Екатерина БРЕЗГУНОВА родилась в 1981 году в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ и сценарный факультет ВГИКа. Как журналист работала в «Новой газете» и других изданиях. Сценарист нескольких российских сериалов. Пишет для детей и взрослых. В 2014 году рассказ «Чужой мальчик» вошел в шорт-лист Волошинского международного фестиваля, пьеса для детей «Что делают солдаты, когда возвращаются с войны?» вошла в шорт-лист фестиваля  «Маленькая премьера».

ЧУЖОЙ МАЛЬЧИК

Однажды Игорь Гусаров убил трясогузку шишкой. Можете представить себе, какой это нелепый, притягивающий к себе недоразумения человек? Вздорные предметы, вроде той шишки, липнут к нему, как булавки к магниту.
Когда утром звучит горн, на ходу прокашливаясь и просыпаясь: «Та-рá-та-рá-та-рá — кхе-кхе-кхе — та-тá-ра-та-та-рá…», в палате начинается сонное муравьиное шевеление. Другие мальчики еще не в силах разомкнуть словно слепленные оранжевым  пластилином веки, а он уже выходит в коридор, перекинув через плечо полотенце, черно-желтое и ворсистое, словно шкурка гигантского шмеля, — пример идиотичной вещи, вызывающей страстное желание поглумиться у товарищей по отряду.
Он должен выйти первым, чтобы успеть умыться. Иначе оттеснят в самый конец из очереди в уборную. В любой очереди он оказывается последним, и то, что «дают», на нем всегда заканчивается.  Не хватило ему и при первоначальной сборке упругости, чтобы развеселить мышцы, смуглости, чтобы освежить кожу, пигмента, чтобы окрасить радужную оболочку глаз. Он получился весь серенький, бледный, одним словом, неудавшийся экземпляр.
Другие самцы просто его не замечают, и в этом нет их вины. Виновата его полупрозрачность, тихий голос, в котором отсутствуют верхние и нижние регистры. Они не только не видят в нем соперника, они его просто не видят.  Иногда он сам сомневается, в своем существовании. Бьется ли в нем сердце? Работает ли организм? А может, он и не человек, не животное вовсе? Может, если он куда и годится, то в гербарий сумасшедшему ботанику — хрупкая травка с голубой сыпью мелких цветочков и длинной подписью на латыни?
Ребята еще ловят последние минуты сна, а он выходит из уборной — и рад, что один. Перетаптывается цыплячьими ногами в великоватых шлепанцах, отдергивает руку от холодной воды в умывальнике. Вместо душа выходит на крыльцо лагеря и подставляет свои плечи редким солнечным каплям, просачивающимся сквозь облако, как сквозь сито.
В столовой он не ест молочную кашу. Ему кажется, что начни он есть, каша заполнит его всего, от ног до макушки, белым, сладким, как грудное молоко.  Он видел, как мама кормит младшего брата, и однажды тайком слизнул с бутылочки каплю.
Мальчик напротив берет кусок сизого хлеба и размазывает по нему порционный кубик масла ручкой алюминиевой вилки. Мальчик чистит яйцо и извлекает из него бледный шарик желтка — с синеватым отливом на периферии.  Водружает шарик на хлеб. Игорь удивляется смене форм и единообразию цвета. Только что на хлебе лежал желтый кубик масла, теперь — желтый шарик желтка. Шарик постигает та же участь, что и кубик: он раздавлен и размазан. Пионерский бутерброд готов.
Игорь Гусаров выходит из столовой, не прикоснувшись к завтраку. Обед, полдник и ужин тоже не представляют для него интереса.  Поест он ночью. Он дождется сонного дыхания других мальчиков, и как еж зимою, поедая сушеные грибы и ягоды, вспоминает, вероятно, о благодатном лете, так и Игорь Гусаров вспомнит о доме и редкой родительской ласке, шурша под одеялом фольгой и бумажками. Растает во рту сладкая до слез конфета, и печенье захрустит под его осторожным надкусом. Но это будет ночью.
А пока Игорь Гусаров направляется в перелесок, жидкий, как усы девятиклассника. Сидя под анорексичной березкой, он слушает птиц: «Цвинь-тирли-тирли, цвинь-тирли-тирли».  И вдруг холодно становится его ягодицам. Игорь вскакивает и понимает: через мягкий уютный мох под березкой предательски просочилась влага. Мокрые шорты. Ребята будут смеяться. В его кулаке почему-то зажата шишка.  Он смотрит на эту неуместную под березой шишку и вдруг зашвыривает ее высоко-высоко. Шишка не возвращается. С ветки прямо Игорю под ноги падает трясогузка. Так Игорь Гусаров, человек-недоразумение, становится убийцей.
