Ованес АЗНАУРЯН родился в Ереване в 1974 году. Окончил Ереванский педагогический институт, факультет истории и основ права. Преподавал историю в школе. Публиковался в ряде изданий. Автор книги прозы «Симфония одиночества».

ТРИО-СОНАТА

Когда солнце зашло, поднялся ветер. На веранде дачи, где мы сидели, постепенно становилось темно, и мы зажгли свет. На грубом деревянном столе было несколько пустых бутылок, три рюмки и три грязные тарелки. Мы много выпили и, устав от этого, просто теперь сидели на веранде и смотрели на все больше темнеющие поля. Внизу от ветра шумел сад, и шелест листьев усиливал некоторую таинственность, навеянную лампочкой в сто ватт, горевшей с потолка террасы и привлекавшей всякую мошкару. Хотелось прямо с веранды броситься в сад и утонуть в нем.
— Мне никогда не было еще так хорошо, — сказал Айк и вздохнул. Он встал из-за стола, пошел и сел на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в сад. — Это действительно очень хорошо. Хорошо, что мы здесь, хорошо, что мы выпили, хорошо, что мы втроем.
Серж и я продолжали сидеть за столом и курить. После такой длинной речи Айка мы переглянулись, и Серж пожал плечами.
— Может, он слишком много выпил, — сказал я, хотя мы все выпили одинаково много.
Айк между тем продолжал:
— Мы приехали сюда на дачу, и нам хорошо. Кажется, что мы  совсем  на другой планете; нас не мучают никакие проблемы, и мы спокойны. Мы сидим на лестнице и слушаем, как шумит сад; потом мы можем поднять головы и увидеть черное небо и миллионы звезд. Боже, какое здесь небо!..
Серж и я взяли сигареты, спички и пошли к Айку на лестницу. Серж сел по его левую, а я по правую руку. Мы закурили. Когда  Серж подносил огонек Айку, чтоб тот закурил, я увидел, что Айк спокоен, и лицо его торжественно, и глаза его блестят. Он действительно был сильно пьян, но я уверен, голова его отлично работала. Это бывает, когда выпьешь; ум проясняется и работает удивительно быстро, ты как будто раздваиваешься, отодвигаешься от самого себя, и взгляд на вещи у тебя становится абсолютно объективным…
Мы сидели на ступеньке лестницы и курили. Иногда по дороге, которая была за полями, проезжал автомобиль, и мы видели, как свет фар его освещает местность.
Айк говорил:
— Вот проехала машина. Мы не знаем, куда она направлялась, но знаем, что в этой машине сидела какая-то судьба, еще один характер, еще одно рождение и еще одна смерть. Кто знает, может он превысит скорость, не сможет взять поворот и вместе с машиной свалится в пропасть (тут Серж постучал по деревянной лестнице), а может, и нет. Он, может, отлично доедет до места назначения, но это не важно. Вы представляете, о скольком он может подумать в эту звездную ночь, пока едет! Может, за этот переезд он подумает о том, о чем никогда раньше не думал! И к утру, когда он доедет, он почувствует себя совсем другим человеком! Нет, вы подумайте, о скольком он может подумать, глядя на дорогу, освещенную фарами машины; на дорогу, которая распрямляется перед ним на поворотах; обязательно распрямляется потому что если она не распрямится, то это будет означать, что он не смог взять поворот и свалился в пропасть…
Серж опять постучал по деревянной лестнице, и я улыбнулся. Айк, сидевший между нами, обнял нас за плечи.
— Вы не представляете, какие вы хорошие и как я вас люблю!
— Господи! — пробормотал Серж.
Айк рассмеялся
— Нет, я серьезно, —сказал он, — я очень рад, что мы вместе. Ведь правда хорошо?
— Потрясающе! — сказал я.
— Знаете, я бы всего этого не сказал, если б не был пьян, — вдруг смутился Айк.
— Ничего, — сказал Серж, — это лишний раз доказывает, что иногда полезно выпить.
— Давайте закурим, — предложил я, и мы опять закурили.
Ветер все усиливался, и мы подумали, что, наверное, небо заволакивают тучи, и это действительно было так. Мы поняли это по тому, как звезды на небе постепенно начали гаснуть.
