АННА ЦВЕТКОВА
«Прямое высказывание» – говорят о стихах, где каждому слову принадлежит его обыденный, а точнее, безотносительный к поэзии смысл, о стихах, называющих вещи своими именами. Между тем, последнее – вовсе не столь же элементарное дело, как публицистика в столбик или стилистически нейтральная реплика по поводу некоего события внешней, либо душевной жизни. Если допустить, что суть поэтического дара – способность пробуждать еще как бы дремлющие в полумраке вещи, и что каждая потенциальная вещь уже имеет свое потенциальное имя, то можно себе представить, насколько непростым будет поиск для каждой вызванной из небытия вещи ее собственного имени. И не возможно ли такое, чтобы вещь узнала свое родное имя в какой-нибудь страшно «завуалированной» метафоре?
Это что касается прямоты называния вещей. Часто так же под «прямым высказыванием» понимают речь поэта как бы не от лица лирического героя, а от своего: призыв, риторику или просто откровенность. Но всегда ли говорить откровенно равняется говорить о себе? О своем человеческом опыте непосредственно. Опять это «собственничество», подводящее в отношении имен вещей и теперь – в отношении человеческого опыта...
Так вот, для тех, кто любит именовать вещи исключительно своими именами: поэзия Анны Цветковой – почти научно чистый и потому высокий образец «прямого высказывания». Высказывания, которое не ищет собственного. С «последней прямотой» (на грани прямолинейности), так серьезно, как подобает в моменты редкие, совсем не обыденные, выходящие за рамки «жизни», в моменты, когда все – больше чем, Анна Цветкова говорит об опыте всеобщем и одиноком.
Ее тема – осознание молодым человеком даже не неизбежности смерти, но неизбежности жизни в виду смерти. Вновь и вновь лирическая героиня мучительно примеряется к противоречию между неуемной щедростью жизни и обреченностью меня. Эта неновая тема не преподносится как откровение – она так звучит. Так, как впервые для каждого.
Может быть, поэтому некоторым стихотворениям будто недостает индивидуальности, и они выглядят не созданными, а составленными. Но вот, что потрясает: если читать подряд текст за текстом, блеклость метафор, неточность рифмы, выпадение из размера складываются в сурово-схематичный, написанный не слишком мастеровитой рукой, но со скрытой экспрессией автопортрет, который, кажется, не забудется уже никогда.
В лучших стихотворениях Цветковой грубоватая выделка приближается к той самой, драгоценной корявости, служащей знаком того, что поэт готов говорить во что бы то ни стало, не обходя, а ломая препятствия на пути движущей им речи, бескомпромиссно и гордо искренней – ибо опять-таки не собственной.
Продолжая аналогию с изобразительным искусством, техника здесь – монохромная ксилография, тип зрения – в меру условный, заостренный, но все же реализм, манера брутальная, как бы сдерживающая внутренний огонь. Действительно, метафоры у Цветковой, как правило, не ярки, словно намеренно усреднены, и тем острее внезапные срывы в «цвет»: «жизнь надевает меня – через горло – как свитер», «птичий гам / который в небесах замуровали».
Последнее стихотворение подборки – уже не срыв, а прорыв. Скупое, но иначе, прозрачное, но иначе. В нем нетипичная для Цветковой усмешка, усмешка со злой, усталой легкостью. Усмешка поэта, нет, человека, которого, наконец, утомила прямота. Но этому маршруту кривизны не дано.