Трясогузка лежит у его ног кверху лапками. Она кажется Игорю ненастоящей.  Как будто кто-то сделал ее  из шишки на кружке «Умелые руки» и воткнул в  брюшко две лапки-веточки.
Игорь склоняется над трясогузкой. «Игорь Гусаров – убийца».  Эти слова  светятся в его мозгу новогодней гирляндой. Он знает, что возмездие неизбежно.  Вопрос только в том, как долго его ждать.
В эту секунду Игорь получает пинок под зад.
— Обоссался! Обоссался! — ликует мученик пубертата Вадик Маслов.
Игорь Гусаров успевает спрятать трясогузку в карман и поворачивается к ухмыляющемуся Вадику. Игорь смотрит на него, заранее готовый к любым истязаниям и ребяческим пыткам.
— Снимай штаны, — говорит Вадик Маслов.
Игорь Гусаров слушается. Запутывается ногами в шортах. Вадику даже приходится ему помочь.
— Скорее, скорее, — торопит он, — сейчас девчонки с зарядки пойдут, весь кайф сломаешь.
Со спортивной площадки доносятся голоса девочек, слышится их смех. Они приближаются, и приближается час позора Игоря и его расплаты за убийство.
Вадику удается высвободить ноги Игоря из шортов и трусов, на которых вышиты его имя и фамилия, чтобы уж точно не спутать. Вадик торопливо закидывает вещи Игоря на дерево, лишая его белое до голубизны мальчишеское тело без всяких признаков взросления последней надежды спрятаться от посторонних глаз.
Вадик ржет, глядя на Игоря Гусарова, девчоночьи голоса приближаются, и вот-вот  все они окажутся на полянке: и легкокрылые нимфы в летних платьях, и угрюмицы в тяжелых ботинках с разноцветными шнурками,  и увесистые взрослеющие пампушки — все они будут здесь, заполнят поляну, как зрительный зал, захохочут и засвистят, показывая вниз большие пальцы и требуя уничтожить уничтоженного.
Игорь Гусаров безнадежно пытается допрыгнуть до ветки дерева, где повисла его недостижимая надежда на спасение. Это забавляет Вадика еще больше. Он натягивает Игорю майку на голову, делает подсечку, Игорь валится на траву, пытаясь освободиться. Вадик отбегает в кусты, и на поляну выходят девочки. Испуганные крики, потом смех и смущенное молчание.
— Кто это? Почему он голый? — интересуются девочки.
К Игорю подбегает растерявшаяся вожатая Соня Коржова. Сняв с себя кофточку, укрывает Игоря, спасая его от стыда.
— Это наш? Из какого отряда? — спрашивают девочки.
Вдруг на ветке происходит шевеление и, непонятно откуда взявшись, с ветки вспархивает трясогузка. А вниз шлепается какая-то тряпка — это шорты Игоря вместе с его трусами.
— Посмотрите, там подписано, чьи это вещи — волнуются девочки. — Это наш?
Вожатая Соня Коржова читает фамилию, вышитую на шортах.
— Нет, это не наш. Это чужой мальчик, — говорит она девочкам.
Идите в лагерь, а я его доставлю в медпункт.
Соня трясет Игоря, пытаясь вернуть его к жизни. Игорь следует ее движениям, как кукла, как будто его вовсе нет в этом теле.
Дождавшись, пока надоедливые шумные девицы скроются впереди, вожатая поднимает Игоря на руки, чтобы отнести в лагерь, и даже замирает от удивления — тело Игоря кажется ей невозможно легким. Он не намного тяжелее ее откормленного кота, по которому она так скучает, уверенная, что ее кот умнее и приятнее любого из пионеров.
На всякий случай, чтобы не встретить никого из лагеря, Соня идет дальним путем через старый парк: лавочки с облупившейся краской, зеленая прохладная тень. Запах полыни и прошлого. Разбитые дорожки. Игорь по-прежнему завернут в ее кофту, и Соня мучается вопросом: одеть его или не трогать?
С каждым шагом тело Игоря тяжелеет, как будто наполняется возвращающейся к нему жизнью.  Как будто в него тонкой струйкой пересыпаются песчинки, откуда-то сверху, с  неба, из невидимой половинки невидимых песочных часов.