— Завтра пойдет дождь, — сказал Айк, — и, вероятно, будет туман.
— Это в наказание за то, что целую неделю была отличная погода, — сказал Серж.
— Да, и хорошо, что мы сегодня выпили. Успели-таки, — сказал я.
— Да, хорошо, что именно сегодня. Сегодня волшебная ночь! — сказал Айк и встал. Минуту подумав, он опять сел. — Давайте сидеть до тех пор, пока на небе не останется ни одной звезды, — сказал он.
Мы согласились и продолжали сидеть. Айк все говорил и говорил, и мы слушали. Айк говорил о небе, о звездах, о лете, о нас, о нашем будущем, какое оно у нас будет большое и счастливое… Потом Серж принес еще одну бутылку, и мы стали опять пить и пили до тех пор, пока не рассвело и не стал моросить дождь.
Тем летом мы окончили школу. Нам было по шестнадцать лет…
Это был 1991-й год.


ГЕНИЙ

Семилетняя Сирушик уже спала, тепло укрытая двумя одеялами, а Шушаник Оганнисян сидела в кресле, поджав под себя ноги, и смотрела на мужа, Аво Оганнисяна, который ходил из угла в угол небольшой комнаты, курил сигарету за сигаретой и что-то бормотал. Часто он улыбался чему-то, иногда тихо посмеивался, приговаривая: «Отлично, отлично, так и сделаем…» А иногда Аво Оганнисян сердито хмурил брови. Шушаник чувствовала себя почти больной от усталости — было далеко за полночь — но не могла заснуть, ибо шаги мужа не давали покоя. Наконец, не выдержав, она сказала:
— Давай спать, Аво, уже третий час.
— Ты ложись, дорогая. Я еще немного подумаю, — был ответ, и Аво Оганнисян продолжил ходить из угла в угол. Шушаник вздохнула, хотела сказать еще что-то, но раздумала. Она вдруг поняла, что она и дочь уже не существуют для мужа.
«Да, впрочем, — подумала она, — Аво никогда и не был хорошим отцом. Никогда почти не играл с дочерью, не возился с ней… Хотя, может, это и правильно в его возрасте. Ведь ему пятьдесят лет! Господи! А теперь выглядит двадцатилетним  мальчиком. Интересно, о чем он думает сейчас? Какие мысли проносятся в его гениальной голове? Во всяком случае, — усмехнулась про себя Шушаник, — меня и Сирушик в его мыслях нет…»
У инженера Аво Оганнисяна, которому в 1996 году исполнилось уже 50, была большая голова и высокий лоб с резко выраженными надбровными дугами, что, как утверждают ученые, свидетельствует о большом и незаурядном уме. У него были короткие руки и ноги и маленькое тельце. Глаза он имел тоже маленькие, но круглые и очень выразительные, и он носил очки с толстыми линзами. У Аво Оганнисяна всегда был какой-то землистый цвет лица, что объяснялось чрезмерным употреблением кофе и сигарет, причем Аво Оганнисян всю жизнь пытался бросить курить, но так и не смог избавиться от этой ВРЕДНОЙ ВО ВСЕХ ОТНОШЕНИЯХ ПРИВЫЧКИ. Обычно он одевался в черную куртку, джинсы, черные туфли и, в общем, с виду не представлял собой ничего примечательного. Но это была внешняя сторона, оболочка, ибо Аво Оганнисян был гением. Это был одновременно и Моцарт и Наполеон, хотя дело тут, конечно, не в музыке и не в военном или государственном гении: Аво Оганнисян был инженером, гениальным инженером, незаслуженно забытым в кризисные 1991—1996 годы. Но зато теперь, в ту ночь октября месяца 1996 года, Аво Оганнисян точно знал, что час его пробил.
