АНДРЕЙ ТАВРОВ / ШЕСТИСТИШЬЯ
Андрей ТАВРОВ родился в 1948 году в г. Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ в 1971 г. Поэт, эссеист, сценарист, автор программы, посвящённой современной мифологии, на «Радио России», пишет сценарии для телевизионного канала «Культура». В 2012 году совместно с Вадимом Месяцем основал литературный журнал «Гвидеон». Главный редактор издательского проекта «Русский Гулливер». Член Пен-клуба и Союза писателей Москвы.
Лауреат премии журнала «Дети Ра» за 2016 год.
Лауреат Большой премии «Московский наблюдатель» за 2017 год.
Автор поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, романов и эссе, посвященных проблемам поэзии. Основные издания – поэзия: «Ангел пинг-понговых мячиков» (2004, Саратов, «Артсистема»), «Самурай» (2007, Арго-Риск), «Парусник Ахилл» (2005, Наука), «Часослов Ахашвероша», «Проект Данте» (изд. Водолей, 2014), романы: «Кукла по имени Долли» и «Мотылек» (оба 2008, изд-во Эксмо), «Матрос на мачте» (2013, Центр современной литературы), «Клуб Элвиса Пресли» (2017, Алетейя), воспоминания: «Сын Человеческий» (2014, Эксмо), книги эссе и статей: «Реставрация бабочки», «Свет святыни», «Письма о поэзии», «Нулевая строфа»
Печатался в журналах "Новая Юность", «Волга», "Комментарии", "Арион", "Октябрь", "Дружба народов", "Воздух", «Новый мир», «Знамя», «Плавучий мост», «Урал» и др.
ПОЯСНЕНИЕ К ЦИКЛУ
Это стихи из цикла, отчасти ориентированного на поэтику «И-цзин», китайской "Книги Перемен", опирающейся на гексаграммы, состоящие из шести линий (мужских и женских).
Графика письменной речи всегда соответствовала 3-м из основных для Европы стихий — воде (речь-реченька), воздуху и земле. Т.е. запись располагалась, в основном, слева направо (или справа налево) и сверху вниз. «Огненный» (всегда восходящий) вектор в письменности стопроцентно отсутствовал. Мне показалось интересным последовать в том направлении, на котором строится код гексаграмм — снизу вверх.
Ведь так горит костер, так растут цветы и деревья, люди и животные. Так летают птицы.
Архаичность письма естественно предполагает отсутствие прописных букв и знаков препинания, как это практиковали авторы берестяных грамот и других архаических текстов на Востоке и Западе. Здесь подобная графика и правописание не являются сигнификацией, отсылающей к тому или иному «современному» тренду. К авангардному письму поэтика «гексаграмм» не имеет отношения по тем же самым причинам.
Со временем я попробовал построить из таких гексаграмм-строф более протяженные вещи, тоже написанные снизу вверх и понял, что практика стала еще интересней, трещинки в эмали стихотворения засветились новыми смыслами и зияниями, а протяженность, удлиняя «время роста», дала момент некоторого безумия, сходного с «безумием» природы. Я назвал эти стихотворения «Канцоной Кавальканти» и «Плачем по усопшей Донне».
Эти стихи также читаются снизу вверх — каждое.
Александру Колдеру в свое время было важнее поменять точку опоры скульптуры, чем Гогену место живописной практики. Собственно, это подготовка к невесомости, к которой подбирался и Гауди, собирая модель своего собора Sagrada Família в положении «вверх ногами» (сохранилась фотография). Такое желание говорит не о внешних вещах — сделать, как никто до меня, а о стремлении к контакту с силами фундаментальными, «выпрямляющими мертвецов» по выражению поэта, задействованными в росте и преодолевающими гравитацию.
Сила, заставляющая строить гексаграмму снизу вверх — та же сила, что находится в рыбном пузыре, влекущем окуня выше или ниже, в крыльях на пяте Гермеса и в «органе вдохновения», не только переворачивающем пространство, но и останавливающем время.
Заглавия и посвящения стихотворений, в силу названных причин, находятся ниже самого стихотворения.
