ИЛЬЯ ДАНИШЕВСКИЙ / ПЕРВОПРОХОДЕЦ МЕРТВОЙ РЕКИ
Илья ДАНИШЕВСКИЙ родился в Москве, учился в Литературном институте им. Горького, изучал религиоведение в РГГУ. Автор книги «Нежность к мертвым» (2015). Шеф-редактор издательства АСТ, специализируется на общественно-политической журналистике.
Саравак
I
Здравствуй комариная потная родина
где река и вода теряют себя под бензолом Его произвола
где повитуха вспарывает себе Его брюхо
где кормилица «отсоси мои голые ребра»
где солдаты «еби мои чресла, вспоминай свою матушку»
где шахтера кайлом — месят бурое мясо Его капилляров
его аорты его нефтеподобной крови
где на поле — ветер сажай, ветер сажай и ухаживай за ростками
и на первом уроке — ***югенд: «Здравствуй, Тихая Смерть, аве, быстрая Смерть,
Славься, Мучительная погибель!»...
...где пожинать ураган — дождутся только умершие.
Здравствуй!
II
Разомкнутый адресат и вдовами
пенящийся берег Рейна — вот от кого
я зачал — ту печаль|третий глаз,
обращенный в слепую зону
тот тотентанц и зельбцерштёрунг
тех детей и ту красоту — самоколесованных
посреди воздуха
Мейфлауэр рваные мачты протоки извилины дельты
— состоящие из моей любви, составляющие мою любовь —
седьмой, восьмой и девятый
вал, безразличие, старость, майская ночь —
...где вся красота спит
в разуме омута в памяти и разумкнутости
шумит имя мое из чужого рта,
как обращение развращающего к развращенному
мой бляйбен мой фон дер — моя неприкаянность
Лотта из гесперид нити трахей в своих пальцах —
в пользу Атропос
Швейные фабрики вдовы штопают вновь
исходящие Рейном внутренности моих рук
полости четырех — моих истонченных камер
там у подножия меня
то есть там, где вода спит
и свивается в вечные кольца
бензола прозака шиллера беркенау кадавров в моем
тотенкляге
в моем дисперсивном завтра
вдовы штопают ночь
на месте выгнившего третьего глаза
III
Имена божьи Ботекс Бетропен
Глюконат Аконит антрацитовые небеса
бежевый рай Азраил Асмодей Натрий К-18
и смерть от цикуты — последняя радость моя —
от цикуты в пафосе рвоты, разомкнутости и рвоты
тело мое — станет полостью, и полость моя стерильное гетто
Аммиак Люцифер и литания — вагинопластика
транш этой смерти — Москва-Барнаул с
запахом старого Ошвица, ретромуви, как Смерть
покидает Геранию покидает Германию и в Германии снег
вот близорукая тьма и катаракта иерофании
вот колоколом волна горячего — с триптокаином воздуха
супружеская открытость и два изъятых из тела ребра
как создание Евы — гормональная терапия
и рожденье ребенка — праздник в честь опухоли
простаты молочной и прочих желез
как гирлянда костей и как блюз — отсеченных конечностей
моя улица и твоя улица празднично
забывает антитела и мысли
и на пальцах перечисляет имена божьи.
…
Вот запись от вторника, 19-го
«ночью, черной, как ночь, мужчина идет домой
слова его — как зубы из десен выламывать
вот радость! что дом пустой
вот радость! седины тишина
седина и ссадины на эмали тюремной камеры:
сердца моего сердца — надвое...
...в седине закопано все, белая пыль земли,
но на белом даже слепому
потерянное — снова найденное
---ему зубы сажать — в землю чужого сердца,
а слышать ответы — снова печалиться,
снова выходить из дому...
мужчинам до седины
взглядом прочесывать волосы улицы...
опадать коренными словами
седину собирать — темнота, слив раковины,
а любить — дробные числа своего сердца
продолжать делить надвое»
…
...вот леди Анна, зеленое платье,
камея, подол, дорога
идет от нуля... Грюнлянд-штрассе
идет от меня — вот дорога
и стриги столичных улиц, и карнавалы
а в кармане — у меня — камешки из Монмартра
из Монмартра мои крики, я поднимаю их вертикалью
я подбрасываю их, как камни
за пазухой, обвенчаны кулаками, мне не с чем иным — венчаться,
камни, ракушки, песок ах вам направо и память
93-го в черно-белом моя собака за шею ее как кольцо обнимает палец
мне сказали «----», но я не слушал, меня уговаривали
печали колоть марксизмом, поезда направленьем «Любовь — Монмартр»
и леди Анна на станции
мы встречаемся
я отражаюсь изломанный в ее брошке
я разглядываю себя в ее платье
я временно понимаю ее
от ее вида — я стеснительно путаюсь в собственных пальцах —
я бы завязывал рукава за спиной собака погибла собака погибла(?)