До 1991 года он был простым заведующим лабораторией одного из многочисленных Научно-Исследовательских Институтов (НИИ), и его исключительность заключалась лишь в том, что он, будучи простым завлабом, плевать хотел на директора Института и не здоровался с ним, считая того подлецом и подхалимом, «целующим при каждом удобном случае задницу президента Академии Наук, чтоб добиться звания академика». О том, что Аво Оганнисян гений, знали лишь сотрудники его лаборатории («авойцы», как их называли в институте), и, конечно, директор, который никак не мог допустить, чтоб Аво Оганнисян занимал какую-нибудь должность выше завлаба. Инженер Аво Оганнисян в самом начале 1991 года сделал одно очень важное открытие — какое именно и в какой области, по известным причинам не представляется возможным тут указать — но на это открытие никто, благодаря подлецу-директору НИИ, не обратил внимания, а там и наступил сентябрь 1991 года, Союз развалился, и уже никому дела не было до научных открытий. У Аво Оганнисяна было два пути: продать свое открытие какой-нибудь иностранной державе или удалиться от дел и переждать время. Аво Оганнисян выбрал второй путь: продаваться было слишком противно. С декабря того же года Институт перестал финансироваться государством, и Аво Оганнисян распустил по собственной  инициативе свою лабораторию (сказав сотрудникам: «Идите торговать сигаретами или пирожками!»), взял жену и дочь и уехал в Дзорк, купил дом на окраине города и в течение 1991—1996 гг. с успехом выращивал зелень, помидоры, огурцы и клубнику.
А в тот день октября месяца 1996 года в его квартире зазвонил телефон. Аво Оганнисян в это время занимался с учеником, сыном соседа, собиравшимся в следующем году поступать в Университет, и поэтому трубку взяла жена, тут же позвавшая мужа к телефону и сказавшая, что «голос незнакомый».
— Я говорю с инженером Аво Оганнисяном? — услышал он сухой, официальный голос.
— Да. А с кем говорю я?
— В 1991 году вы в своей лаборатории сделали одно открытие…
— С кем я говорю?!
— Вашим открытием заинтересовалось правительство. Наше правительство. Вам предлагают работу, неограниченные возможности, собственный институт…
— С кем я говорю, черт побери?!
— Не кричите так, Аво Оганнисян. С вами говорят из Министерства Национальной безопасности.
— Продолжайте.
— Вы должны стать лицом секретным, то есть должны фактически исчезнуть и видеть семью только по субботам и воскресеньям, и то не всегда.
— Я согласен.
— Вы будете получать…
— Я согласен.
— Прекрасно. Кого из прежних ваших сотрудников вы считаете нужным привлечь к работе?
— Я подумаю.
— Послезавтра утром за вами приедет машина. Так что начинайте собираться.
— Не надо.
— Простите?
— Я сам приеду. На автобусе.
— Вы с ума сошли! А если с вами что-то случится?
— Со мной ничего не случится, если за шесть лет ничего не случилось, пока я сидел без дела. Я хочу приехать вместе со своей семьей, на автобусе. Ведь это наше последнее путешествие, не так ли? Так что не беспокойтесь. Завтра вечером я буду уже в Ереване. Забронируйте мне номер в гостинице, пока я не куплю квартиру.
— У вас уже есть квартира, вы тоже не беспокойтесь.
— Отлично.
— Наш разговор секретный, надеюсь, вы понимаете?
— Всего доброго.
И вот этот маленький человек, голова которого ценилась настолько, что ради ее сохранности государство готово было послать спецмашину, теперь расхаживал по комнате из угла в угол, несмотря на глубокую ночь, не в силах был успокоиться, и на его губах блуждала улыбка. Это была улыбка завоевателя, одержавшего только что победу при каком-нибудь Маренго или каких-то там пирамидах. Он ликовал в душе. Наконец-то! Наконец-то свершилось! Наконец-то он оценен по достоинству! Его глаза радостно блестели. Ведь он знает себе цену, он знает, ЧТО  он такое. Он знает свои возможности, и он знает, что должен быть первым всегда, всегда, всегда… Вообще-то Аво Оганнисян всегда был уверен, что он должен быть первым, выше всех, знаменитее всех (в этом маленьком человеке на самом деле сидел Наполеон; не случайно, бывшие сотрудники его лаборатории называли своего шефа «наш маленький капрал»!). Эта неистовая самоуверенность, доходящая порой до наглости (всегда, во все периоды жизни), болезненное самолюбие, желание победить делали его неотразимым и в постели.
Мадам Оганнисян была очень молода (годилась своему мужу в дочки) и была очень красива. Всех без исключения поражало, что же она нашла в своем маленьком и стареющем муже. Когда Шушаник спрашивали об этом, она весело смеялась и отвечала:
— Вы не знаете, что он вытворяет ночью в постели.
