АНДРЕЙ БОЛДЫРЕВА / КАФЕ "ПЕЧОРИН"
Андрей БОЛДЫРЕВ родился в 1984 году в Курске. Окончил филологический факультет Курского государственного университета. Лауреат Илья-премии, лауреат I ежегодного международного литературного конкурса «Проявление», дипломант X международного литературного Волошинского конкурса (2012). Публиковался в коллективных сборниках «Новые писатели», «Планка», альманахах «Илья», «ЛАК», интернет-журнале «Пролог», журнале «Сибирские огни». Живет в Курске.
Петровская элегия
В Петровском жили, за семь вёрст ходили
за коньяком в ближайший магазин.
Вы говорили о Мамардашвили.
Я пожимал плечами: ну, грузин…
И, возвращаясь по дождю обратно,
по грязи, оступаясь и скользя,
друг другу становились мы понятны
без слов. Но объясните мне, друзья:
как лето с нами горько распрощалось,
как за столом сидели вчетвером,
как вечерами небо разливалось
трёхзвёздочным — в стаканах — коньяком —
как это всё душа в себя вобрала,
не расплескав, покуда жизнь урок
судьбы и смерти нам преподавала,
который я так выучить не мог?
Зачем живу я с мыслями об этом?
Зачем, как дар бесценный, берегу
петровский луг, залитый ярким светом,
и белую лошадку на лугу?
Трогательное послание друзьям
Пустая тара, пачка сигарет
на подоконнике. Окно во двор детсада.
Вот Ходасевич — да, а Слуцкий — нет,
не интересен никому. Досадно.
Читали наизусть, поддав слегка.
Вот Слуцкий — нет, а вот Поплавский — кстати.
…А в небе плыли, плыли облака
как лошади, рыжея на закате.
А то купили б сладкого вина,
позвали бы девчонок, всё такое…
Бог с ней, с поэзией. Но если б не она,
когда еще так собрались бы трое?
***
Игорю Белову
В барах варшавских гуляя,
белое с красным мешать,
падать в объятия мая,
падать и снова вставать.
Улицы в зелени тонут,
дождь принимая на грудь.
К местным русалкам бы в омут
сердца да занырнуть.
Музыкой и чудесами
полнится город ночной:
словно Иван Сусанин
бродишь по мостовой —
и, как Страстная неделя,
ночь подойдёт к концу.
Встанешь один у отеля
на Збавичеля плацу.
Больше и некуда деться
в страшном пожаре зари.
Не говори, что сердцу
больно, не говори,
если внутри оборвётся.
Плачет душа-контрабас,
и навсегда остаётся
весь этот джаз, этот джаз.
В Варшаву
Когда в предместьи так цветёт акация
и птицы упоительно поют,
что человек? — nieboszczyk na wakacjach* —
но тем милее наш земной приют.
Особо если перебраться за реку,
в одном из местных баров выпить за
космическую музыку Манзарека,
курить, пуская смерти дым в глаза.
Мы знаем, что с рождения нам впарили
билет в один конец и что назад
дороги нет: в небесной канцелярии,
как ни крути, а визу не продлят.
Жизнь хороша, что стоит расплатиться
и выйти не оглядываясь. Мгла
всё поглотит, музы́ка прекратится
и ветер сдует пепел со стола.
* (польск.) мертвец в отпуске
***
Яблоня и вишня под балконом
зацвели так пышно, и опять
ночь нежна, и грубой лиры звоном
незачем пространство сотрясать.
На скамейке освещает пару
столб фонарный, звёздочка дрожит.
Человече, отложи гитару.
Никуда она не убежит.
***
М.Б.
Я помню, как исчезли все с танцпола,
басы колонок стихли за спиной,
как в сердце вновь ожившем закололо,
когда на твой я обернулся голос —
и ты явилась предо мной.
