ПЕТР ЧЕЙГИН / ПРЕДИСЛОВИЕ К СЛОВУ
Пётр Николаевич ЧЕЙГИН родился в 1948 г. в Ораниенбауме, в 1955 переехал в Ленинград. Работал в книжном магазине, в музее Достоевского. Публиковаться в самиздате начал в 1978 году. Первая книга стихотворений «Пернатый снег» вышла в 2006 году.
Лауреат Большой Премии «Русского Гулливера» 2014 года.
В издательстве «Русский Гулливер» подготовлена к печати книга стихотворений Петра Чейгина «Предисловие к слову».
ПРЕДИСЛОВИЕ К СЛОВУ
(стихи разных лет)
***
Двадцатый век, зажатый скрепкой.
Листов переводное напряженье,
наглядное пособие для ТЮЗа.
По яркости страницы перебрав,
почувствую лицо как оперенье,
как маску водяных открытых струй.
И только говорить, что обесценен
небесного состава белый вечер,
рассказанный на языке народном.
И только объяснять, что ни к чему
смотреть лицо узорами касанья,
когда до слепоты одна строфа.
1969 г.
***
Обводит губы февралём,
что и не рад, что пожелал
такую долгую дорогу.
Снега в чернеющих стволах,
настой постройки деревенской
и карандашный профиль женский
на остролистниках стены
под лёгким светом заоконным,
скользящим фарным
проступает.
Проснуться —
ласковый рассвет
в кругу влюблённости синичьей.
1969 г.
***
Июльские любовники ленивы,
осокою изрезаны закаты,
и ступни ног покрыты жёлтой глиной.
Рукав закатан, ворот нараспашку —
в воротах окон завиднелись сваты…
Сосватан.
Горькая моя невеста
снимает серьги,
тянется ладонью…
О, забытьё чесночного покоя!
Я — маленький, крупиночка среди
полночной толщи тел
на белизне материй.
Я — выбранный, всё кончено,
и впредь мне —
вплетать в косицы рисовые зёрна.
1969 г.
***
Кому другому, как не мне,
украсить окна липкой зеленью
и выйти заполночь к селенью,
где ждали, только не меня?
Кого другого, не меня,
отыщет и рассеет пламя
на клевере, хвое, на камне.
Кого другого, не меня?
Но кто-то, явный, без меня,
зашепчет и взмахнёт ладонью
над вырубкой, где дремлют кони,
летает лунь лицом к Луне.
1970 г.
***
Что горлом вынести?
Сиреневую гроздь,
что влажная наполнила ладонь?
Или февральская подснеженная мгла,
кочующая льдами, диким садом,
где яблоком ему не угодить?
Мороженные зёрна пересыпать
землёй, хранимой комнатным цветком,
что суженый твой пестует, лелеет,
твой бережёный.
Вышли караси
из мыльной пены Солнце наблюдать,
дубовых листьев шорох посмотреть
и просто так:
Узнать, что происходит
в заоблачном апрельском лесопарке.
Происходило:
Я иду аллеей
и тихим прутиком считаю повороты,
и говорю:
Загадывай погоду
и место пребыванья на Земле.
Сегодня ясный день,
бери его, как соду,
и горло полощи,
придётся ли ещё.
Карасики — игривые ребята
за чепушинкой бросились, качают
подводное зелёное растенье,
но мне хватает выдержать его.
Но мне хватает жизни однозначной,
простой, как перекрёсток листопада,
где неминуче близится засада
двух говорливых стаек воробьёв.
1970 г.
***
Бери меня, пока ещё способен
осилить луговое плоскостопье.
Пока лучом охранной белизны
наклонно падаю,
мгновением сквозным
парной залив
на треугольнике полёта
пересекаю.
Как твоё житьё,
берущая багульник, синеглазка?
Бери меня.
5 июля 1970 г.
***
Вышли. Затёртое место Невы,
где убедит и никчёмность попутчицы.
Пастбища марта светильником случая
облучены и как будто новы.
Здесь ли живёт потребитель тепла,
брачного вечера кормчий и баловень?
Книгу клюёт и похмельною жалобой
дрянь вытирает с лица и стола.
Будущий — ваш, а теперешний — наш,
глада не видит, возможно, и прочего…
Отче, какие ты дал мне подстрочники?
Отче, какие ты дашь?