И вдруг Игорь всхлипывает. Соня останавливается и осторожно сажает его на скамейку. «Не помню такого в пятом отряде. Не замечала», — думает Соня. Игорь открывает глаза. Соня удивляется его бесцветным бровям и ресницам, его светло-серые глаза кажутся ей как будто наполненными дымом. Соня дает ему одежду и отворачивается. Игорь одевается и плачет.
— Хватит реветь. Никто ничего не знает. Я всем сказала, что ты чужой, из другого лагеря.
Игорь кивает, не говоря ни слова.
— Пошли, — Соня берет его за руку.
Игорь послушно встает со скамейки и идет по аллее рядом с Соней.  Соня украдкой поглядывает на Игоря. Ей любопытно: что же это за человек с дымом в глазах? Случайное облачко, зацепившееся в небе за невидимую шероховатость.
К запахам старого парка — неторопливым, сумеречным, примешивается едкий, нервный, человеческий. Крылья носа у Игоря вздрагивают. Игорь смотрит на Соню — заметила ли она что-нибудь?
Но Соня испуганно смотрит в сторону. Из-за кустов выходит человек. Игорь сразу понимает, что пахло именно от него. Человеческий пот. Так просто.
Он идет прямо к ним. «Может, дорогу хочет узнать?» — думает Игорь. Но человек не спрашивает дорогу. Каким-то совершенно обыденным жестом он хватает Соню. Он намного выше и сильнее ее. Он зажимает в сгибе своего локтя Сонину голову. Соня извивается, пытаясь отодрать его руку, кричать она не может, только хрипит. Свободной рукой человек с силой толкает Игоря, он отлетает в сторону и ударяется о скамейку.
«Какие красивые красные бусины, надо собрать», — думает Игорь. И вдруг понимает, что это не бусины, а его собственная кровь капает из разбитого носа.  Подставив ладонь под нос, он набирает лужицу крови и рассматривает ее. Он так увлечен, что даже забывает про Соню, пока не слышит ее приглушенный вскрик из-за кустов.
Игорь поднимается и идет к кустам. Звуки оттуда пугают его, он не знает что делать и раздвигает кусты.
Игорь не понимает, что этот человек хочет от Сони. Он как будто борется с ней, прижимая ее к толстому стволу дерева. Ей больно. У нее на бедре царапина. Увидев Игоря, человек хватает Соню за волосы и, откинув ее голову назад, обводит ее бусы самодельным ножом, чуть касаясь ее кожи.
Игорь Гусаров, ходячее недоразумение, кидается к человеку и повисает на его руке. Впивается в его руку зубами. Ногами обхватывает его ногу. Человек отпускает от неожиданности Соню. Она сразу отбегает в сторону, плачет и кричит что-то, но Игорь ее не слышит. Человек пытается стряхнуть с себя Игоря, но он только плотнее обвивает его ногами и руками, глубже впивается зубами в его плоть. Человек всаживает нож в Игоря несколько раз. Игорь улыбается. Теперь он знает, что живет. Он видел, какая яркая у него кровь. Он знает, какая она горячая. Он рад даже пронзительной боли, подтверждающей его существование.
И вдруг боль уходит. Резкий запах, идущий от человека, растворяется и исчезает.  Игорю кажется, что он снова стал веселой трясогузкой.
Трясогузка прыгает на подоконнике, иногда заглядывая в палату черным подвижным глазом. Игорь приходит в себя в больнице. Рядом с ним сидит мама. Игорь оглядывается. Ура! — младшего брата нет, его оставили дома. Игорь переводит взгляд на тумбочку.  
— Неужели это все мне? — боится поверить Игорь в сладкое счастье.  Печенье. Конфеты. Сгущённое молоко. Шоколадка. Мандарины. Мамина рука гладит его голову. Игорь зажмуривается.


ГРАЖДАНКА ГЕЙДЕЛЬБЕРГ

С гражданкой Гейдельберг часто происходили истории, многие — душераздирающие.  Но такое все же было впервые.
Началось все с того, что гражданку Гейдельберг с малолетним сыном высадили из троллейбуса за безбилетный проезд. Причем подлым образом. Водитель вдруг остановил троллейбус между остановками, не открывая дверей, и сам пошел проверять билеты у пассажиров.