И действительно: несмотря на свой далеко не молодой возраст, в постели Аво Оганнисян был бог, и Шушаник не променяла бы его ни на какого другого, пусть даже молодого самца. Аво Оганнисян давал Шушаник все, о чем может мечтать женщина в постели, и ее не волновало, что муж настолько ниже ростом и настолько старше. К тому же Шушаник Оганнисян, как никто другой на свете, знала, что ее муж гений, а это в постели возбуждает, как призналась она одной из своих подруг.
Первое, что сказала Шушаник, когда Аво рассказал содержание телефонного разговора, было:
— Как же я буду жить все дни до субботы и воскресенья?
— Заведешь себе молодого любовника, — спокойно ответил гений.
Шушаник Оганнисян не исключила такую возможность, но добавила, что это будет слабым утешением. Аво Оганнисян в свою очередь не сомневался, что жена последует его совету, ибо знал, что Шушаник не может без секса. Секс был ей необходим, как и вода или еда, хотя нет: без еды и воды человек может обойтись некоторое время, без секса же Шушаник не могла прожить ни одного дня, вернее ночи. В ее ненасытности было что-то патологическое, но инженеру Аво Оганнисяну нравилась такая аномалия (аномалия ли?), ибо секс — причем в таком количестве — удовлетворял его самое тайное, порой даже им самим не осознаваемое стремление: ПОБЕЖДАТЬ (обладать женщиной для Аво Оганнисяна означало то же самое, что и побеждать). Однако в тот день месяца октября 1996 года голова инженера была занята совсем другим: работой, открытием 1991 года. Отныне в области науки он должен был побеждать, утверждать свое Я, самовыражаться.
Шушаник Оганнисян понимала, что завершился еще один период ее жизни, жизни с Аво Оганнисяном. Возвращение мужа в науку означало для нее его потерю, ибо она знала, что если Аво Оганнисян чему-то отдается, то отдается до конца. Она сомневалась, что муж (в уме она подумала о нем уже как о «бывшем»), захочет видеть ее и дочь по субботам и воскресеньям. «Нужно подумать», — решила Шушаник, но твердо знала, что с Аво она не разведется: ведь он будет получать бешеные деньги!
Дочке их было семь лет, и она мирно спала в своей кроватке, отец по-прежнему ходил взад и вперед по комнате, а мать сидела в кресле и наблюдала за мужем. Теперь, когда за окном была ночь, сомнения все больше овладевали Шушаник, и она думала о том, как будет складываться ее будущая жизнь. Где теперь будет ее дом? В какую школу пойдет ее дочь? Где она сама будет работать? Куда устроит ее муж, Аво Оганнисян, прежде чем исчезнет в глубинах науки навсегда? Как вообще она будет переносить одиночество? И будет ли она одинока, или кто-то появится? Теперь она думала, что ее все же задело равнодушие мужа на счет того, появится ли у нее любовник или нет. Теперь она чувствовала какую-то досаду: неужели семь лет совместной жизни будут забыты?.. Семь лет! Боже, теперь даже подумать страшно, что она вышла замуж в двадцать лет! А ведь именно так! Шушаник вышла замуж в 1989 году за своего шефа Аво  Оганнисяна, заведующего лабораторией одного из НИИ, куда Шушаник поступила работать после окончания химического факультета Университета города Еревана… Вот так. И она подумала, что эти семь лет будут сброшены со счетов. Сейчас же она чувствовала лишь усталость, какую-то разбитость, ломоту в теле. Кажется, она заболевала, и теперь с трудом себе представляла, что завтра утром сядет в автобус и поедет в Ереван.
Она встала с кресла, разделась, причесала волосы.
—Я ложусь спать.
— Да, да, да, да, да, да, — сказал Аво Оганнисян тоном человека, которого отвлекают от важных мыслей. — Спокойной ночи, дорогая… Отлично, отлично, так и сделаем!..
Шушаник Оганнисян пожала плечами и легла. Потом ее сердце вдруг защемило от тоски.
