ФЕЛИКС ЧЕЧИК
Батюшков. Слуцкий.
или в вологде или
в туле et cetera
выживали сходили
и сошли до утра
как с трамвайной подножки
за пределы земли
где от пряника крошки
не на кружеве ли
мирозданья ночного
горько-сладком как дым
где рифмуется слово
лишь с безумьем самим
70-е
и казармы и нары
и партийная сволочь
были глухи и немы
как в ночи лесопарки
но червоны гитары
но марыля родович
навсегда nie spoczniemy
kolorowe jarmarki
* * *
Это яблоко? Нет…
С.Г.
поднадкушенно где-нибудь в свиблово
в шесть утра второпях на бегу
это яблоко нет это тыблоко
с червоточинкой в левом боку
зафутболено в сторону сколково
в направлении новой москвы
и летит рядом с облаком облика
не теряя теряя увы
за можаем упав горемычное
по весне оклемается тут
кисло-сладкая штучка столичная
инновации ретро-продукт
* * *
на ветке просто так
без дела и без страха
сидели серый птах
и серенькая птаха
и мы на них с тобой
без грусти и печали
вдвоём наперебой
смотрели и молчали
* * *
10-й "В"
12-я школа,
а в голове
вино и дискотека.
С годами клоун
превратился в клона,
кого угодно,
но не человека.
* * *
По дороге без конца
едем спозаранку.
На коленях у отца
я кручу баранку.
Слева леса непролаз,
справа луг и поле.
И рычит и воет ЛАЗ
будто зверь в неволе.
Пассажиры дремлют и
мчатся без движенья.
От бензина и любви
головокруженье.
В небе рядышком звезда.
Ленинград далече.
До свиданья. До свида…
И до скорой встречи.
* * *
пока не вышел вон
черкни мне пару строк
глаголицей ворон
кириллицей сорок
я больше не могу
увидеть из окна
на тающем снегу
родные письмена
Этюд
А у дождя походка лисья
и видно времени в обрез:
явился и не запылился
и неожиданно исчез.
Необязательный весенний
и позабытый, как винил,
но страхи зимние рассеял
и городскую пыль прибил.
* * *
Мир ошибок и милых
несуразностей, — вдруг
будто банный обмылок
ускользает из рук.
Проржавевшая шайка,
паутина в печи,
и душа-попрошайка
пересохла почти.
* * *
веришь на слово верую в слово
слову за слово благодаря
белоснежна зима соколова
на бесснежии января
я не ведал я слышал и видел
а прислушавшись оторопел
как латынь переводит овидий
на язык молдаванских степей
о созвучиях не о приварке
о просодии не о деньге
рассуждал желторото в слесарке
и читал раз в неделю "лг"
слово за слово слово и дело
сна прозрение и забытье
птичка певчая даже не пела
только каркала как воронье
чтобы лет через тридцать не раньше
полувыжившим полуседым
рефлексировать в рифму о раше
не завидуя молодым
* * *
как будто капли с рук
стряхнул остатки сна
и стала жизнь вокруг
привычна и тесна
и растворившись в ней
я вижу как во сне
элизиум теней
сочувствующих мне
* * *
И, не ставя ни в грош,
он поверить готов
в пионерскую дрожь
патриарших прудов,
в позолоченность риз
тополей и берёз,
где Чайковского из
лебединый вопрос.
Он готов. Он всегда.
Он поставил на риск.
Замерзает вода.
И парит фигурист.
Он летит. И назад
нет пути у него.
Как осенний закат
красный галстук его.
ЗабВО
Когда донашивал вторые
раздолбанные сапоги,
и снег ещё не таял в мае,
но таяла ночная мгла,
вольнонаёмнице Марии
везде мерещились враги;
выпендриваясь и ломаясь,
под утро всё-таки дала.
Подростковое
на тебе сошёлся клином
белый свет
для тебя не вышел рылом
как на грех
в настроении галимом
столько лет
я съезжаю по перилам
снизу вверх
Оловянный солдатик
(песенка)
Почему, — уже неважно,
важно то, что жизнь любя,
беззащитно и бумажно
он почувствовал себя.
Было весело и пьяно
просыпаться по трубе, —
ничего, что оловянно,
но уверенно в себе.
Он всегда на поле боя
сквозь свинцовые плевки
вёл бесстрашно за собою
оловянные полки.
От любви не расплавляясь,
он твердел день ото дня,
вызывая только зависть
и не только у меня.
И поэтому однажды
в середине октября
беззащитно и бумажно
вдруг почувствовав себя
он сгорел, и это пламя
нас согрело поутру,
развеваясь будто знамя
на октябрьском ветру.