я повторяю что «----», но меня — уже не слушают
я покидаю лес собственных пальцев
я покидаю удел, и камея, подол, дорога, подол метет дорогу
я провожаю ее
только взглядом и плачу потерянно в память
о складках на ее платье
зеленое, куплено — д.26, Грюнлянд-штрассе
…
Я видел собаку что съела ребенка
сегодня с утра Ригведа положена
на нотный стан женщины
играют на нервных ее узлах
на гимнах старого дома с утробой собаки
которая съела ребенка
и бегу чтобы наперекор Ригведе
рассказать рассказать это
что делали вскрытие отламывали суставы
открыли все комнаты и проветрили
но я все еще помню
все еще слышу
как посаженный под замок старый дом
говорит «Я съел ненужного бабе ребенка...
PS. Она сама попросила...»
Я протягиваю руки
а точнее ее суставы ее фаланги
ее содержимое и все песком сквозь фаланги
сквозь узоры из кости
вытачивает и будто рисует на безымянном
след несуществующей свадьбы...
...вот Собака и Мальчик,
сидящие у огромного камня,
Собака сказала «Хватит!»
но мальчик хочет еще, еще и еще
купаться
он бежит по песку где когда-то река
в жиле которой та самая Марта
полоскала белье
мальчик бежит по песку,
в тени его и контуре я себя узнаю,
играющего с овчаркой «под Мартой» —
так это и называлось —
играет в первопроходца иссохшей реки
на глазах лишь овчарки,
которую звали Собака...
дочь соседа показывает побои,
и там где-то в складках масонского треугольника — все обуглено
ее женщина обезглавлена ей четырнадцать мне так же дважды
и я часто слушаю как ее опять — за стеной — и опять и опять
мне холодно очень давно безразлично а она плачет на моей кухне
девочка раздолбленная как ударом молнии ее отец часто просит соду
или соль и по пятницам мы вдвоем ром и колу и он рассказывает
что черри-бренди его любовницы... что-то.
там где туман где другие других по Бельгиям
я тебя — в постоянном прошедшем времени
он ее тишиной по ногам а потом
я знаю что — там, за стеной — она целует его в ладонь
одевает в чулки как фарфоровую или папье-маше женщину
приучая ее утрачивать приучая к стремени вымени семени семени
и глотать не морщась хитросплетать продолжать продолжать оправдывать
полностью концентрироваться на темноте
медленно пробуждать смерть
молитва на вакуум и правильная контрацепция
я слушаю слушаю как вдалбливает а по ночам ей вслух житие Аввакума
о том как их мать умерла ушла утекла к другому мокнет на чужих пальцах
синеглазая незнакомка-чудовище блядь с шелковичными локонами
с черничными проповедями воскресенья углем и хмарью очерчивай свои раны
заштриховывай свои полости
выскабливай внутренности
драпируй ими спальни
...вот предтеча моих мостов,
вот песни горьких от жабьей икры
вод под мостом; вот тело утопленницы
несет или — я играю в песке, будто утопленница плывет —
я желаю тонуть,
чтобы Собака кричала и звала на помощь...
...на глазах каменной Марты — мне десять —
утонуть, сквозь песок, разглядев
горький от гумуса павших в бурление девственниц,
запах древний и страшный —
далеких грунтовых вод.
Лес водорослей и коронованные рыбы,
с протезом обвенчанная Офелия надо мной,
белая плоть сквозь разрез ее платья —
мое подводное солнце...
...но Собака покрылась пылью,
пора возвращаться, мама скажет «Помой ей лапы!»,
а потом я засну, потому что вокруг темнота,
темнота создана, чтобы спать.
Я молчу; темнота — это время идти ко дну,
и к утру возвращаться со дна с новым уловом снов.
Близ Марты разбили свалку,
мусор, как хворост под ведьмой...
вот видишь? вся моя память сгорает,
Собака мертва,
а еще это жаркое солнце, в августе выжженная трава,
а еще эта ночь, фонарями сожженная заживо...