8 марта 1981 г.
***
Подходит ли холод? Подводит ли зренье?
Помилуй меня, всё — шары искушенья.
Поделены девы, делянки и цитрус,
еловые слёзы и пламя навырост.
Освоены камни, калёные бусы,
мазки грозовые и птичьи укусы.
Всё — смета болезни, обводы полётов,
прошения, сводки, обвал переводов…
Смущенье на даче, бедлам на Обводном,
где тени и дети зеркально свободны.
8 марта 1982 г.
***
Согласно с темнотой уснула мать,
впитав укол от немощи случайной.
Луна поёжилась, и гром патриархальный
настал и сжался, выплеснув на гладь
ветвистый жар часов Анаксимандра,
сцепленья ватные, привыкшие молчать.
Что платят сторожам в больших домах?
Поболе, чем охранникам в балете?
На прочие вопросы и на эти
мы ночь ухлопали на кухне между птах.
(Хотя была освоена мансарда,
но там томилось дерево в слезах.)
Ты выпит алфавитом, но вчерне.
Печататься в Отечестве неловко,
когда орудует подобная массовка,
и тело тянется к цикуте — не к струне.
(Но где-то «вне» шагнула саламандра
и обозначила признание вполне.)
Меняй тузов, квартиру и кабак,
материковый пласт и атлас судеб.
Нас щука близорукая рассудит,
в стекло зажатая, а ты — прямой рыбак,
примеривший достаточно скафандров,
хотя ты — чистый Овен, а не Рак.
Вот подоконник — трон твой и киот,
барчук брусничной кочки, данник чая.
Вот Монк, что по безумию скучая,
в дом уходил, где замкнутость живёт,
где просит слова дикая Кассандра…
Монк на стене. В округе — гололёд.
И негде умереть, мой Александр.
7-8 января 1983 г.
***
По пряному небу?
Да нет, говорю, по доске,
еловой дрожащей равнине,
где горло мне клювом разбили
наводчики сумерек,
гончие пыли…
Я забываю всё знать,
я возвращаюсь не ведать,
я прокормлю тебя грошиком,
он и вернулся со мной…
Т.е. мои однодневные руки
честных буковок стряпню
фаянсом рассвета покрыли…
И затвори же травой
лаз мой на братское поле.
Тёплой смоленской доской
каждый покроет себя.
утро 26 апреля 2012 г.
Лауреат Большой Премии «Русского Гулливера» 2014 года.
В издательстве «Русский Гулливер» подготовлена к печати книга стихотворений Петра Чейгина «Предисловие к слову».
ПРЕДИСЛОВИЕ К СЛОВУ
(стихи разных лет)
***
Двадцатый век, зажатый скрепкой.
Листов переводное напряженье,
наглядное пособие для ТЮЗа.
По яркости страницы перебрав,
почувствую лицо как оперенье,
как маску водяных открытых струй.
И только говорить, что обесценен
небесного состава белый вечер,
рассказанный на языке народном.
И только объяснять, что ни к чему
смотреть лицо узорами касанья,
когда до слепоты одна строфа.
1969 г.
***
Обводит губы февралём,
что и не рад, что пожелал
такую долгую дорогу.
Снега в чернеющих стволах,
настой постройки деревенской
и карандашный профиль женский
на остролистниках стены
под лёгким светом заоконным,
скользящим фарным
проступает.
Проснуться —
ласковый рассвет
в кругу влюблённости синичьей.
1969 г.
***
Июльские любовники ленивы,
осокою изрезаны закаты,
и ступни ног покрыты жёлтой глиной.
Рукав закатан, ворот нараспашку —
в воротах окон завиднелись сваты…
Сосватан.
Горькая моя невеста
снимает серьги,
тянется ладонью…
О, забытьё чесночного покоя!
Я — маленький, крупиночка среди
полночной толщи тел
на белизне материй.
Я — выбранный, всё кончено,
и впредь мне —
вплетать в косицы рисовые зёрна.
1969 г.
***
Кому другому, как не мне,
украсить окна липкой зеленью
и выйти заполночь к селенью,
где ждали, только не меня?
Кого другого, не меня,
отыщет и рассеет пламя
на клевере, хвое, на камне.
Кого другого, не меня?
Но кто-то, явный, без меня,
зашепчет и взмахнёт ладонью
над вырубкой, где дремлют кони,
летает лунь лицом к Луне.