*
и дирижабль как Данте стынет в небе
вынь из себя себя из слова все слова
вынь яблоки из яблока вынь лица из лица
из пустоты поет единственная вне времен
включая ту последнюю что видишь
вынь говорю из птицы лишних птиц
/ЛИШНЕЕ/
*
как белое ружье без крови
и на холме слоны лежат
он в солнце втоптан девою разжат
в окне солдат лежит и умирает
еще аккордеон под окнами играет
из воздуха грудную кость достань
/СЛОНЫ/
*
бабочки перевернутого слова
бабочка без обратной
что человек без ребра куда вошел
до центростремительной створки
стягивающего речь до тела
моллюска мычание внутрь
/МОЛЛЮСК/
*
ной сетке на миг в какой из ячеек спрятан гребень
мощными ногамивнезапен как мяч в баскетболь-
обезглавленный петух бежит по кругу перебирая
бронзовый муж колеблется свершая святой обряд
белой арки девичьих ног в сгущенной ее пустоте
чиста одежда навсикаи пальцы белы белы от ручья
/НАВСИКАЯ/
*
не красный куб это не красный куб
колокольчик синий алтарь колокольчик не
синий колокольчик синий синий не
это не куб это не красный не куб это
красный куб это не красный не куб
красный куб это красный куб это
/КРАСНЫЙ КУБ/
*
нужна рука и шелест сарафана
сам воздух не застрелится ему
сумой в обрывистом как ласточка пути
князь Му дороге был конем себе другим
червь червю был как череп и как чрево
оса осе осой была грозой
/САРАФАН/
*
с одной головой ветер вытянут в ноздри
слипшемся шаге похожа на бег иноходца
танцующая танго пара в широком
духа в осень Навсикии с бельем у моря
на тележках провал синего воз —
трибуны пусты переговариваются жокеи
О. Асиновскому
/ТАНГО/
*
звездой как частью сдвигая общность всего
и нежно перемещая выждав вместе с
Венерой ли Сатурном) или бесстрастно
ды (Марса в констелляции скажем с
бо отрывая его от породившей звез-
две возможности перемещать слово ли-
/ARS POETICA/
*
вновь воздух так и с лицами со всем
а в воздух вдвинута байдарка и в нее
с волной такое не пройдет не тот состав
в байдарку воздух в воздух вновь байдарка
в байдарку в воздух вдвинута байдарка
в байдарку вдвинута байдарка вдвинут воздух
/СОСТАВ/
*
выпуклый каин с выпуклой связкой в луне
каин связка костей и еще связка каина
и связка во свете в связке света и сам
в связке и она тяжелее чем каин в тени
кою четверть каина и еще на четверть головы
каин со связкою выпуклый каин со связ-
/ФАЗЫ ЛУНЫ/
*
и смертью — с полетом как ты один на один с тобой
целиком что ни миг один на один с Богом
как яйцо с черной изнанкой куда он откладывает себя
как гром и молния его впалая сторона
дрозд не есть дрозд он становится им что ни миг
погляди как дрозд становится дроздом —
/ДРОЗД/
*
взрываясь режет вены играет небом
эта птица не видит красную березу
кинь связку ключей проломится в точке стяженья
как витринное стекло в блеске несут с четырех сторон
смотрит на себя из четырех углов
птица собранная в прозрачный квадрат
/КВАДРАТНАЯ ПТИЦА/
*
струясь на мосту над рекой
пугая струится вещь говорит
бая похож на кокон на по-
возвышаясь и иссякая лю-
как эта как эта чжун-ни
чжун-ни говорит любая
/КОНФУЦИЙ УЧЕНИКАМ/
*
дракон над миланом ноготь леонардо несет в зубах
а в поэзии недостаточно жизни с ее втягивающими эффектами
дева на холсте влечет к ласкам и совокуплению
живопись выше поэзии говорил потому что
и вот окрепла в бороду завилась в лицо
небесная лошадь сошла дыханием с медного зеркала
/ЛЕОНАРДО/
*
состоящую из буквы вдоха и пропажи
в обратном костре ты видишь вещь как она есть