...а еще мои письма, которые все сжигали,
потому что смыслы мои туманны и проглядываются,
как тело Офелии вдоль линии круга,
просматривается мной со дна...
Завтра, вчера, сегодня с утра —
мне никогда не бывало иначе...
AM ENDE
подруга приехала...
из стран эболы нарцисса и женского гриппа
чтобы сказать тебе Лорелею мертвым читать
текущим вдоль Днепра где холод его нам на плечи
в России — которая нам с фотографий —
детям под дегтем октябрьской мутной воды —
шумом своих пустот дребезжит в распоротой вене
к сорока и к шестидесяти
представляя нацболов умерших и взмокшие раны
на локтях на коленях вдоль линии ребер и чучела
человеческих самок кричавших о полночь о полночь о ребра
граненых стаканов нашей страны
влюбленной в свое - окаянное «завтра»
не встречать целоваться прощаться чеканить
твой твит «потеряла ребенок» и сотни ретвитов
и выломать
шумящее у тебя в дхарме
подруга приехала
фиеста красное зарево алые вторники
чтобы «я вышла замуж, но не сейчас» и не за меня
чтобы мне Лорелею напомнить на потных моих ладонях
запонках
станцевать ее — вдоль всего, что прячет мой стыд
ты мой некрософокл мой дёблин моего дублина центральная
потаскулица
днепром течет мое время как нерестом крови запястье
и сам факт рождение — сиквел первопогибели
где мельницы рукава висельника кажутся горизонтальной линией
ее женская тайна — офшорная зона — в полдень
жарко я наблюдаю с моста и солнце
напоминает лесбийское порно, где девочка топит — плюшевого медвежонка
— ее женская тайна — выпускает язык и впускает
как карстовую воронку — ее заполняет ветер, огромный член Фавна,
фонарь на Невском и звездный свет,
ей кажется, что она
сложнее любых похорон — и похорон Финнегана
здравствуй я целую твои щеки и ты — твои щеки
останутся встречать старость, приехала, чтобы «ты никого никогда не встретишь»
чтобы быть при мне — моей первой единственной женщиной
как в наших собаках мы видим — смерть нашей первой собаки
«когда ты смотришь под юбки бабам, ты видишь мое лицо»
смерть — это оправданно
событий змей вклейки газет детских моих фотографий
первое семи и встреча дождь сквозь рассвет стынет закатом
помнишь тот Днепр
где смерть — это нормально?
Саравак
I
Здравствуй комариная потная родина
где река и вода теряют себя под бензолом Его произвола
где повитуха вспарывает себе Его брюхо
где кормилица «отсоси мои голые ребра»
где солдаты «еби мои чресла, вспоминай свою матушку»
где шахтера кайлом — месят бурое мясо Его капилляров
его аорты его нефтеподобной крови
где на поле — ветер сажай, ветер сажай и ухаживай за ростками
и на первом уроке — ***югенд: «Здравствуй, Тихая Смерть, аве, быстрая Смерть,
Славься, Мучительная погибель!»...
...где пожинать ураган — дождутся только умершие.
Здравствуй!
II
Разомкнутый адресат и вдовами
пенящийся берег Рейна — вот от кого
я зачал — ту печаль|третий глаз,
обращенный в слепую зону
тот тотентанц и зельбцерштёрунг
тех детей и ту красоту — самоколесованных
посреди воздуха
Мейфлауэр рваные мачты протоки извилины дельты
— состоящие из моей любви, составляющие мою любовь —
седьмой, восьмой и девятый
вал, безразличие, старость, майская ночь —
...где вся красота спит
в разуме омута в памяти и разумкнутости
шумит имя мое из чужого рта,
как обращение развращающего к развращенному
мой бляйбен мой фон дер — моя неприкаянность
Лотта из гесперид нити трахей в своих пальцах —
в пользу Атропос
Швейные фабрики вдовы штопают вновь
исходящие Рейном внутренности моих рук
полости четырех — моих истонченных камер
там у подножия меня
то есть там, где вода спит
и свивается в вечные кольца
бензола прозака шиллера беркенау кадавров в моем
тотенкляге
в моем дисперсивном завтра
вдовы штопают ночь
на месте выгнившего третьего глаза
III
Имена божьи Ботекс Бетропен
Глюконат Аконит антрацитовые небеса
бежевый рай Азраил Асмодей Натрий К-18
и смерть от цикуты — последняя радость моя —
от цикуты в пафосе рвоты, разомкнутости и рвоты
тело мое — станет полостью, и полость моя стерильное гетто
Аммиак Люцифер и литания — вагинопластика
транш этой смерти — Москва-Барнаул с
запахом старого Ошвица, ретромуви, как Смерть
покидает Геранию покидает Германию и в Германии снег
вот близорукая тьма и катаракта иерофании
вот колоколом волна горячего — с триптокаином воздуха
супружеская открытость и два изъятых из тела ребра
как создание Евы — гормональная терапия
и рожденье ребенка — праздник в честь опухоли
простаты молочной и прочих желез
как гирлянда костей и как блюз — отсеченных конечностей
моя улица и твоя улица празднично
забывает антитела и мысли
и на пальцах перечисляет имена божьи.