О, если бы мне что-то помешало
прийти туда, и если б не свела
судьба нас, ты бы музыкою стала,
не той, что целый вечер нам играла, —
той, что всегда со мной была.
Ненаписанным стихам
Простите, что я вас не записал,
когда ко мне толпой вы приходили
незваные, когда я крепко спал,
когда — за вас же! — мы с друзьями пили.
Как вы честны, чисты, не измарав
собой листы, не становясь стихами,
как облака — легки. Как я не прав
был перед вами!
За вас! За тех, которые вовне
не вырвались, когда я пьяным взором
в ад близких провожал, оставшись мне
безмолвным силлабическим укором.
***
Жизнь по-мещански грезит о высоком
и следует начертанному плану.
По вечерам с женою и ребёнком
хожу к фонтану.
Покуда истлевает сигарета,
я мысленно всё посылаю к чёрту:
опять бездарно прожитое лето,
свою работу,
усталый раб. Найти бы только средства
и навсегда с долгами рассчитаться,
на берег моря я замыслил бегство,
чтоб там остаться.
И так, в одну уставившийся точку,
иду. А моря нет, как не бывало.
Жена рукой поддерживает дочку:
чтоб не упала.
И всё земное меркнет на их фоне.
И закусив губу, чтоб не заплакать,
я нажимаю кнопку на смартфоне:
вот кадр на память.
Вот так выходит просто, безыскусно
запечатлеть мгновение детально.
И смутное подсказывает чувство,
что всё нормально,
что счастья быть не может без трагедий,
что мы его не замечаем сами,
что радости и горести, как дети,
растут с годами.
Пятигорск
Посреди аллеи на сырой скамье
скоротаю время, перед тем как мне
Кировским проспектом топать на вокзал.
Никуда на свете я не опоздал.
В этот час — как странно — ни души вокруг.
И дымится — в рваных облаках — Машук.
Водкой и нарзаном вечно утомлен,
в Цветнике играет вальс аккордеон.
Дождичек в апреле будет долго лить,
будто в самом деле некуда спешить.
Сесть в кафе «Печорин», заказать вина
и печаль земную осушить до дна.
Не пойми какого времени герой,
Пятигорск, прощаюсь навсегда с тобой
без тоски, без слова, без ненужных слез,
с белым растворяясь дымом папирос.
Петровская элегия
В Петровском жили, за семь вёрст ходили
за коньяком в ближайший магазин.
Вы говорили о Мамардашвили.
Я пожимал плечами: ну, грузин…
И, возвращаясь по дождю обратно,
по грязи, оступаясь и скользя,
друг другу становились мы понятны
без слов. Но объясните мне, друзья:
как лето с нами горько распрощалось,
как за столом сидели вчетвером,
как вечерами небо разливалось
трёхзвёздочным — в стаканах — коньяком —
как это всё душа в себя вобрала,
не расплескав, покуда жизнь урок
судьбы и смерти нам преподавала,
который я так выучить не мог?
Зачем живу я с мыслями об этом?
Зачем, как дар бесценный, берегу
петровский луг, залитый ярким светом,
и белую лошадку на лугу?
Трогательное послание друзьям
Пустая тара, пачка сигарет
на подоконнике. Окно во двор детсада.
Вот Ходасевич — да, а Слуцкий — нет,
не интересен никому. Досадно.
Читали наизусть, поддав слегка.
Вот Слуцкий — нет, а вот Поплавский — кстати.
…А в небе плыли, плыли облака
как лошади, рыжея на закате.
А то купили б сладкого вина,
позвали бы девчонок, всё такое…
Бог с ней, с поэзией. Но если б не она,
когда еще так собрались бы трое?
***
Игорю Белову
В барах варшавских гуляя,
белое с красным мешать,
падать в объятия мая,
падать и снова вставать.
Улицы в зелени тонут,
дождь принимая на грудь.
К местным русалкам бы в омут
сердца да занырнуть.