мне не поймать себя как дереву собственную листву
сдвигаются формы как слюда на мотоцикле под ветром
обратный костер горит вогнутый василек голубь
ангела белая баржа смещается под мостом
/АНГЕЛА БЕЛАЯ БАРЖА/
*
умер от инфлюэнцы зимний дракон глубок
в форме окопа женщины и осколка в лицо
мотор — из земли которую он прорыл
на хвост пошли ногти и единорог из клюни
из костей грудины и снов собрал он крепления крыл
он строил аэроплан из собственной слюны
/АПОЛЛИНЕР/
*
жокея треплет в обе стороны как флаг
хрящей и жил сирень в трубу поет
оно из праха удлиняет шаг
стекла коня превозмогая вес
от ставшего аквариумом без
четырехногое пространство отстает
/ИППОДРОМ/
*
сгущают меня в свет существовавший прежде себя самого
поползни дрозды альционы зимородки говорит гораций
меня сгущают в световую пригоршню птицы
невидимый свет унесла на плече дева астрея связанный в узел
Земля выдувает титана мышцы горы обратные с кровью глаза
брус деревянный киля выдавливает холм моря
/АСТРЕЯ ЗОЛОТОЙ ВЕК/
*
художник взглянул на птаху себя мальчика наказали
и в боге есть особенно в глазах прозерпины
коромысло есть в яблоке чтобы ствол стоял
на картине не висящей на стене их не видно
о эмма глаза твои голубиные в четыре угла снятый шагал
за стеной на той стороне стены на стене
/ЖИВОПИСЕЦ НЮРЕНБЕРГ/
*
водоворот совьет как горло антигоны
и озеро длиннее ног и лопасть
чем облака и озеро белее рук
поет но впала грудь и озеро сил нет
рулетку озеро катастрофы хор как озеро
озеро разматывает вестник из-под языка
/ОЗЕРО/
*
чтоб морю здесь себя не расплескать
и крабу наклониться коромыслом
а в черепе лучи и сталактит
и ласточки внутри кричат как дети
и столп растет из камня и ребра
борт лодки брат и ангел бородат
/СТОЛПНИК/
*
язык где лодка есть лодка есть но отсутствует
на языке птицы кричащей к ней сверху
на языке глухонемых хотя ближе и даже
и на французском не лодка не лодка и даже
не лодка не лодка не на японском
лодка на китайском не есть лодка на русском
/ЛОДКА/
*
голос мой потрясает звезды и выпрямляет траву
и я чтоб не умерла щебечу тренькаю и свищу до времени и до птиц
хрупкий камень лиц крошится движеньем неважно в кафе или в конторе
внутри рта умирает дракон а также внутри глаз и дельфина
и юбка проваливается в юбку как камень в колодец
голые колени проваливаются в голые колени пята в пяту
/ПТИЧИЙ ПРОРОК/
*
первое видит хозяйка кафе дальше святой последнее зрит никто
но под первым слоем множество истончаемых погребальная маска догадка
скульптор лицевых мышц — блаженство общее в выражении для духа и оргазма
камыши отражаются в воде как они есть и челнок а рыбак нет
если лицо это портрет кто его лепит какой внутренний скульптор
тереза изнемогающая в экстазе слева как войдешь вместе с голубиным лучом
/ЭКСТАЗ СВ. ТЕРЕЗЫ. БЕРНИНИ/
*
небо растет до себя снизу мышцу в цветок переводит терн
в левиафана шар в вергилия куб с ребенком как пагода
в комара вложен конус в пчелу пирамида
старец на третьем сдался а сила объяла небо
на втором постарел а мощь все та же
на первом юноша с волевым подбородком
/ТРИ АВТОПОРТРЕТА РЕМБРАНДТА В УФФИЦИ/
*
звездный от чела до чела
щи есть благо звездный путь
сторона любой живой ве-
при помощи оборотная
помнить их не в крестьянке — в донне
все качества соединив вос-
совершающим человека
аурой колебаньем луча
через Марс дева рожденная
бушком Афродиты от Хэсэд
играет с ласточкой с воро-
