстве
и с двух сторон смотреть себе в глаза
***
Атрофия листика, дистрофия
солнцевидных прутиков, жидковат
звукоряд чирикающих в эфире
воробьят и, может быть, жуковат.
Жуковато выглядит лес олений,
на охоту ходит с улыбкой еж,
он поймал за голову и колени
половину рыжика, целый дождь.
Лена, Катя, выйдите, поглядите,
разве здесь побегаешь по утрам?
Отступает лес, и ползет вредитель —
в муравьях живучий подъемный кран.
***
Трогательный дождь, тактильный,
цепкий, скользкий, травяной,
я в его ладошке пыльной
спасена без задних ног.
Он бежит, зажав, как мальчик
майский жук (как замуж, как
уж шарахнулся), а дальше —
больше ничего в руках.
***
хочу быть крепкой старухой
сухощавой девяностолетней бабкой
благословляющей Бога
сходившей утром к колодцу
сварившей правнуку каши
прилегшей вздремнуть на лежанку…
на окнах сквозняк ловит ситец
весна задыхается в небе
мурлыкает кошка под боком
старушечьим мертвым но добрым
***
Деревья в обмороке лютом,
разрозненно сияет дождь,
выныривая поминутно
бежит сентябрь через дрожь.
Здесь на пригорке пахнет светом
и яблоками, дни слились
в один и тянутся бессмертно
за взглядом капельками ввысь.
Когда я вырасту, я стану.
Ну, а пока могу и так
стоять сквозь сон с лицом усталым,
пока совсем не перестать.
От птиц завязан узелками
провисший провод — нотный стан
с одной линейкой, с заиканьем
печали, сыгранной с листа.
С опавшего листа на черном,
и осень ест себя за хвост,
повизгивая увлеченно
между кружащихся берез.
***
нас мало нас может быть нету
и кровью на дереве света
намечены вены и жилы
непрожитой жизни
***
Снилась мне темнота. Как в детстве, в шкафу,
в темную комнату тихой войдешь и в шкаф
влезешь, в вещах утонешь, в больших вещах
мамы и папы, а кто-то идет искать,
кто-то уже ощупывает софу.
Нечем дышать, но спасенье — оно же смерть,
надо терпеть. Надо ждать, а потом бежать.
Вот и сидишь в темноте, крепко-крепко сжав
что-то из шерсти, пока голова, кружась,
ни упадет, продолжая во тьму смотреть.
Снилась мне темнота, просыпалась в сон
битыми пикселями. Постепенно поверхность ее
становилась гладкой, как слово «район»,
и я отражалась в ней, и лицо мое
было мне не знакомо, и все.
В ПОТУСТОРОННЕМ ДЕТСТВЕ
***
соляная долина прозрачная слезная пыль
здесь катаются дети и брейгель рисует их тени
у сквозистой старухи просвечиваются снопы
и в разомкнутом небе качается птицей нательной
перемена всего потому что звенит в вышине
потому что будильник которые я ненавижу
поднимает лицо и ползет колченого ко мне
чтоб никто из меня из последнего сна бы не выжил
обернись обернись тут и там соляные столбы
так застывшие в плаче никак не проснутся от бреда
заплывают слова примерзают к остаткам трубы
и не то чтобы медной а так и не то чтобы медной
а замшелой такой акведучине в яме дурной
закопай их немой гастарбайтер они бесполезны
безутешные бедные люди плывут надо мной
и в богатстве и в бедности и непременно в болезни
***
Шла и посвистывала дырочкой
в боку, где что-то достучалось
и вылетело, разом вычеркнув
все радости и все печали.
Следя за ним, без ускорения
взвивающимся над домами,
пока еще хватало зрения,
звенела мелочью в кармане.
Потом рассматривала лестницы
и бледный обморок балясин,
кусочек штукатурки в плесени,
скамейку, дерево, коляску,
и думала, как все бессмысленно,
и холодела грудь сквозная
пустая старая отвислая
распахнутая, где — не зная —
летучее пернатокрылое
всесогревающее пламя
какою черепицей прыгает,
с какого перепугу плачет.
