Михаил Бордуновский
***
Вот: купить, например, соду – впервые в жизни; или
геометрическая фигура, кирпичная кладка
(закрашено граффити), тень белой птицы,
фраза: чтобы я потом от стыда не умер;
деформирован позвоночник, и ломкие плечи стянуты
двойной верёвкой мыслей и контр-мыслей. Изменник.
В жёлтом облаке дыма город уходит на север,
паспорта дальнобойщиков, ксивы ментов у него
в нагрудном кармане, Вселенная
нам ещё нарожает чистых вещей:
обрезки бумаги в трудной жаре над Москвою,
георгиевские кресты Смоленска и Бреста,
всеобщий трамвай, разрезающий травы Урала,
лошадь. Стакан. Рваные липы, туманы. Salve. Трапецию
в школьной тетради. Случайный страх смерти
от остановки сердца в промышленном городе. Руку
возлюбленной – омерзительную. Очки. Палки
для скандинавской ходьбы. Что ещё?
Бесконечно падают семена-вертолетики в шумном районе, невдалеке от станции.
Фрукты в торговых лотках, соревнующиеся дети,
полиэтилен. Рыба гниёт с головы.
Кончено празднество полночи, день наступает.
***
...окно открыто на предпоследней странице. Значит,
тебе к лицу синева ночная, в дозоре
стоящая между деревьев аллеи. Мы всё же
порядком устали. Рабочий
стол и белый голубь
головной боли ожидают меня. Минуту:
я ещё не расслышал, о чём говорят таксисты,
не заметил пустую бутылку у ступенек полуподвала,
где продают игрушечные деревья, песок и пудру;
ночь ещё здесь, ещё флагманские прожектора
обивают пороги морей; ещё одеяла
на бечёвке между деревьев не высохли. Ласка –
мы перепрыгиваем через неё, как через
мелкий ручей в лесопарке, а между
тем, только на ласку способны
голые руки и глаз невооружённый. Минуту:
я просил слишком многого, вечно
желал утаить от птиц учащённое сердцебиенье;
отсекая хвост мёртвой кошки, обнаруженной под водостоком,
или ощущая, как мир опасается сглаза,
свидетельствую: есть точка, где вечер становится ночью, и в ней –
исчезновение смысла, жажда и смерть, и источник власти, и облако пыли,
укрывающее дальние парки, холмы, железнодорожные станции...
НОВЫЙ СВЕТ
Допито последнее солнце. Редкие реки
возвращаются по домам. Мы трижды
входили в облако сна – туда и обратно,
и снова; силясь понять – кто привиделся нам?
Давно мёртвый школьный учитель? Действительно, кажется
он, с бородою редкой. И в дикой траве –
всё – оставшееся нетронутым – только в дикой траве...
Странно: я здание это узнал, это дом наш.
Нет, институтский корпус. Нет, не сбивай меня. Отклик:
в лязге дикой травы я забыл твоё имя, забыл отвернуться, осёкся,
с трассы сойдя исчез на ничейном неупиваемом поле.
***
– И пока ты выкорчёвывал из бутылки тёмную воду причин,
запрокинув голову в отяжелевшем воздухе,
мимо тебя проходили флаги белых посольств, эмбрионы
гнева в огромных колбах, озёра
торговых центров, левацкие
скучные лозунги, отменённые шествия
ветеранов Афганистана и ветеранов Чечни;
не касаясь велосипеда, оставленного у супермаркета; в лодках
на мотоциклах, в душных "Уралах"; какая
страшная у тебя жажда, дружок! Торговля
всюду идёт торговля, а я
сорок минут слушал по телефону твоё дыхание...
– Да, но я
пил воду причин и забыл осмотреться, поторопился:
скоро гроза перепрыгнет через Бульварное
кольцо, а у меня велосипед и книги. Надо спешить. Опять же:
кто расшивал флаги белых посольств? Разве не я?
Разве не ты сам позвонил мне признаться в любви и смутился, узнав, что любовь отменили? Стремительнее
чем мы, никто не проигрывал: очень смешно
и немного обидно. Но мне пора. Я почти
сминаю уже пустую бутылку, уже всё оставлено:
связки деревьев и туристические стоянки,
библиотеки, ранимые грязные улицы,
ненужные людям товары на полках; но пока ещё никого
не предав – спи спокойно,
и пусть тебе снится боль.
