ВАЛЕРИЙ БАЙДИН / ВЕСНОВИДЕНИЕ
Язык
С поэтами пускать слова на ветер,
пушинками сдувая со строки.
Где семя прорастёт, какое дело?
В прибой швырять
рассыпанные строфы,
пусть тонут, галькой
на волнах подпрыгнув.
В пашню языка
их бросить, чтобы сор цветочный
весною вырос вместе с хлебом...
Ты, собеседник тьмы и света,
послушник четырёх стихий,
увечный мир тебя усыновил.
Какую долю ты испросишь:
немого стихотворца,
художника ослепшего,
певца глухого?
…Над муравьиной кучей слов
задумчиво стоять и, размышляя
о вавилонской башне,
у молчаливых тварей черпать мудрость
и собирать костёр и долго
от искры смысла раздувать огонь,
чтоб из сожжённых рукописей
вспыхнул
неугасимый,
пламенный
язык.
Словесность
Мысль не выскажешь дословно,
словно в мире всё условно,
состоит из слов.
Слово было, да, в начале
и в восторге и в печали,
в озареньи, в озвереньи,
и, в конце концов…
Вот они теснятся, снятся,
облаком летают, тают,
любят вечными казаться,
сердца крыльями касаться —
будто ангелы играют,
будто вороны кружатся,
надо мной летят
и грают.
Весновидение
Я — весновидящий,
мои весновиде́нья —
в ночных стихах.
Я осенённый
осенью,
бегу со склона лет
и в лето улетаю,
зимой немою маюсь,
гоню сомненья.
Я — весновидящий,
живу и восторгаюсь
и лишь поэтому
поэт.
Бого́род
Глаза людей,
которых нет лютей,
стенанье стен,
усталость стали,
и зданий необузданность,
и мостовые масти
серой,
и гнёт огней,
и черепов исчерпанность…
Там бедность дно
грызёт
и безнадежность бездной
манит,
но Богородица Богород
свой хранит
в-о-граде радости
средь города-нерода.
На улицах Петербурга
Домов глаза живее глаз людских.
Мне сверху шепчут губы на фасадах
и прах целуют городского неба,
на воды тихие склоняясь ниц,
и молятся о плоти нашей смертной.
Не крикнуть: «я люблю!»
Не услыхать ответа.
Застынет сердце — пусть!
Рукой касаясь серых стен,
ты пыль столетнюю
когда-нибудь смахнёшь
и горестно воскликнешь:
— Ещё одна любовь застыла в камне!
***
В пустынном небе кружит птица,
летит к земле, на куст садится
и смотрит осторожно.
Я к ней рукой тянусь наивно,
и ввысь она взлетает,
живою точкой, любящим зрачком
над городом парит…
Смотрю и прозреваю:
нежность — близка и недоступна.
***
Любовь запретная,
не по закону…
Вдруг
выпорхнуло сердце,
птицей залетело за икону
и стук
от крыл её не затихает,
мерцает
огонь свечей,
души не согревает.
Недвижно на полу застыло
тело,
под сводом церкви онемело
моё дыханье.
Радость и страданье
крестом
соединила
божья воля!
Нет сил понять,
отвергнуть и принять
мой путь.
Листом
зелёным
радостно пронзила,
оживила
твоя любовь…
Запрет —
претит!
Душа кричит
от слова: «Позабудь!»
Прости, Господь!
Не знают
дух и плоть
покоя,
окаменелый поцелуй
на сердце тяжестью лежит
невыносимой,
пустые дни проходят мимо
исчезают.
Нас
породнил и разделил Ты,
Милостивый Спас!
Сказать:
«нет» — нежности,
Объятий — необъятности,
глаз — ласке,
крови — откровенью?
Пусть
в небо слезы падают!
Дожди земной тоски
и снега грусть
не омрачат божественного света.
И нет нам утешенья, нет ответа...
С поэтами пускать слова на ветер,
пушинками сдувая со строки.
Где семя прорастёт, какое дело?
В прибой швырять
рассыпанные строфы,
пусть тонут, галькой
на волнах подпрыгнув.
В пашню языка
их бросить, чтобы сор цветочный
весною вырос вместе с хлебом...
Ты, собеседник тьмы и света,
послушник четырёх стихий,
увечный мир тебя усыновил.
Какую долю ты испросишь:
немого стихотворца,
художника ослепшего,
певца глухого?
…Над муравьиной кучей слов
задумчиво стоять и, размышляя
о вавилонской башне,
у молчаливых тварей черпать мудрость
и собирать костёр и долго
от искры смысла раздувать огонь,
чтоб из сожжённых рукописей
вспыхнул
неугасимый,
пламенный
язык.
Словесность
Мысль не выскажешь дословно,
словно в мире всё условно,
состоит из слов.
Слово было, да, в начале
и в восторге и в печали,
в озареньи, в озвереньи,
и, в конце концов…
Вот они теснятся, снятся,
облаком летают, тают,
любят вечными казаться,
сердца крыльями касаться —
будто ангелы играют,
будто вороны кружатся,
надо мной летят
и грают.
Весновидение
Я — весновидящий,
мои весновиде́нья —
в ночных стихах.
Я осенённый
осенью,
бегу со склона лет
и в лето улетаю,
зимой немою маюсь,
гоню сомненья.
Я — весновидящий,
живу и восторгаюсь
и лишь поэтому
поэт.
Бого́род
Глаза людей,
которых нет лютей,
стенанье стен,
усталость стали,
и зданий необузданность,
и мостовые масти
серой,
и гнёт огней,
и черепов исчерпанность…
Там бедность дно
грызёт
и безнадежность бездной
манит,
но Богородица Богород
свой хранит
в-о-граде радости
средь города-нерода.
На улицах Петербурга
Домов глаза живее глаз людских.
Мне сверху шепчут губы на фасадах
и прах целуют городского неба,
на воды тихие склоняясь ниц,
и молятся о плоти нашей смертной.
Не крикнуть: «я люблю!»
Не услыхать ответа.
Застынет сердце — пусть!
Рукой касаясь серых стен,
ты пыль столетнюю
когда-нибудь смахнёшь
и горестно воскликнешь:
— Ещё одна любовь застыла в камне!
***
В пустынном небе кружит птица,
летит к земле, на куст садится
и смотрит осторожно.
Я к ней рукой тянусь наивно,
и ввысь она взлетает,
живою точкой, любящим зрачком
над городом парит…
Смотрю и прозреваю:
нежность — близка и недоступна.
***
Любовь запретная,
не по закону…
Вдруг
выпорхнуло сердце,
птицей залетело за икону
и стук
от крыл её не затихает,
мерцает
огонь свечей,
души не согревает.
Недвижно на полу застыло
тело,
под сводом церкви онемело
моё дыханье.
Радость и страданье
крестом
соединила
божья воля!
Нет сил понять,
отвергнуть и принять
мой путь.
Листом
зелёным
радостно пронзила,
оживила
твоя любовь…
Запрет —
претит!
Душа кричит
от слова: «Позабудь!»
Прости, Господь!
Не знают
дух и плоть
покоя,
окаменелый поцелуй
на сердце тяжестью лежит
невыносимой,
пустые дни проходят мимо
исчезают.
Нас
породнил и разделил Ты,
Милостивый Спас!
Сказать:
«нет» — нежности,
Объятий — необъятности,
глаз — ласке,
крови — откровенью?
Пусть
в небо слезы падают!
Дожди земной тоски
и снега грусть
не омрачат божественного света.
И нет нам утешенья, нет ответа...