* * *
символизировали крах
веревка или крюк
пока держал себя в руках
не опуская рук
но опустились и уже
за гранью болевой
покой и счастье на душе
при виде бельевой
* * *
я памятник себе
я памятник своим
в далёком сентябре
друзьям ещё живым
каникулярный свет
уже растаял но
за 10 коп. билет
ещё продлит кино
где лютый лютовал
и где рассвет кровав
где бьющий наповал
индейский югослав
* * *
разговоры говорили
разговоры говорим
не в крыму а в киммерии
не россия третий рим
привыкают уши к вате
рот закован немотой
и барахтаюсь в леванте
и кемарю на святой
* * *
как голос высокий
как слёзы и смех
семеновской сопки
нетающий снег
в объятьях тумана
растаял исчез
как след атамана
даурских небес
* * *
твоё из прошлой жизни фото
где ты в змеино-чёрном платье
как па-де-де из дон-кихота
барышникова в третьем акте
вдоль позвоночника вращенье
прокручиваю в сердце снова
хоть этот акт самосожженья
на самом деле из второго
* * *
Собирала мне мама
мешок вещевой.
А.Межиров
а скажите-ка братцы
с чего это вдруг
мне навязчиво снятся
казарма и друг
30 лет и три года
пролетели как день
и осталась от взвода
и растаяла тень
и не просят сегодня
батальоны огня
только память как сводня
вцепилась в меня
бесконечные стрельбы
и мороз и пургу
позабыть бы хотел бы
да уже не могу
не из танковых башен
полка моего
я смотрю как по нашим
наши бьют огнево
а из теплой постели
из прекрасного не
сновидения теле-
репортаж о войне
* * *
совершенно непонятно
кто когда зачем и как
наших грязных мыслей пятна
выводил на облаках
несмотря на то что в теле
дух такой не продохнуть
облака с утра белели
накрахмаленные чуть
* * *
И смешно, и нелепо
представлять, будто смерть:
ножки кверху, и в небо,
не мигая, смотреть.
Безболезненно, быстро
и не страшно ничуть, —
как в июле на Истре
от Москвы отдохнуть.
* * *
на доброе слово кошка в ответ
и ухом не повела
она не шла по двору нет-нет
перетекала текла
и путь её от помойки до
соседней помойки не
дорога скорби была и дно
а музыка в тишине
* * *
кучевые и перистые
облака
над империей
плыли века
что осталось от них
пух и перья летят
да племён кочевых
пионерский отряд
* * *
удостовериться в смерти своей
удостоверился что ж
пой о бессмертии как соловей
под нескончаемый дождь
а надоест о бессмертии пой
о бесконечной любви
чтоб не увидел дождик слепой
горькие слёзы твои
или в вологде или
в туле et cetera
выживали сходили
и сошли до утра
как с трамвайной подножки
за пределы земли
где от пряника крошки
не на кружеве ли
мирозданья ночного
горько-сладком как дым
где рифмуется слово
лишь с безумьем самим
70-е
и казармы и нары
и партийная сволочь
были глухи и немы
как в ночи лесопарки
но червоны гитары
но марыля родович
навсегда nie spoczniemy
kolorowe jarmarki
* * *
Это яблоко? Нет…
С.Г.
поднадкушенно где-нибудь в свиблово
в шесть утра второпях на бегу
это яблоко нет это тыблоко
с червоточинкой в левом боку
зафутболено в сторону сколково
в направлении новой москвы
и летит рядом с облаком облика
не теряя теряя увы
за можаем упав горемычное
по весне оклемается тут
кисло-сладкая штучка столичная
инновации ретро-продукт
* * *
на ветке просто так
без дела и без страха
сидели серый птах
и серенькая птаха
и мы на них с тобой
без грусти и печали
вдвоём наперебой
смотрели и молчали
* * *
10-й "В"
12-я школа,
а в голове
вино и дискотека.
С годами клоун
превратился в клона,
кого угодно,
но не человека.
* * *
По дороге без конца
едем спозаранку.
На коленях у отца
я кручу баранку.
Слева леса непролаз,
справа луг и поле.
И рычит и воет ЛАЗ
будто зверь в неволе.
Пассажиры дремлют и
мчатся без движенья.
От бензина и любви
головокруженье.
В небе рядышком звезда.
Ленинград далече.
До свиданья. До свида…
И до скорой встречи.
* * *
пока не вышел вон
черкни мне пару строк
глаголицей ворон
кириллицей сорок
я больше не могу
увидеть из окна
на тающем снегу
родные письмена
Этюд
А у дождя походка лисья
и видно времени в обрез:
явился и не запылился
и неожиданно исчез.
Необязательный весенний
и позабытый, как винил,
но страхи зимние рассеял
и городскую пыль прибил.
* * *
Мир ошибок и милых
несуразностей, — вдруг
будто банный обмылок
ускользает из рук.
Проржавевшая шайка,
паутина в печи,
и душа-попрошайка
пересохла почти.