МАРИАННА ИОНОВА
БОЛЬШЕ ЧЕМ ЖИЗНЬ
***
и осень – свет – особенно когда
с небес течёт прозрачная вода
и тишины ромашковый настой
сродни одежде хлопковой простой
всё может быть – и боль и смерть и страх
как много правды в божеских руках
дитя забывшись за своей игрой
тревожит дней рубашечный покрой
гляди как реки тихо поднялись
наверно то что после – тоже жизнь
наполненная смертным но другим
дыханьем временным как дым
***
вроде того что бывает с людьми не научившимися молиться
жизнь надевает меня – через горло – как свитер
тянется электрическими проводами длится
небом – я не знаю что на это шептать – и шепчу "спасибо"
или холодные руки или дыханье в плечо – любое любое
честное проявление жизни той самой складки на покрывале
время уходит подписываясь "с любовью"
чтобы мы его не забывали
я хочу ещё один раз услышать сердцебиенье
прислонившись ухом к твоей груди – тихое глухое – и это будет
голосом способным сказать зачем я
разбегаюсь по жизни как трещины по посуде
***
всё тихо и на кухне свет потушен
и если что – уже не разглядеть
в какую сторону направить душу
куда душе лететь
откроешь форточку и чувствуешь плечами
холодный воздух тихую печаль
у облаков есть право на молчанье
и право ни на что не отвечать
всего лишь человек земным надкушен
как яблони созревший плод
и – навсегда обезоружен
тем что в конце концов произойдёт
***
разве что этот осенний свет наполненный теплом и покоем
солоноватый воздух кладущий холодную руку между лопаток
облако над головой отражением в луже удвоено
словно с пальца сделанный отпечаток
ты молчишь смотришь в ноябрьское окно
(чаще всего вопросы расходятся с ответами)
а за окном деревья как в кино
обнимают небо чёрными ветками
молишься на того кого больше всех любишь (в детстве отец и мать)
эти фотографии вместо икон со знакомыми до боли чертами
это гордое нежелание умирать
позже любимых (а лучше бы люди и вовсе не умирали)
"ничего не бойся" – шепчешь целуя в лоб
развалины тёмного неба прячутся за занавеской
и сердце – кажется – разорвётся вот-вот
оттого что столкнулось с бездной
***
что-то сдавило сердце и отлегло
больше чем жизнь случиться здесь не могло
многое меняется (поэтому обещать не надо)
прежде чем письма доходят до адресата
ты же не любишь когда третий йогурт идёт в подарок
(небо движется - словно содрогается от удара)
по волосам проводишь холодной рукой
бог с тобой
дни проходят но всё остаётся в силе
небо под вечер становится тёмно-синим
надвигаясь на землю как войско врагов
в поисках городов
***
прижавшись лбом ко лбу – уснуть
и по отдельности смотреть картинки
пока на градуснике вниз сползает ртуть
а на ветвях потрескивают льдинки
проснувшись обнаружить хлеб и чай
на кухне вспомнить вдруг о чём-то
почувствовать как тяжело плечам
от неба и подумать – к чёрту
***
догадываюсь – через время нам
не надо будет говорить словами
всё скажет ветер скажет птичий гам
который в небесах замуровали
возможно – боль но это полбеды
на карте вен найти разрыв несложно
зато какие яркие цветы
вдруг расцветут на белизне подкожной
с упрямством детским (может быть до слёз)
идти в тот сад прекрасно понимая
что сад давно уже травой зарос
что время переносит только камень
***
возьми на веру жизнь и промолчи
как на гвозде висящие ключи
снаружи неба голубой магнит
притягивает взгляд – как тот кто спит
забудешься – и фонарей лечебный йод
вдоль долгих улиц вечер разольёт
по ниткам распускается оконное стекло
и будущее будет и прошлое прошло
деревья не сходящие с ума
из-за того что временно зима
стоят не пробуя цвести
внутри того чего нельзя спасти
***
так же бессмысленно и безутешно как горизонт с ободранными краями
как горизонт с ободранными краями выглядывающий из-за дома
время сжигает мосты к возвращению единственное что сохраняя –
трещину щель случившегося разлома
так больной от жизни не ожидая уже вмешательств
прижимает к губам молчание острое словно бритва
потому что теперь всё происходит начисто
снег идёт и ничего не видно
до чего бы ещё дотронуться сдвинуть с места
чтобы почувствовать причастность (тихо и без надрыва)
покрываться ржавчиной – это свойство железа
растворяться в воздухе – свойство крика молитвы дыма
***
вдруг передумать оглянуться
а день прошёл и скрылся с глаз
осталось яблоко на блюдце
упоминанием о нас
дверь подпирает табуретка
от зла защиты нет другой
бог появляется но редко
и выгибает жизнь дугой
Это что касается прямоты называния вещей. Часто так же под «прямым высказыванием» понимают речь поэта как бы не от лица лирического героя, а от своего: призыв, риторику или просто откровенность. Но всегда ли говорить откровенно равняется говорить о себе? О своем человеческом опыте непосредственно. Опять это «собственничество», подводящее в отношении имен вещей и теперь – в отношении человеческого опыта...