гвидо бедный слепой и глухой
свобождается в сердце светом
готовки до свершенья прообраз вы-
провождающий человека от за-
небосвод сияющий в эфире путь со-
положение проявление через
выше чем страсть важно рас-
ность сам погибнет от лихорадки
причина ссылки в заболоченную мест-
попроще — сонет приор данте —
человек и есть канцона или что
и та чье имя тридцать плещет парус
гвидо мессир в лазури монна ванна
воинствен но все же нежен
лагается от Марса возникая
эйдос с волей слит двояко amor распо-
уличен в чернокнижии что ж платонов
санта маджоре баптистерий прежде
гвидо сделавший речь кораллом
Кристине Лариной
/КАНЦОНА ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ/
*
через голову кожу в крови отравленной гидры
гнутся к рулю на финише словно сдирая с себя
сосцы и велосипедисты в блеске спиц
ветер трогает волосы грудь твердеют
на мосту из белого камня в солнце
и 600 лет спустя дамы тех времен в солнце
рысь и какаду петрарка ручей
грифы цесарка бегемот мантикора
на площади нынче зверья! жирафы гиппо-
жи морщит ветер как стекло и сколько ж
скрипит и плачет городские лу-
вот речка где и отроки и девы и мост
шуршащими как прежде ты — косой
и все играет ветр кустами изумрудными
как сириус и ветер как палач
зеркальна глубь мадонна глаз твоих
о донна в красном одеянье раненный олень
отвесной и навзрыд слюды огонь
друг друга не догонят вопль торговца
ни зеркало ни белое лицо
ка слез и ночь чужда чужда мне
ногой ноги и соловей как лод-
кровавит мне рубашку не догнать
рыдают складки платья рана
крючок от арбалета тянет выстрел
приходит смерть и коготь словно
стеклянный и родной как рысь
хрусталь невыплаканный плач
не взять за подбородок тяжесть камня
трава холма прозрачней птицы
/ПЛАЧ ПО УСОПШЕЙ ДОННЕ МЕССИРА ПЕТРАРКИ/
II. СТИХИ И ФРАГМЕНТЫ
САМОЛЕТ
Ты говоришь, как нам удержаться в шатком воздухе, в котором даже ласточки сгорают, задев землю, а невесты превращаются в глину.
Пойми же, я самолет. Не деревенский дурачок - самолет. Ты говоришь, красное красней зеленого, а я самолет с красным шарфом на располосованном горле. Ты все говоришь, не переставая, крылатая лягушня, оснащенная раскаленными оловянными крыльями, падает у тебя изо рта, а белый конь скачет по берегу обожженных ресниц.
Когда не можешь найти в себе Бога, становишься самолетом. Вокруг вьются леопарды, оводы и коровы, утробно мыча и выплескивая млеко жизни и лужи семени друг на друга.
Я создал хулу на людскую саранчу; создал атом на Марсе, цветок во лбу слепой девушки, каждую смерть как собственную – от воды, огня, спирта и ангела – я создал их всех, я этого не хотел.
Голые тела мельче одетых тел, одетые тела мельче тел мертвых. Голые тела простерты вдоль глаз как белье вдоль ветра, которому я подбирал название на языке ночи.
Я завещал друзьям крота, серебряную ложку и сгоревший «москвич».
Черный прыжок в воду с серебряной соломинкой во рту.
Голую немку укутанную в героин и негасимый полет Сашки К. над зеленой водой порта.
Как станешь живым – вспыхнешь, потому что живой ты уже слишком горюч.
Однажды я расположил небосвод так, как он есть на самом деле, я стал называть вещи их собственными именами, я стал травой и потек ручьем, и пришел кролик с твоими глазами, огромный розовый кролик, в котором сидели люди земли, лучшие и достойнейшие, и они жевали вместе с кроликом свою жвачку и мурлыкали свои песни.
ЮЛА
Николаю Болдыреву
Куда уходит юла, пока стоит?