— Высаживайтесь, гражданка, — сказал водитель.
— Какая гадость — так подлавливать людей!  Проехали всего пару остановок, к тому же культурно извинились! — шипела она, таща Костика за руку к выходу.
Они остались между остановок, одинокие, как пингвины на дрейфующей льдине.  Гражданка Гейдельберг чувствовала себя оскорбленной.  Костик спокойно занялся своей машинкой: прилаживал вместо потерянного колеса камешек, но ничего не получалось. Он знал, что время поиграть у него есть — так просто мама не успокоится.
И действительно, дождавшись, пока троллейбус немного отъедет, гражданка Гейдельберг вздохнула поглубже.
— Чтоб у тебя колеса поотваливались! Чтоб у тебя рога обломались!  Чтоб у тебя двери заклинило!  — призывала она кары небесные на водителя и троллейбус в одном лице.
Она ругалась изобретательно и самозабвенно, в полный голос.  А голос у гражданки Гейдельберг был сильный, с хорошим диапазоном. Не говоря об экспрессии. Прохожие стали останавливаться послушать.
Вот и тот профессор тоже. Остановился, заслушался. И неожиданно попросил:
— А может быть, лучше споете?
Прохожие замерли, ожидая, что сейчас и профессору достанется на орехи.  Но гражданка Гейдельберг вдруг лучезарно улыбнулась, как будто переплавив клокотавшее в ней возмущение в новую энергию.
— Скажите, девушки, подружке вашей, — прикрыв глаза, запела она, — что я ночей не сплю, о ней мечтаю…
Потом была «Ах ты, душечка», а в завершение — вторая песня Леля из оперы «Снегурочка».  
Зеваки и профессор хлопали, гражданка Гейдельберг сияла, как будто она уже на сцене Большого. Костик, прижав к груди свою хромую машинку, во все глаза смотрел на маму. Он никогда не видел ее такой счастливой, хотя песни с этой пластинки слышал регулярно.
Профессор сказал, что преподает в консерватории и предложил гражданке Гейдельберг пойти к нему на курс без экзаменов. И тут вдруг она зарыдала.
— Если бы эта сволочь нас из троллейбуса не высадила, мы бы с вами никогда не встретились! — рыдала она. — Надо же как бывает!  Это умысел божий!
— Промысел, — улыбнулся профессор.
Гражданка Гейдельберг сказала профессору «да». Да, она пойдет учиться. Жизнь менялась. А день тем временем только начинался.
Гражданка Гейдельберг и профессор договорились о встрече в консерватории и на всякий случай обменялись адресами.
Костик с мамой пошли гулять в парк. Костик хотел спросить у мамы, разрешит ли она ему дома отпилить от катушки кругляшок, чтобы заменить колесо, но чувствовал, что не время: мама все еще волновалась и слезы не до конца высохли на ее щеках.  И вот, когда он уже совсем  собрался спросить про катушку, гражданка Гейдельберг встретила знакомую и они заболтались.
Костик ждал. Но конца у разговора не предполагалось: одно утро — и столько событий! Тогда Костику стало скучно, и он ушел. Мама не заметила. Костик долго бродил по парку. На одной из аллей ему попалась цыганка.
— Петь умеешь? — спросила она мальчика.
— Еще бы! — похвастался  Костик.
И спел. «Скажите, девушки, подружке вашей», «Ах ты, душечка», а в завершение — вторую песню Леля из оперы «Снегурочка».  
Когда он допел, цыганка спросила его, что он хочет за песни.
— Монетку, — сказал Костик.
Монетка похожа на колесо и могла ему подойти.  
— Молодец, мальчик — сказала цыганка, взяла его за руку и куда-то повела.
Когда гражданка Гейдельберг опомнилась, Костика рядом не было.
Никто из прохожих не видел мальчика в матроске. Гражданка Гейдельберг помчалась по парку с заполошным криком «мальчика украли!»
На одной из дорожек она натолкнулась на женщину-милиционера, которая сразу все поняла, несмотря на то, что из протяжных местечковых причитаний гражданки Гейдельберг понять было решительно ничего невозможно.
Женщина-милиционер грянула в свисток. Выходы из парка были перекрыты. Цыганку с Костиком перехватили. Она сказала, что помогает мальчику искать родителей. Костику объяснили, что произошло. Он был разочарован, что его не украли.
— Она меня на гитаре обещала научить, — вздыхал Костик, пока гражданка Гейдельберг дрожа и рыдая, прижимала его к себе.