1970 г.
***
Что горлом вынести?
Сиреневую гроздь,
что влажная наполнила ладонь?
Или февральская подснеженная мгла,
кочующая льдами, диким садом,
где яблоком ему не угодить?
Мороженные зёрна пересыпать
землёй, хранимой комнатным цветком,
что суженый твой пестует, лелеет,
твой бережёный.
Вышли караси
из мыльной пены Солнце наблюдать,
дубовых листьев шорох посмотреть
и просто так:
Узнать, что происходит
в заоблачном апрельском лесопарке.
Происходило:
Я иду аллеей
и тихим прутиком считаю повороты,
и говорю:
Загадывай погоду
и место пребыванья на Земле.
Сегодня ясный день,
бери его, как соду,
и горло полощи,
придётся ли ещё.
Карасики — игривые ребята
за чепушинкой бросились, качают
подводное зелёное растенье,
но мне хватает выдержать его.
Но мне хватает жизни однозначной,
простой, как перекрёсток листопада,
где неминуче близится засада
двух говорливых стаек воробьёв.
1970 г.
***
Бери меня, пока ещё способен
осилить луговое плоскостопье.
Пока лучом охранной белизны
наклонно падаю,
мгновением сквозным
парной залив
на треугольнике полёта
пересекаю.
Как твоё житьё,
берущая багульник, синеглазка?
Бери меня.
5 июля 1970 г.
***
Вышли. Затёртое место Невы,
где убедит и никчёмность попутчицы.
Пастбища марта светильником случая
облучены и как будто новы.
Здесь ли живёт потребитель тепла,
брачного вечера кормчий и баловень?
Книгу клюёт и похмельною жалобой
дрянь вытирает с лица и стола.
Будущий — ваш, а теперешний — наш,
глада не видит, возможно, и прочего…
Отче, какие ты дал мне подстрочники?
Отче, какие ты дашь?
8 марта 1981 г.
***
Подходит ли холод? Подводит ли зренье?
Помилуй меня, всё — шары искушенья.
Поделены девы, делянки и цитрус,
еловые слёзы и пламя навырост.
Освоены камни, калёные бусы,
мазки грозовые и птичьи укусы.
Всё — смета болезни, обводы полётов,
прошения, сводки, обвал переводов…
Смущенье на даче, бедлам на Обводном,
где тени и дети зеркально свободны.
8 марта 1982 г.
***
Согласно с темнотой уснула мать,
впитав укол от немощи случайной.
Луна поёжилась, и гром патриархальный
настал и сжался, выплеснув на гладь
ветвистый жар часов Анаксимандра,
сцепленья ватные, привыкшие молчать.
Что платят сторожам в больших домах?
Поболе, чем охранникам в балете?
На прочие вопросы и на эти
мы ночь ухлопали на кухне между птах.
(Хотя была освоена мансарда,
но там томилось дерево в слезах.)
Ты выпит алфавитом, но вчерне.
Печататься в Отечестве неловко,
когда орудует подобная массовка,
и тело тянется к цикуте — не к струне.
(Но где-то «вне» шагнула саламандра
и обозначила признание вполне.)
Меняй тузов, квартиру и кабак,
материковый пласт и атлас судеб.
Нас щука близорукая рассудит,
в стекло зажатая, а ты — прямой рыбак,
примеривший достаточно скафандров,
хотя ты — чистый Овен, а не Рак.
Вот подоконник — трон твой и киот,
барчук брусничной кочки, данник чая.
Вот Монк, что по безумию скучая,
в дом уходил, где замкнутость живёт,
где просит слова дикая Кассандра…
Монк на стене. В округе — гололёд.
И негде умереть, мой Александр.
7-8 января 1983 г.
***
По пряному небу?
Да нет, говорю, по доске,
еловой дрожащей равнине,
где горло мне клювом разбили
наводчики сумерек,
гончие пыли…
Я забываю всё знать,
я возвращаюсь не ведать,
я прокормлю тебя грошиком,
он и вернулся со мной…
Т.е. мои однодневные руки
честных буковок стряпню
фаянсом рассвета покрыли…
И затвори же травой
лаз мой на братское поле.
Тёплой смоленской доской
каждый покроет себя.
утро 26 апреля 2012 г.