В рощи, осенние рощи уходит юла,
где деревья гудят, как она,
как она, идут.
А на Луне Каин хворост несет
в бесшумной, как гул, тишине.
Куда уходит зеркало, пока стоит?
В рощи, осенние рощи уходит оно,
может, пруд отразит, облако, может, селезня.
Куда ты уходишь, селезень,
когда гудишь, как юла,
отцеживая вес, словно запотевший фужер?
Куда мы все собрались, стоим,
покачиваясь, кивая, хватаясь
за ускользающую вертикаль.
ПОТЕРЯННЫЕ
я потерял себя, и мной потерянный себя
он тоже потерял бывает происходит так с людьми
с домами вдоль дороги
с медузой и возлюбленной пронзенной пальцем
нас больше больше
чем в год на красной площади парадов
и гидропланов в небе над рекой
нас слишком много
ведь каждого теряет каждый
а это умноженье мы как звезды
или в отчаянии говорим с богами
или становимся созвездьями несущими
кувшин или стрелу
ПРО АНГЕЛА
В губах твоих гнезда для новых птиц
Аэронавту воздух растет травой
распускаясь поляной под пудрой лиц
и рядом плывет убитый живой
Моя голова растет в огне
она растает в прозрачном льду
Ангел это когда вовне
то, что снится пловцу во рву
вспененной кролем дорожки где
львы поджидают в траве огня
и в губах твоих гнезда поют в воде
рукой отсеченной гребок храня
***
Е. З.
Дельфин безбородый
простор бороздит
и слезной породой
дороги мостит.
Как термос насущный
он вывернут в свет
вовнутрь и наружу
цилиндром одет
в волнах челобитных
в хрящ связан из круч
он вод стекловидных
твердеющий луч
Продольная мышца
слепого пятна —
подобие мысли
в разрыв полотна.
И кем кто играет —
то ль оком дельфин,
то ль око без края
изгибом глубин
ПОСЛЕПОЛУДЕННЫЙ ОТДЫХ ФАВНА
Фавн на поляне дымчат и колюч как фара в тумане а руку высунь из автомобиля – сядет голубь трудно с ним расстаться как со вторым своим сердцем
А у Нижинского два яблока-сердца яко Луна одноподобно Слънцу другое.
Когда над Нижинским-голубем слънце выше луны то вздергивает его обратная тяга веса к истоку губ и шар устоит в воздухе невесомый Фавн со срезанной с ног кожей две раны закручены в водоворот спираль поднимает к слънцу а Вацлав шепчет ему на ухо комариные песенки слюдяные сквознячки стрекозиные шорохи
А если слънце внизу то уходит Вацлав к собаке и раку к луне провалившись в свои ноги как в ямы
Менада это парижский вечер лиловое око садов столичный балаган с белым плечом оно из фонтана. Хоть авиаторы в моде вацлав летает выше аппарат его больше лунных крыльев выше летит куда не достанут пуля и поцелуй.