* * *
веришь на слово верую в слово
слову за слово благодаря
белоснежна зима соколова
на бесснежии января
я не ведал я слышал и видел
а прислушавшись оторопел
как латынь переводит овидий
на язык молдаванских степей
о созвучиях не о приварке
о просодии не о деньге
рассуждал желторото в слесарке
и читал раз в неделю "лг"
слово за слово слово и дело
сна прозрение и забытье
птичка певчая даже не пела
только каркала как воронье
чтобы лет через тридцать не раньше
полувыжившим полуседым
рефлексировать в рифму о раше
не завидуя молодым
* * *
как будто капли с рук
стряхнул остатки сна
и стала жизнь вокруг
привычна и тесна
и растворившись в ней
я вижу как во сне
элизиум теней
сочувствующих мне
* * *
И, не ставя ни в грош,
он поверить готов
в пионерскую дрожь
патриарших прудов,
в позолоченность риз
тополей и берёз,
где Чайковского из
лебединый вопрос.
Он готов. Он всегда.
Он поставил на риск.
Замерзает вода.
И парит фигурист.
Он летит. И назад
нет пути у него.
Как осенний закат
красный галстук его.
ЗабВО
Когда донашивал вторые
раздолбанные сапоги,
и снег ещё не таял в мае,
но таяла ночная мгла,
вольнонаёмнице Марии
везде мерещились враги;
выпендриваясь и ломаясь,
под утро всё-таки дала.
Подростковое
на тебе сошёлся клином
белый свет
для тебя не вышел рылом
как на грех
в настроении галимом
столько лет
я съезжаю по перилам
снизу вверх
Оловянный солдатик
(песенка)
Почему, — уже неважно,
важно то, что жизнь любя,
беззащитно и бумажно
он почувствовал себя.
Было весело и пьяно
просыпаться по трубе, —
ничего, что оловянно,
но уверенно в себе.
Он всегда на поле боя
сквозь свинцовые плевки
вёл бесстрашно за собою
оловянные полки.
От любви не расплавляясь,
он твердел день ото дня,
вызывая только зависть
и не только у меня.
И поэтому однажды
в середине октября
беззащитно и бумажно
вдруг почувствовав себя
он сгорел, и это пламя
нас согрело поутру,
развеваясь будто знамя
на октябрьском ветру.
* * *
символизировали крах
веревка или крюк
пока держал себя в руках
не опуская рук
но опустились и уже
за гранью болевой
покой и счастье на душе
при виде бельевой
* * *
я памятник себе
я памятник своим
в далёком сентябре
друзьям ещё живым
каникулярный свет
уже растаял но
за 10 коп. билет
ещё продлит кино
где лютый лютовал
и где рассвет кровав
где бьющий наповал
индейский югослав
* * *
разговоры говорили
разговоры говорим
не в крыму а в киммерии
не россия третий рим
привыкают уши к вате
рот закован немотой
и барахтаюсь в леванте
и кемарю на святой
* * *
как голос высокий
как слёзы и смех
семеновской сопки
нетающий снег
в объятьях тумана
растаял исчез
как след атамана
даурских небес
* * *
твоё из прошлой жизни фото
где ты в змеино-чёрном платье
как па-де-де из дон-кихота
барышникова в третьем акте
вдоль позвоночника вращенье
прокручиваю в сердце снова
хоть этот акт самосожженья
на самом деле из второго
* * *
Собирала мне мама
мешок вещевой.
А.Межиров
а скажите-ка братцы
с чего это вдруг
мне навязчиво снятся
казарма и друг
30 лет и три года
пролетели как день
и осталась от взвода
и растаяла тень
и не просят сегодня
батальоны огня
только память как сводня
вцепилась в меня
бесконечные стрельбы
и мороз и пургу
позабыть бы хотел бы
да уже не могу
не из танковых башен
полка моего
я смотрю как по нашим
наши бьют огнево
а из теплой постели
из прекрасного не
сновидения теле-
репортаж о войне
* * *
совершенно непонятно
кто когда зачем и как
наших грязных мыслей пятна
выводил на облаках
несмотря на то что в теле
дух такой не продохнуть
облака с утра белели
накрахмаленные чуть
* * *
И смешно, и нелепо
представлять, будто смерть:
ножки кверху, и в небо,
не мигая, смотреть.
Безболезненно, быстро
и не страшно ничуть, —
как в июле на Истре
от Москвы отдохнуть.
* * *
на доброе слово кошка в ответ
и ухом не повела
она не шла по двору нет-нет
перетекала текла
и путь её от помойки до
соседней помойки не
дорога скорби была и дно
а музыка в тишине
* * *
кучевые и перистые
облака
над империей
плыли века
что осталось от них
пух и перья летят
да племён кочевых
пионерский отряд
* * *
удостовериться в смерти своей
удостоверился что ж
пой о бессмертии как соловей
под нескончаемый дождь
а надоест о бессмертии пой
о бесконечной любви
чтоб не увидел дождик слепой
горькие слёзы твои