— Хочешь свисток вместо гитары? — вдруг спросила женщина-милиционер.
Костик ошалел от счастья. Женщина-милиционер вручила Костику свисток, махнула рукой и пошла дальше патрулировать дорожки.
— Это потому, Костя, с тобой такое произошло, что ты некрещеный, — вдруг решила гражданка Гейдельберг.
Шел 1954 год. Гражданка Гейдельберг была далека от всех на свете религий, она имела о них одинаково смутное представление. Но тут почувствовала, что высшие силы настойчиво общаются с ней целый день, и просто необходимо что-нибудь им ответить.
Она подняла голову повыше, оглянулась и, увидев первый попавшийся в небе крест, потащила в ту сторону Костика. Храм божий оказался польским костелом. Ксендз сильно удивился их появлению.
— Как фамилия? — спросил он гражданку Гейдельберг.
— Чья, моя или мальчика? — уточнила она.
— Ну, например, ваша? — поинтересовался ксендз.
Узнав фамилию гражданки Гейдельберг, ксендз как-то странно закашлялся. Костик тем временем освоился в костеле и катал машинку между скамеек. Вдруг он заметил под  скамейкой облатку, распластался на полу, достал ее и нацепил вместо колеса. Хлебное колесико идеально подошло  автомобилю, наконец он мог ездить. Но не успел Костик порадоваться, как колесо раскрошилось.
— А почему, собственно, к нам? — сделал ксендз еще попытку.
— Вас фамилия моя не устраивает?! — возмущенный голос гражданки Гейдельберг улетел под своды костела. — У мальчика другая фамилия, и его отец — майор!
— Еще и отец майор! — выпучил глаза ксендз, замахал руками на гражданку Гейдельберг и выпроводил ее вместе с Костиком. И двери на ключ закрыл на всякий случай.
Когда гражданка Гейдельберг с Костей подошли к своему дому в Хользуновом переулке, они увидели, что на их крыльце сидит женщина.
— Вы к нам? — спросила гражданка Гейдельберг.
Женщина кивнула. Гражданка Гейдельберг любезно пригласила ее войти и только в доме заметила в руке женщины нож.
— Костя, беги! Прости, если что не так! — закричала гражданка Гейдельберг сыну, выталкивая его за дверь.
— Что у тебя с ним было?! — устремилась женщина к гражданке Гейдельберг.  
Вместо ответа гражданка Гейдельберг схватила поднос и, прикрываясь им, как щитом,  бросилась бежать.  Женщина не отставала, но гражданка Гейдельберг лучше ориентировалась на местности.
— Стой! Давай поговорим! — задыхаясь, запросила женщина на пятом круге по дому.
Но гражданку Гейдельберг слишком впечатлил кухонный нож. Тогда женщина сделала отчаянный бросок вперед, и ей удалось поймать гражданку Гейдельберг за подол юбки.  Загромыхал по полу упущенный поднос. Гражданка Гейдельберг рухнула, как подбитая в полете птица, и женщину увлекла за собой. Падая,  гражданка Гейдельберг наткнулась на выставленный нож.
Костя, ничего не соображая от страха, выскочил из двора на улицу и засвистел в милицейский свисток. Это было лучшее, что он мог сделать: свисток услышал всклокоченный профессор консерватории. Он уже полчаса кружил по району в тапочках и пижаме. Не найдя у себя в кармане бумажки с адресом гражданки Гейдельберг, он понял, что может произойти:  он слишком хорошо знал свою жену. Профессор выскочил из дома в чем был и помчался ее догонять. Но точного адреса не помнил.
 И тут услышал свисток и увидел Костю!  Вслед за Костей он побежал в дом гражданки Гейдельберг. Отобрал нож у жены. Перевязал  гражданке Гейдельберг рану кухонным полотенцем — рука, ничего серьезного. Умыл жену и усадил на стул. Все притихли. Костя снова занялся своим автомобильчиком. Жена профессора перестала рыдать и начала тихо плакать.
— Было или не было?! — допытывалась она у профессора.
— Как тебе не стыдно,  здесь мальчик! Отправлю обратно в деревню к матери, — ругал жену профессор. —  Как ты, дура, с ножом к людям пошла?!
Жена рыдала и клялась, что сама не знает: готовила обед, чистила картошку, увидела, что из мужниного кармана торчит бумажка с адресом, ну и выскочила, прямо с ножом. Гражданка Гейдельберг посмотрела на супругов: одна в переднике, другой в пижаме и тапках, подняла с пола поднос и пошла за чаем.