Так вот, для тех, кто любит именовать вещи исключительно своими именами: поэзия Анны Цветковой – почти научно чистый и потому высокий образец «прямого высказывания». Высказывания, которое не ищет собственного. С «последней прямотой» (на грани прямолинейности), так серьезно, как подобает в моменты редкие, совсем не обыденные, выходящие за рамки «жизни», в моменты, когда все – больше чем, Анна Цветкова говорит об опыте всеобщем и одиноком.
Ее тема – осознание молодым человеком даже не неизбежности смерти, но неизбежности жизни в виду смерти. Вновь и вновь лирическая героиня мучительно примеряется к противоречию между неуемной щедростью жизни и обреченностью меня. Эта неновая тема не преподносится как откровение – она так звучит. Так, как впервые для каждого.
Может быть, поэтому некоторым стихотворениям будто недостает индивидуальности, и они выглядят не созданными, а составленными. Но вот, что потрясает: если читать подряд текст за текстом, блеклость метафор, неточность рифмы, выпадение из размера складываются в сурово-схематичный, написанный не слишком мастеровитой рукой, но со скрытой экспрессией автопортрет, который, кажется, не забудется уже никогда.
В лучших стихотворениях Цветковой грубоватая выделка приближается к той самой, драгоценной корявости, служащей знаком того, что поэт готов говорить во что бы то ни стало, не обходя, а ломая препятствия на пути движущей им речи, бескомпромиссно и гордо искренней – ибо опять-таки не собственной.
Продолжая аналогию с изобразительным искусством, техника здесь – монохромная ксилография, тип зрения – в меру условный, заостренный, но все же реализм, манера брутальная, как бы сдерживающая внутренний огонь. Действительно, метафоры у Цветковой, как правило, не ярки, словно намеренно усреднены, и тем острее внезапные срывы в «цвет»: «жизнь надевает меня – через горло – как свитер», «птичий гам / который в небесах замуровали».
Последнее стихотворение подборки – уже не срыв, а прорыв. Скупое, но иначе, прозрачное, но иначе. В нем нетипичная для Цветковой усмешка, усмешка со злой, усталой легкостью. Усмешка поэта, нет, человека, которого, наконец, утомила прямота. Но этому маршруту кривизны не дано.