Чем, чем заткнуть сие отверстие,
которое свистит и воет,
и корчит в небо рожу зверскую,
кривую корчит неживое.
***
Зоркость света, падающего по воде
вдаль, афалина солнечного струенья
улыбается, вчитываясь в строенье
атома. Тут заканчивается день,
не успев обернуться на резкий окрик
самого себя, пробегая в дверь
повторенья (так принято в той игре,
из которой каждый выходит мокрым).
Плеск удваивается, что-то шепчет в рот
спящей набережной просторечно рыба,
умирая, но кажется, что — спасибо,
не в смысле просьбы, а — наоборот.
Бог берет ее в руки, подкидывает вверх,
чешуя, поблескивая, осыпается на песчаный
берег, медленно кружится над причалом,
чтобы было похоже на сон, да — морпех
бродит по морю, когда не спится,
поднимает рыбу, превращает в птицу.
***
ласкательным лучом по зеркалам
расчерчивая план захвата спящих
воскресный день — чуть тронутый пьянящий
растет под домом спит из-за угла
сосновый хвост и кто-то пишет фугу
по памяти и все еще во сне
поэтому так глуховато мне
так на ухо улыбчиво и туго
у фуги нет ни роста ни лица
она — летучий призрак кентервиля
а может быть отца и брата Вилли
а может быть ни брата ни отца
бормочется как два часа назад
где все еще вчера и можно встретить
себя в окне в потустороннем детстве
и с двух сторон смотреть себе в глаза
***
Атрофия листика, дистрофия
солнцевидных прутиков, жидковат
звукоряд чирикающих в эфире
воробьят и, может быть, жуковат.
Жуковато выглядит лес олений,
на охоту ходит с улыбкой еж,
он поймал за голову и колени
половину рыжика, целый дождь.
Лена, Катя, выйдите, поглядите,
разве здесь побегаешь по утрам?
Отступает лес, и ползет вредитель —
в муравьях живучий подъемный кран.
***
Трогательный дождь, тактильный,
цепкий, скользкий, травяной,
я в его ладошке пыльной
спасена без задних ног.
Он бежит, зажав, как мальчик
майский жук (как замуж, как
уж шарахнулся), а дальше —
больше ничего в руках.
***
хочу быть крепкой старухой
сухощавой девяностолетней бабкой
благословляющей Бога
сходившей утром к колодцу
сварившей правнуку каши
прилегшей вздремнуть на лежанку…
на окнах сквозняк ловит ситец
весна задыхается в небе
мурлыкает кошка под боком
старушечьим мертвым но добрым
***
Деревья в обмороке лютом,
разрозненно сияет дождь,
выныривая поминутно
бежит сентябрь через дрожь.
Здесь на пригорке пахнет светом
и яблоками, дни слились
в один и тянутся бессмертно
за взглядом капельками ввысь.
Когда я вырасту, я стану.
Ну, а пока могу и так
стоять сквозь сон с лицом усталым,
пока совсем не перестать.
От птиц завязан узелками
провисший провод — нотный стан
с одной линейкой, с заиканьем
печали, сыгранной с листа.
С опавшего листа на черном,
и осень ест себя за хвост,
повизгивая увлеченно
между кружащихся берез.
***
нас мало нас может быть нету
и кровью на дереве света
намечены вены и жилы
непрожитой жизни
***
Снилась мне темнота. Как в детстве, в шкафу,
в темную комнату тихой войдешь и в шкаф
влезешь, в вещах утонешь, в больших вещах
мамы и папы, а кто-то идет искать,
кто-то уже ощупывает софу.
Нечем дышать, но спасенье — оно же смерть,
надо терпеть. Надо ждать, а потом бежать.
Вот и сидишь в темноте, крепко-крепко сжав
что-то из шерсти, пока голова, кружась,
ни упадет, продолжая во тьму смотреть.
Снилась мне темнота, просыпалась в сон
битыми пикселями. Постепенно поверхность ее
становилась гладкой, как слово «район»,
и я отражалась в ней, и лицо мое
было мне не знакомо, и все.