«Семь лет я потеряла, семь лет! Семь лет я отдала этому человеку, семь самых молодых лет!» — подумала она и заплакала от жалости к самой себе. Плакала она бесшумно, так, чтобы не разбудить Сирушик, которая спала рядом, и чтоб Аво не заметил. Но Аво Оганнисян теперь ничего и не замечал. Походив еще немного по комнате, он достал из ящика письменного стола стопку бумаги и стал что-то быстро и мелко писать, продолжая курить сигарету за сигаретой. Он писал до самого утра и отвлекся от своей работы только тогда, когда Шушаник, собрав все вещи и упаковав все в чемоданы, сказала, что они уже опаздывают на автобус. Внешний мир для Аво Оганнисяна перестал существовать.
 

СНЕЖНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Восемнадцатого марта пошел снег. С утра. И шел весь день.
— Как вам, густой или жидкий? — спросила мать, разливая суп с макаронами и чечевицей.
— Мне жидкий, — ответила дочка.
— Как вам будет угодно, — промямлил муж дочки.
— Мне все равно, — отозвался отец, отправляя черный хлеб с луком себе в рот.
— Сразу же начинайте есть, пока горячий. А то тарелки были холодные, суп быстро остынет.
За окном шел снег и было восемнадцатое марта. По календарю уже давно весна…
— Суп очень вкусный, — пробурчал тесть. — Это означает, что без пятидесяти  граммов не обойтись.
— Не надо, я тебя прошу просто! — сказала теща.
— Надо, надо. В такую погоду как раз и надо выпить. — Тесть полез в шкаф за бутылкой и рюмками.
— Он пить не будет, — сказала дочка о своем муже. — Он не хочет.
— Ты тоже не пей. Ведь один пить не будешь, правда? — у тещи появилась надежда.
— Ты будешь? — спросил тесть  своего зятя.
— Охотно, — отозвался тот. — Погода отвратительная.
— Вот и правильно. — Тесть разлил самогонку по рюмкам. — А почему, дорогой, твоя жена говорит за тебя, а?
— Не знаю. — Зять пожал плечами и улыбнулся. — Ей кажется, что она умеет читать мои мысли, но она ошибается.
Дочка ничего не сказала.
— Поссорились, да? — Тесть усмехнулся. — Бывает. Без этого в жизни никак. Ну… Будь здоров.
Тесть с зятем чокнулись.
— Хорррроший!.. — охрипшим голосом сказал тесть. — Хоррррроший… — Потом поправился: — Очень хорошая водка! Ну, что сегодня нового случилось?
— Ничего особенного, — ответил зять, думая, что тесть спрашивает о его ссоре с женой.
— У нас на работе случилось ЧП,- сказала дочка.- Пожар. Весь центральный корпус сгорел.
— А ты не в центральном корпусе работаешь?
— Нет, слава богу.
— Выпьем за то, что ты работаешь не в центральном корпусе!
Тесть с зятем опять чокнулись.
— Хоррроший черт! — сказал тесть о водке.
— Хотите добавки? — спросила теща.
— Нет, — сразу ответил зять.
— А я бы съел еще, — сказал отец семейства.
Зять вздохнул. Если б он знал, что тесть попросит добавки, он бы попросил тоже.
— А вы не дуйтесь друг на друга, — сказал тесть. — Всякое бывает. Как же без ссор? Без них нельзя.
Зять посмотрел в окно. Там все еще шел снег.
— Выпьешь еще? — спросил тесть.
— Нет! — ответила за мужа дочка.
— Да, — ответил зять и придвинул к тестю поближе свою рюмку.
Тесть и зять чокнулись.
— Хоррроший, мать его в... — прохрипел тесть.
—Папа!
Тесть и зять закусили. Потом тесть расправился со второй тарелкой супа с макаронами и чечевицей. Потом теща стала убирать со стола. Дочка хотела уйти в комнату, чтоб писать доклад — срочное задание шефа! — но муж остановил ее:
—Приготовь кофе, пожалуйста.
Молодая жена уставилась на него. Он впервые о чем-то ее попросил, да еще в таком тоне!
—Ты что, не слышишь? Приготовь кофе. Я хочу кофе!


ДАЧНАЯ  ИДИЛЛИЯ

— Неужели мы одни во всем Кармракаре? — спросила жена.