…
Вот запись от вторника, 19-го
«ночью, черной, как ночь, мужчина идет домой
слова его — как зубы из десен выламывать
вот радость! что дом пустой
вот радость! седины тишина
седина и ссадины на эмали тюремной камеры:
сердца моего сердца — надвое...
...в седине закопано все, белая пыль земли,
но на белом даже слепому
потерянное — снова найденное
---ему зубы сажать — в землю чужого сердца,
а слышать ответы — снова печалиться,
снова выходить из дому...
мужчинам до седины
взглядом прочесывать волосы улицы...
опадать коренными словами
седину собирать — темнота, слив раковины,
а любить — дробные числа своего сердца
продолжать делить надвое»
…
...вот леди Анна, зеленое платье,
камея, подол, дорога
идет от нуля... Грюнлянд-штрассе
идет от меня — вот дорога
и стриги столичных улиц, и карнавалы
а в кармане — у меня — камешки из Монмартра
из Монмартра мои крики, я поднимаю их вертикалью
я подбрасываю их, как камни
за пазухой, обвенчаны кулаками, мне не с чем иным — венчаться,
камни, ракушки, песок ах вам направо и память
93-го в черно-белом моя собака за шею ее как кольцо обнимает палец
мне сказали «----», но я не слушал, меня уговаривали
печали колоть марксизмом, поезда направленьем «Любовь — Монмартр»
и леди Анна на станции
мы встречаемся
я отражаюсь изломанный в ее брошке
я разглядываю себя в ее платье
я временно понимаю ее
от ее вида — я стеснительно путаюсь в собственных пальцах —
я бы завязывал рукава за спиной собака погибла собака погибла(?)
я повторяю что «----», но меня — уже не слушают
я покидаю лес собственных пальцев
я покидаю удел, и камея, подол, дорога, подол метет дорогу
я провожаю ее
только взглядом и плачу потерянно в память
о складках на ее платье
зеленое, куплено — д.26, Грюнлянд-штрассе
…
Я видел собаку что съела ребенка
сегодня с утра Ригведа положена
на нотный стан женщины
играют на нервных ее узлах
на гимнах старого дома с утробой собаки
которая съела ребенка
и бегу чтобы наперекор Ригведе
рассказать рассказать это
что делали вскрытие отламывали суставы
открыли все комнаты и проветрили
но я все еще помню
все еще слышу
как посаженный под замок старый дом
говорит «Я съел ненужного бабе ребенка...
PS. Она сама попросила...»
Я протягиваю руки
а точнее ее суставы ее фаланги
ее содержимое и все песком сквозь фаланги
сквозь узоры из кости
вытачивает и будто рисует на безымянном
след несуществующей свадьбы...
...вот Собака и Мальчик,
сидящие у огромного камня,
Собака сказала «Хватит!»
но мальчик хочет еще, еще и еще
купаться
он бежит по песку где когда-то река
в жиле которой та самая Марта
полоскала белье
мальчик бежит по песку,
в тени его и контуре я себя узнаю,
играющего с овчаркой «под Мартой» —
так это и называлось —
играет в первопроходца иссохшей реки
на глазах лишь овчарки,
которую звали Собака...
дочь соседа показывает побои,
и там где-то в складках масонского треугольника — все обуглено
ее женщина обезглавлена ей четырнадцать мне так же дважды
и я часто слушаю как ее опять — за стеной — и опять и опять
мне холодно очень давно безразлично а она плачет на моей кухне
девочка раздолбленная как ударом молнии ее отец часто просит соду
или соль и по пятницам мы вдвоем ром и колу и он рассказывает
что черри-бренди его любовницы... что-то.