Вот: купить, например, соду – впервые в жизни; или
геометрическая фигура, кирпичная кладка
(закрашено граффити), тень белой птицы,
фраза: чтобы я потом от стыда не умер;
деформирован позвоночник, и ломкие плечи стянуты
двойной верёвкой мыслей и контр-мыслей. Изменник.
В жёлтом облаке дыма город уходит на север,
паспорта дальнобойщиков, ксивы ментов у него
в нагрудном кармане, Вселенная
нам ещё нарожает чистых вещей:
обрезки бумаги в трудной жаре над Москвою,
георгиевские кресты Смоленска и Бреста,
всеобщий трамвай, разрезающий травы Урала,
лошадь. Стакан. Рваные липы, туманы. Salve. Трапецию
в школьной тетради. Случайный страх смерти
от остановки сердца в промышленном городе. Руку
возлюбленной – омерзительную. Очки. Палки
для скандинавской ходьбы. Что ещё?
Бесконечно падают семена-вертолетики в шумном районе, невдалеке от станции.
Фрукты в торговых лотках, соревнующиеся дети,
полиэтилен. Рыба гниёт с головы.
Кончено празднество полночи, день наступает.
***
...окно открыто на предпоследней странице. Значит,
тебе к лицу синева ночная, в дозоре
стоящая между деревьев аллеи. Мы всё же
порядком устали. Рабочий
стол и белый голубь
головной боли ожидают меня. Минуту:
я ещё не расслышал, о чём говорят таксисты,
не заметил пустую бутылку у ступенек полуподвала,
где продают игрушечные деревья, песок и пудру;
ночь ещё здесь, ещё флагманские прожектора
обивают пороги морей; ещё одеяла
на бечёвке между деревьев не высохли. Ласка –
мы перепрыгиваем через неё, как через
мелкий ручей в лесопарке, а между
тем, только на ласку способны
голые руки и глаз невооружённый. Минуту:
я просил слишком многого, вечно
желал утаить от птиц учащённое сердцебиенье;
отсекая хвост мёртвой кошки, обнаруженной под водостоком,
или ощущая, как мир опасается сглаза,
свидетельствую: есть точка, где вечер становится ночью, и в ней –
исчезновение смысла, жажда и смерть, и источник власти, и облако пыли,
укрывающее дальние парки, холмы, железнодорожные станции...
НОВЫЙ СВЕТ
Допито последнее солнце. Редкие реки
возвращаются по домам. Мы трижды
входили в облако сна – туда и обратно,
и снова; силясь понять – кто привиделся нам?
Давно мёртвый школьный учитель? Действительно, кажется
он, с бородою редкой. И в дикой траве –
всё – оставшееся нетронутым – только в дикой траве...
Странно: я здание это узнал, это дом наш.
Нет, институтский корпус. Нет, не сбивай меня. Отклик:
в лязге дикой травы я забыл твоё имя, забыл отвернуться, осёкся,
с трассы сойдя исчез на ничейном неупиваемом поле.
***
– И пока ты выкорчёвывал из бутылки тёмную воду причин,
запрокинув голову в отяжелевшем воздухе,
мимо тебя проходили флаги белых посольств, эмбрионы
гнева в огромных колбах, озёра
торговых центров, левацкие
скучные лозунги, отменённые шествия
ветеранов Афганистана и ветеранов Чечни;
не касаясь велосипеда, оставленного у супермаркета; в лодках
на мотоциклах, в душных "Уралах"; какая
страшная у тебя жажда, дружок! Торговля
всюду идёт торговля, а я
сорок минут слушал по телефону твоё дыхание...
– Да, но я
пил воду причин и забыл осмотреться, поторопился:
скоро гроза перепрыгнет через Бульварное
кольцо, а у меня велосипед и книги. Надо спешить. Опять же:
кто расшивал флаги белых посольств? Разве не я?
Разве не ты сам позвонил мне признаться в любви и смутился, узнав, что любовь отменили? Стремительнее
чем мы, никто не проигрывал: очень смешно
и немного обидно. Но мне пора. Я почти
сминаю уже пустую бутылку, уже всё оставлено:
связки деревьев и туристические стоянки,
библиотеки, ранимые грязные улицы,
ненужные людям товары на полках; но пока ещё никого
не предав – спи спокойно,
и пусть тебе снится боль.