— Нет, — ответил муж. — Чуть повыше от нас — помнишь дом с красной крышей? — живут старик и старуха. Им, теперь, наверное, лет по сто. Они очень древние и живут в Кармракаре круглый год. Кроме них никого больше нет.
— А почему они не уезжают в город?
— Ну, у них здесь куры, корова, и потом у старика туберкулез. Если он поедет жить в город,  он на второй же день окочурится. Только здешний воздух его и спасает, причем спасает уже пятьдесят лет, как рассказывала мне мама. Раньше же он работал на медных рудниках.
— А старушка?
— Старушка старше старика на пять лет, но она лучше сохранилась. Весь дом на ее плечах: и куры, и  корова, плюс еще и старик.
— А летом к ним приезжают внуки?
— Конечно. Сыновья, дочери, внуки, правнуки, и у них летом бывает очень шумно.
— Как ты думаешь, мы доживем до такой старости?
— Не знаю. — Мужчина закурил. —Может, и доживем. Почему ты вдруг подумала о старости?
— Не знаю. Просто вдруг скисла.  Это пройдет.
— Ну, знаете, мадам! Так не годится. Знаешь, что есть у нас внизу?
— Что?
— Водка! Выпьешь глоток — и все станет на свои места.
— Лучше не надо, дорогой. Ты представляешь, что подумает малыш о своей матери?
— Ничего не подумает. Он просто поймет, что его матери надо поднять настроение.
Мужчина сбегал вниз и вернулся с двумя рюмками водки. Они выпили, и мужчина спросил:
— Ну, как? —Он стоял рядом с кроватью, держа в руках две пустые рюмки.
— Какая гадость! — ответила жена, но рассмеялась.
— Ну вот, видишь. Ты уже смеешься, а это уже кое-что.
— Иди сюда.
— Что?
— Я говорю, наклонись.
Мужчина наклонился, и жена поцеловала его.
— Знаешь, — сказала она потом, — мне почему-то захотелось спать. Может быть, я устала.
— Конечно, устала! Восемь часов ехать в автобусе для беременной женщины не шутка. Поспи. А я пойду вниз, почитаю. — Он укутал жену одеялом и спустился в большую комнату. Он выпил еще рюмку водки и сел в кресло перед камином. Хорошо, что мы приехали сюда, подумал он и добавил: может, это и есть счастье.
Все время стояла ясная погода. Светило солнце, и от этого казалось, что не так уж и холодно. Тем не менее, дрова для камина быстро кончались, и приходилось снова и снова идти в сарай за домом, чтобы наколоть еще.
В тот день они по привычке встали рано и, прежде чем позавтракать, выпили по чашке кофе. Спустившись вниз — кофе пили в спальне — они позавтракали. Из окон веранды открывался изумительный вид: белое-белое поле, черная дорога и захватывающее синее небо, которое там, далеко, сливалось с синевой высоких гор.
— Знаешь, ты прекрасно готовишь, — сказал мужчина. Жена убирала со стола.
— Наконец-то ты это сказал! — засмеялась она.
— Лучше поздно, чем никогда, правда?
— Когда мы вернемся, ты скажешь своей маме, что тебе понравилось, как я здесь на даче готовила для тебя?
— Ни за что! Она будет ревновать, — улыбнулся он.
— В таком случае мы будем готовить вместе.
— Меня это устраивает.
Мужчина закурил.
— Что мы будем делать?
— Не знаю как ты, а я буду готовить обед.
— И мы не пойдем гулять?
— Только после того, как я управлюсь с обедом.
— И ты всегда была такой принципиальной?
— Нет. Стала такой, когда вышла за тебя замуж. — Она обняла мужа и прижала его голову к себе.
— Боже! Я счастлив! — вздохнул мужчина. — Раз так, пойду колоть дрова.
— И сделаешь полезное дело во благо семьи.
— Да уж…— И он пошел в сарай. Жена готовила обед и слышала, как он колет дрова.