там где туман где другие других по Бельгиям
я тебя — в постоянном прошедшем времени
он ее тишиной по ногам а потом
я знаю что — там, за стеной — она целует его в ладонь
одевает в чулки как фарфоровую или папье-маше женщину
приучая ее утрачивать приучая к стремени вымени семени семени
и глотать не морщась хитросплетать продолжать продолжать оправдывать
полностью концентрироваться на темноте
медленно пробуждать смерть
молитва на вакуум и правильная контрацепция
я слушаю слушаю как вдалбливает а по ночам ей вслух житие Аввакума
о том как их мать умерла ушла утекла к другому мокнет на чужих пальцах
синеглазая незнакомка-чудовище блядь с шелковичными локонами
с черничными проповедями воскресенья углем и хмарью очерчивай свои раны
заштриховывай свои полости
выскабливай внутренности
драпируй ими спальни
...вот предтеча моих мостов,
вот песни горьких от жабьей икры
вод под мостом; вот тело утопленницы
несет или — я играю в песке, будто утопленница плывет —
я желаю тонуть,
чтобы Собака кричала и звала на помощь...
...на глазах каменной Марты — мне десять —
утонуть, сквозь песок, разглядев
горький от гумуса павших в бурление девственниц,
запах древний и страшный —
далеких грунтовых вод.
Лес водорослей и коронованные рыбы,
с протезом обвенчанная Офелия надо мной,
белая плоть сквозь разрез ее платья —
мое подводное солнце...
...но Собака покрылась пылью,
пора возвращаться, мама скажет «Помой ей лапы!»,
а потом я засну, потому что вокруг темнота,
темнота создана, чтобы спать.
Я молчу; темнота — это время идти ко дну,
и к утру возвращаться со дна с новым уловом снов.
Близ Марты разбили свалку,
мусор, как хворост под ведьмой...
вот видишь? вся моя память сгорает,
Собака мертва,
а еще это жаркое солнце, в августе выжженная трава,
а еще эта ночь, фонарями сожженная заживо...
...а еще мои письма, которые все сжигали,
потому что смыслы мои туманны и проглядываются,
как тело Офелии вдоль линии круга,
просматривается мной со дна...
Завтра, вчера, сегодня с утра —
мне никогда не бывало иначе...
AM ENDE
подруга приехала...
из стран эболы нарцисса и женского гриппа
чтобы сказать тебе Лорелею мертвым читать
текущим вдоль Днепра где холод его нам на плечи
в России — которая нам с фотографий —
детям под дегтем октябрьской мутной воды —
шумом своих пустот дребезжит в распоротой вене
к сорока и к шестидесяти
представляя нацболов умерших и взмокшие раны
на локтях на коленях вдоль линии ребер и чучела
человеческих самок кричавших о полночь о полночь о ребра
граненых стаканов нашей страны
влюбленной в свое - окаянное «завтра»
не встречать целоваться прощаться чеканить
твой твит «потеряла ребенок» и сотни ретвитов
и выломать
шумящее у тебя в дхарме
подруга приехала
фиеста красное зарево алые вторники
чтобы «я вышла замуж, но не сейчас» и не за меня
чтобы мне Лорелею напомнить на потных моих ладонях
запонках
станцевать ее — вдоль всего, что прячет мой стыд
ты мой некрософокл мой дёблин моего дублина центральная
потаскулица
днепром течет мое время как нерестом крови запястье
и сам факт рождение — сиквел первопогибели
где мельницы рукава висельника кажутся горизонтальной линией
ее женская тайна — офшорная зона — в полдень
жарко я наблюдаю с моста и солнце
напоминает лесбийское порно, где девочка топит — плюшевого медвежонка
— ее женская тайна — выпускает язык и впускает
как карстовую воронку — ее заполняет ветер, огромный член Фавна,
фонарь на Невском и звездный свет,
ей кажется, что она
сложнее любых похорон — и похорон Финнегана
здравствуй я целую твои щеки и ты — твои щеки
останутся встречать старость, приехала, чтобы «ты никого никогда не встретишь»
чтобы быть при мне — моей первой единственной женщиной
как в наших собаках мы видим — смерть нашей первой собаки
«когда ты смотришь под юбки бабам, ты видишь мое лицо»
смерть — это оправданно
событий змей вклейки газет детских моих фотографий
первое семи и встреча дождь сквозь рассвет стынет закатом
помнишь тот Днепр
где смерть — это нормально?