МАРИАННА ИОНОВА
БОЛЬШЕ ЧЕМ ЖИЗНЬ
***
и осень – свет – особенно когда
с небес течёт прозрачная вода
и тишины ромашковый настой
сродни одежде хлопковой простой
всё может быть – и боль и смерть и страх
как много правды в божеских руках
дитя забывшись за своей игрой
тревожит дней рубашечный покрой
гляди как реки тихо поднялись
наверно то что после – тоже жизнь
наполненная смертным но другим
дыханьем временным как дым
***
вроде того что бывает с людьми не научившимися молиться
жизнь надевает меня – через горло – как свитер
тянется электрическими проводами длится
небом – я не знаю что на это шептать – и шепчу "спасибо"
или холодные руки или дыханье в плечо – любое любое
честное проявление жизни той самой складки на покрывале
время уходит подписываясь "с любовью"
чтобы мы его не забывали
я хочу ещё один раз услышать сердцебиенье
прислонившись ухом к твоей груди – тихое глухое – и это будет
голосом способным сказать зачем я
разбегаюсь по жизни как трещины по посуде
***
всё тихо и на кухне свет потушен
и если что – уже не разглядеть
в какую сторону направить душу
куда душе лететь
откроешь форточку и чувствуешь плечами
холодный воздух тихую печаль
у облаков есть право на молчанье
и право ни на что не отвечать
всего лишь человек земным надкушен
как яблони созревший плод
и – навсегда обезоружен
тем что в конце концов произойдёт
***
разве что этот осенний свет наполненный теплом и покоем
солоноватый воздух кладущий холодную руку между лопаток
облако над головой отражением в луже удвоено
словно с пальца сделанный отпечаток
ты молчишь смотришь в ноябрьское окно
(чаще всего вопросы расходятся с ответами)
а за окном деревья как в кино
обнимают небо чёрными ветками
молишься на того кого больше всех любишь (в детстве отец и мать)
эти фотографии вместо икон со знакомыми до боли чертами
это гордое нежелание умирать
позже любимых (а лучше бы люди и вовсе не умирали)
"ничего не бойся" – шепчешь целуя в лоб
развалины тёмного неба прячутся за занавеской
и сердце – кажется – разорвётся вот-вот
оттого что столкнулось с бездной
***
что-то сдавило сердце и отлегло
больше чем жизнь случиться здесь не могло
многое меняется (поэтому обещать не надо)
прежде чем письма доходят до адресата
ты же не любишь когда третий йогурт идёт в подарок
(небо движется - словно содрогается от удара)
по волосам проводишь холодной рукой
бог с тобой
дни проходят но всё остаётся в силе
небо под вечер становится тёмно-синим
надвигаясь на землю как войско врагов
в поисках городов
***
прижавшись лбом ко лбу – уснуть
и по отдельности смотреть картинки
пока на градуснике вниз сползает ртуть
а на ветвях потрескивают льдинки
проснувшись обнаружить хлеб и чай
на кухне вспомнить вдруг о чём-то
почувствовать как тяжело плечам
от неба и подумать – к чёрту
***
догадываюсь – через время нам
не надо будет говорить словами
всё скажет ветер скажет птичий гам
который в небесах замуровали
возможно – боль но это полбеды
на карте вен найти разрыв несложно
зато какие яркие цветы
вдруг расцветут на белизне подкожной
с упрямством детским (может быть до слёз)
идти в тот сад прекрасно понимая
что сад давно уже травой зарос
что время переносит только камень
***
возьми на веру жизнь и промолчи
как на гвозде висящие ключи
снаружи неба голубой магнит
притягивает взгляд – как тот кто спит
забудешься – и фонарей лечебный йод
вдоль долгих улиц вечер разольёт
по ниткам распускается оконное стекло
и будущее будет и прошлое прошло
деревья не сходящие с ума
из-за того что временно зима
стоят не пробуя цвести
внутри того чего нельзя спасти
***
так же бессмысленно и безутешно как горизонт с ободранными краями
как горизонт с ободранными краями выглядывающий из-за дома
время сжигает мосты к возвращению единственное что сохраняя –
трещину щель случившегося разлома
так больной от жизни не ожидая уже вмешательств
прижимает к губам молчание острое словно бритва
потому что теперь всё происходит начисто
снег идёт и ничего не видно
до чего бы ещё дотронуться сдвинуть с места
чтобы почувствовать причастность (тихо и без надрыва)
покрываться ржавчиной – это свойство железа
растворяться в воздухе – свойство крика молитвы дыма
***
вдруг передумать оглянуться
а день прошёл и скрылся с глаз
осталось яблоко на блюдце
упоминанием о нас
дверь подпирает табуретка
от зла защиты нет другой
бог появляется но редко
и выгибает жизнь дугой