Я Вацлав втягивают меня комариные ночи лебяжье крылья в трубки свои молодые с розовой кровью на просвет сълнца на губах у меня кровь полета делают меня стеклянным в реке человеком в слюде
Падал я вацлав в менаду шагал в нее в белый водопад гравитация выстреливала вдоль елисейских полей как весы повалили на бок стал я глазами и женским ртом приоткрытым и глазом лиловыми белым голым бедром сам вверх ушел как перекинуть на бок угольник как крик лягушки незнаемый большеротый и дождь мельтешит в лучах зажженных фар ситроена и запах крапивы от красного рта
И говорил ему Фавн станцуй меня вацлав ноздри мои теневые скрытый мальчишеский член леденец на губах прозрачный как смерть от воздуха помнишь ловил я черную бабочку ртом черным и тесным Взлети над быком-мальчиком воздуха взлети аэропланом заряженным кровью и семенем заправленным синим зрением взлети над мордой быка не примяв незабудок мыча и рыдая
Лифарь находит его мой гамлет говорит Лифарь скажи собой как говорит подсолнух губами селезень жаром и клювом для синей воды жан целит фотоаппарат омлейкой 1938 года с ручной мускулистой выдержкой разжал световой поток черными лепестками как мавр отелло сплошное горло стекло или черное яблоко тяжко лебедь идет по воде и мурлычет и лает блистает вспышка и видит
как подошвами башмаков стоит на воздухе полный седой человек с отекшим лицом идиот а как в луже стреляет из углов невесомость сухими сильными щелчками мальчик зыблется не вонзаясь в картинку как шприц сухой в мусорном углу вышедшим из угла из себя мусорного угла
хочу быть морской птицей
ЗИМОРОДОК
Батюшков зимородком бросается в свежую рану
и роза пульсирует вырванным сердцем ацтека
старый вещий язык
Несут его ласточки черные верные
как воды мертвые как ложки мерные
вместо паруса и разговора воздушный корабль
из тел расщепленных из живого ветра
Картечь и ласточка и вышитый платок
и никогда он не был зимородком
круглоголовым длинноклювым
Но он скакал солдатом на коне
и он в гармонию входил словно в Париж,
когда светло в глазах поет кузнечик
и платье девы как авианосец
взлетает в ветре вместе с волосами
И он не будет этим этим этим
и он не будет зимородком
ведь льется плач из глаза зимородка
и льется кровь из горла зимородка
и снег идет из сердца зимней птицы
а в пристальных очах поет весна
Нет, он не птица, он, скорей, кузнечик,
смотрите, как он говорит, как выступает
и слоги длит с цезурой на второй.
Он прыгнет, как сглотнет, он верно дышит,
и он сглотнет, как прыгнет и как лев,
он длинноносый, он почти что дева,
и вологодский дождь шумиткак платье за окном.
ПИСЬМО К А. В.
Медведь из хрусталя над рощею летит
На целый дом торжеств ты не найдешь меня
Колоннами стоит вода и рыбы
в них тиграми скребутся и живут
Я сердцем был – теперь я оловянный мальчик
я дымным был столбом над крышей и был буквой
теперь я в хрустале кричу медведем
удерживая звуки тетраграммы
чтоб тело вымолвить что не истлеет белым
не лишнее и как свое у Бога
я блещу зубами и лечу
и я лопатой рою яму в воздухе
чтобы уйти в него по плечи и оттуда
казаться лишней миру головой
Одновременный ритм нас рвет как сеть
с серебряной плотвицей
но нет нам перемен в ее глуби глубин с водой
я есмь – одно на всех в торжественной ночи
и в душном ветре,
кто б ни был тут - аркадий иль убийца
иль голубь вылепил твои глаза без боли
Я летчик твой разбитый как хрусталь
у быстрой речки где живут ондатры и теченья
и ходят мертвые как ангелы из завтра
и губы красные твои мне раненным пальто
от горла до земли вдруг грудь раскрыли
где движутся и птицы и круги
Я погибал я деревянный мальчик
стопой я шел к двуоким водам Стикса
с кукушкой на плече и горечью земной
выплевывая сладкую монету
Все потому что кровь твоя как лодка
Все потому что там скворцы прибиты
как братья на стене что вдаль не улетели
и я за них их крик в себе нашел
Я на мосту стою и как аквариум
снег обнимаю с фонарями что в цвету
словно Адамов череп я зарыт в печальный город
быть перекрестком земляного мира для
всех тех кто воскресал и не воскрес
о как их много!
они как люди с головами рыб
их стаи в парках и в автомобилях
болят друг другом но как птица спеть не могут
я приведу тебе кораблик смерти
Он кособок и как дитя нескорый кто его поймет
смерть кормит нас как Гамлета чтоб он взошел
как мы с тобой цветками без одежд
как свет что гонится сам за собой за чистым светом
двойною ласточкой играя сам с собой
ПАМЯТИ МАРИНЫ Н.
Тебя удвоила зима
и пролетевший в снеге лебедь
трубил в трубу и говорил: уок!