Когда он вернулся в дом, то застал жену, беседующую с маленькой, одетой во все черное старушкой. Мужчина узнал ее; ведь он знал эту старушку с малых лет. Однако старушка не сразу вспомнила, кто он, и мужчине пришлось рассказать ей, чей он сын и внук, и после этого уже все стало на свои места. Старушка сказала, что она каждый день будет носить им молоко, потом поговорили о том, что жить в поселке намного лучше, чем в городе, хотя и трудно, но все-таки здешний воздух стоит всех трудностей: ведь он имеет целебные свойства; вон старик-то до сих пор держится со своей-то чахоткой… Поговорили еще о том, что трудно держать домашнюю птицу и корову, и молодая женщина рассмеялась, сказав, что никогда не сможет заставить себя доить корову и убирать хлев; на это старушка возразила, что этому надо научиться, потому что когда-нибудь может пригодиться. Наконец она встала.
— Я должна идти, — сказала она, поправляя большими грубыми руками черный засаленный передник. — А то наш муж будет сердиться.
Мужчина отметил про себя, что старушка сказала «наш муж», и улыбнулся в душе. Так было принято раньше говорить (да и теперь, наверное, в деревнях): «наш муж», «наш брат», «наше здоровье», «наша жизнь» и т.д. Мужчина вспомнил, что так говорила и его бабушка.
Когда старушка ушла, он сказал:
— Это прекрасно, что у нас каждый день будет свежее молоко. Это полезно тебе и малышу.
— И тебе тоже, дорогой, — сказала жена. — Ты не будешь так ужасно кашлять.
— Нет уж! Я с детства не терплю молока.
— Напрасно.
— И потом, у меня против кашля есть водка.
— Я заметила. Бутылка уже почти пустая.
— За обедом я ее прикончу. — Он поцеловал жену.
— Пошли гулять?
— Пошли. А когда вернемся, пообедаем.
Через поле, проваливаясь в снег, они вышли на дорогу и стали ходить по ней из конца в конец, вернее от шашлычной до поворота, где кончалось поле.
— Знаешь, мне эта старушка очень понравилась, — сказала женщина, глубоко вдыхая морозный воздух.
— Да, — ответил мужчина. —У нас каждый день будет свежее молоко.
— Дело совсем не в этом.
— А в чем?
— Она просто очень хорошая. Она многое видела, и, знаешь, она помнит своего отца и свою мать. Она мне о них рассказывала.
— Она рассказывала тебе о своей жизни?
— Да. И как они жили все эти годы со стариком, рассказала о своих сыновьях — у них пять сыновей — внуках, правнуках… Знаешь, она помнит всех, их имена и все такое…
— В следующий раз, когда она придет, я опять постараюсь быть в сарае.
— Не говори глупостей. Все это было очень интересно. И она милая старушка.
— Что она еще сказала?
— Что мы проживем с тобой вместе очень долго, и у нас будет много детей.
— Ну, насчет детей я тоже предсказывал…
— Послушай, тебе не нравится эта старушка?
— Не то что не нравится. Просто я не люблю таких древних старушек.
— Ничего ты не понимаешь!
— Может быть. Можно я тебя поцелую?
— Нет.
— Потому что мне не нравятся старушки в засаленных передниках?
— Не говори глупостей, — снова сказала жена.
— Но скажи мне, ради бога. Зачем мне старушки, если у меня такая молодая жена?
— И красивая, заметь…
— Даже красивая!
— Ну ладно, — улыбнулась она, — можешь меня поцеловать.
— Правда?
—Быстрее, а то я могу передумать.
Гулять по дороге было очень приятно, но вскоре молодая женщина устала, и они решили, что на свежем воздухе у них разыгрался аппетит. Вернулись домой и пообедали, и он опять убедился в том, что жена очень хорошо готовит.
С этого дня каждое утро, просыпаясь, они находили у ворот дачи на большом камне банку с молоком, и каждый раз радовались этому. Потом, как обычно, завтракали и ходили гулять по дороге, потом возвращались домой, и обедали, сидели перед камином, читали, или уходили наверх и спали, потом ужинали.
Неделя дачной идиллии прошла, и если б они не знали, что в Ереване ждет мама,  остались бы в Кармракаре еще пару недель. Они решили, что очень часто будут приезжать сюда…
Но они больше никогда не приехали в Дачный поселок, потому что летом молодая женщина умерла в родах, а у мужчины нашли рак легких, и он, пролежав в Онкологическом центре города Ереван три месяца, скончался в конце сентября того же года.шаблоны для dle