Тут в дверь постучали.  Профессор открыл.
— Здравия желаю, товарищ майор! — ксендз с порога козырнул профессору. — Виноват! Не сразу понял. Думал, гражданка заблуждается! Мне Анжей Анжеевич позже сообщил. Готов крестить ребенка. Можно на дому!
Пока профессор соображал, что ответить, ксендз подвинул особенным образом стол, достал из чемоданчика и разложил на столе старинную книжку, свечу, расшитое полотенце.
— Воду только попросите хозяйку принести, сначала освятить надо.
Гражданка Гейдельберг вернулась в комнату с чайником и банкой варенья и увидела ксендза.
— Извините, товарищ Гейдельберг, — козырнул ксендз и ей. — Недоразумение вышло.  Не знал, что вы в рамках контрольного обряда. Будем крестить!
Гражданка Гейдельберг поставила чайник и варенье на стол, чтобы не уронить.  Ксендз дотронулся до чайника и отдернул руку.
— Что вы, водичку лучше холодную! Объясните ей, товарищ майор.
— Какой я вам майор! – наконец опомнился профессор.
Ксендз промокну лоб рукавом сутаны.
— Извините, товарищи… Давайте разберемся… Ребенка крестим или нет?
Костя сжал в руке автомобильчик и спрятался за маму.
— Не хочу креститься, — сказал он. —  Я боюсь.
Жена профессора вдруг вытерла слезы и торжественно объяснила Косте:
— Не бойся, мальчик. Если у тебя есть какое-то желание, ты можешь попросить бога, чтобы он его исполнил.
— Ладно, я загадал! — обрадовался Костик.
— Вот и хорошо, Костенька, береженого бог бережет. Тем более, дядя сам к нам пришел, — решила гражданка Гейдельберг.
Она сбегала на кухню и принесла графин холодной воды. Ксендз начал читать молитву на польском.
— Хватит, дядя бог! Больше не надо! Сбылось желание — папа пришел! — вдруг закричал Костя.
В дверях стоял усталый майор. Он снял фуражку, повесил на крючок и смотрел, мигая, на всю компанию.
— Что происходит, Ирина? — строго спросил он гражданку Гейдельберг.
Но ответила ему жена профессора:
— Ребеночка крестим.
Какого ребеночка? — сдвинул брови майор, - Вы соседи, что ли?
Ксендз быстро захлопнул книжку, задул свечу, свернул полотенце, закинул в чемоданчик все имущество плюс банку варенья по рассеянности и двинулся к двери.
— Михаил, не волнуйся! — бросилась спасать положение  гражданка Гейдельберг.
— Папа, это меня крестят! — подбежал к отцу Костя.
Майор побагровел и посмотрел на гражданку Гейдельберг:
— Ты что?! Попа домой притащила?!
— Это не поп, это ксендз, — уточнил профессор.
— Хрен редьки не слаще! Спасибо, что не раввин! — рявкнул майор и подхватил Костика на руки. — Чтобы ноги твоей здесь больше не было! — пригрозил он убегающему  ксендзу.
Профессор поднял жену под локоток и тоже повел к выходу.
— Приношу свои извинения, — сказал он гражданке Гейдельберг, на секунду задержавшись. — У вас прекрасный голос. Предложение остается в силе, не торопитесь с ответом.
— Какое еще предложение?! — майор поставил Костика на пол.
— Супруга объяснит. Извините. Не волнуйтесь.
Дверь захлопнулась за профессором и его женой.  Майор молча сел к столу. Гражданка Гейдельберг налила ему чай, хватилась варенья.
— Вот наглый черт, варенье унес! — обругала она ксендза.
— Ирина, говорил мне твой отец… — начал майор.
— Мишечка, ты не ругай нас. Я защищалась! Смотри, — продемонстрировала она майору окровавленное полотенце. Если бы не Костик…
Майор вскочил, захлопотал над рукой жены.
— Папа, я свистел в свисток! Мне тетя-милиционер подарила, чтоб больше меня цыгане не похищали. — И Костик оглушительно свистнул.
Майор сел и обхватил голову руками. Потом вдруг что-то вспомнил,  вытащил из кармана настоящую военную пуговицу и протянул Косте:
— На вот, подойдет тебе вместо колеса?шаблоны для dle