Музыкой и чудесами
полнится город ночной:
словно Иван Сусанин
бродишь по мостовой —
и, как Страстная неделя,
ночь подойдёт к концу.
Встанешь один у отеля
на Збавичеля плацу.
Больше и некуда деться
в страшном пожаре зари.
Не говори, что сердцу
больно, не говори,
если внутри оборвётся.
Плачет душа-контрабас,
и навсегда остаётся
весь этот джаз, этот джаз.
В Варшаву
Когда в предместьи так цветёт акация
и птицы упоительно поют,
что человек? — nieboszczyk na wakacjach* —
но тем милее наш земной приют.
Особо если перебраться за реку,
в одном из местных баров выпить за
космическую музыку Манзарека,
курить, пуская смерти дым в глаза.
Мы знаем, что с рождения нам впарили
билет в один конец и что назад
дороги нет: в небесной канцелярии,
как ни крути, а визу не продлят.
Жизнь хороша, что стоит расплатиться
и выйти не оглядываясь. Мгла
всё поглотит, музы́ка прекратится
и ветер сдует пепел со стола.
* (польск.) мертвец в отпуске
***
Яблоня и вишня под балконом
зацвели так пышно, и опять
ночь нежна, и грубой лиры звоном
незачем пространство сотрясать.
На скамейке освещает пару
столб фонарный, звёздочка дрожит.
Человече, отложи гитару.
Никуда она не убежит.
***
М.Б.
Я помню, как исчезли все с танцпола,
басы колонок стихли за спиной,
как в сердце вновь ожившем закололо,
когда на твой я обернулся голос —
и ты явилась предо мной.
О, если бы мне что-то помешало
прийти туда, и если б не свела
судьба нас, ты бы музыкою стала,
не той, что целый вечер нам играла, —
той, что всегда со мной была.
Ненаписанным стихам
Простите, что я вас не записал,
когда ко мне толпой вы приходили
незваные, когда я крепко спал,
когда — за вас же! — мы с друзьями пили.
Как вы честны, чисты, не измарав
собой листы, не становясь стихами,
как облака — легки. Как я не прав
был перед вами!
За вас! За тех, которые вовне
не вырвались, когда я пьяным взором
в ад близких провожал, оставшись мне
безмолвным силлабическим укором.
***
Жизнь по-мещански грезит о высоком
и следует начертанному плану.
По вечерам с женою и ребёнком
хожу к фонтану.
Покуда истлевает сигарета,
я мысленно всё посылаю к чёрту:
опять бездарно прожитое лето,
свою работу,
усталый раб. Найти бы только средства
и навсегда с долгами рассчитаться,
на берег моря я замыслил бегство,
чтоб там остаться.
И так, в одну уставившийся точку,
иду. А моря нет, как не бывало.
Жена рукой поддерживает дочку:
чтоб не упала.
И всё земное меркнет на их фоне.
И закусив губу, чтоб не заплакать,
я нажимаю кнопку на смартфоне:
вот кадр на память.
Вот так выходит просто, безыскусно
запечатлеть мгновение детально.
И смутное подсказывает чувство,
что всё нормально,
что счастья быть не может без трагедий,
что мы его не замечаем сами,
что радости и горести, как дети,
растут с годами.
Пятигорск
Посреди аллеи на сырой скамье
скоротаю время, перед тем как мне
Кировским проспектом топать на вокзал.
Никуда на свете я не опоздал.
В этот час — как странно — ни души вокруг.
И дымится — в рваных облаках — Машук.
Водкой и нарзаном вечно утомлен,
в Цветнике играет вальс аккордеон.
Дождичек в апреле будет долго лить,
будто в самом деле некуда спешить.
Сесть в кафе «Печорин», заказать вина
и печаль земную осушить до дна.
Не пойми какого времени герой,
Пятигорск, прощаюсь навсегда с тобой
без тоски, без слова, без ненужных слез,
с белым растворяясь дымом папирос.