о временах он знал по буквам
а те о времени не знали
их оловянными гораций написал
их дождь еще не прочитал
журавль не говорил
шли синие матросы по мосту
из синего воздушного состава
и чайка им кричала из небес
как будто бы кувшин перевернули -
из сферы марса в сферу вечных звезд
в спине их ветер лег как мост
А позвонок хранит в себе зенит
он синей буквой воздух говорит
и кошкой тонущей орет словно сирень
и к беатриче целый день идет на ощупь
Напротив церкви
На Соколе, где в камень лег Багратион
стояла ты в пальто коротком
застенчиво как от единорога
вжимаясь в наклоненное стекло
что грузчики несли с пружинами в ногах
и сжатый свет в нем рвался на простор
а скорлупа лица в волнах качалась
как будто бы бранкузи был как ветер
Бежал трамвай. Сирень кривила губы.
и ветер огибал тугую блузку.
теперь твой свет раскрыт
и двух поверхностей нет больше у стекла
А на ногах идет в Москве единорог
бьет кулаком в кулак роняет перья
он так теперь широк, как Африка иль простыня,
он как аэродром что тщится
собой нащупать точку собственного схода
припоминая внутреннюю линзу
где в фокусе в огонь сгустилась суть,
но ускользает от себя всей ширью,
как будто бы от центра веса айсберг что подтаял
и падает в себя вниз головой
я говорю о жизни и о смерти
и говоря о жизни и о смерти
я говорю о жизни и о смерти
я говорю о том что видит шар
смещаясь к центру говоря о жизни
и смерти и нащупав центр
где ничего отдельно не бывает
он падая в себя в тебя впадает
И как толкалась блузка в ветре
дыханья.
А теперь в реке
плывет баржа потом еще одна
потом еще в них зайчики дрожат
и ржавый цвет бортов как будто цвет табачный.
и вот еще по зеркалу реки
плывет одна и вот еще баржа
как и у тех – с матросом на корме
потом другая их не отличить
Потом еще, еще, чего ж ты ждешь
вместо матроса ангела не будет,
а будут снова снова все с матросом
и если он однажды вдруг исчезнет
тебя охватит странная тревога
нездешняя как будто трубный звук
прошел сквозь мир его колебля
но тут возникнет вновь баржа и снова
с матросом на корме и ржавчиной и вновь
за ней потянется как тень другая.
АФРОДИТА (ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ)
Афродита сильнее волка, а волк в шерсти, и клок с паршивой в горсти. Комья гари летят вместо булыжников. Афродита булыжника тверже, белую лижет ей руку волк, извилист как шелк.
Шерсть, шелк и волк, волк. Сам себе легкий полк.
И снег летит на бритву, на бровь летит и на брег. Слепим снежок без крови. И летит этот снег наг. И летит белый снег в бок..
Скажу еще. Скажу улица, скажу в снегу. Торжок ли, Владикавказ. Волк смотрит на Владикавказ в щелку в шелку, в прорези глаз смотрит сверху, из города мертвых. Живой ли волк смотрит из города мертвых или город мертвых смотрит сквозь волка?
Афродита сильнее мертвых, Афродита слабее земли. Волк ей боль и любовник, и скользкий, и скалящий зубы. Афродита влечет к себе мышцы-мышцы, а сама она воздух-воздух и сама она - роза-плоть – оборотная сторона огня-брата-оборотня. Мышцы волка и мышцы флага сродни булыжнику, сродни бу-бу. Афродита - огнь, видимый в зеркало оком без века, потому-то ей брат не волк, потому-то ей враг не полк - петух со срезанным гребнем, с зеленой травой в кривой глотке.
Петух стоит на страже слева, а волк стоит справа. Время любви и проказы, а между - тишь, как колодец с дегтем, телом и папоротником. Тишь, безмолвие, молчь.
Двери открыты в ночь – там звезда парит как булыжник с кварцем. Ты тиха, ты фиалкоочита. Твои губы безмолвны, а кровь уснула. Фиолетовый город завтра падет. С офисами, канцеляриями и бойницами. Пламя как туша быка из-под фартука мясника. Следом - подкова в пыли, да исход босиком по стеклу, прощай Илион. Эней-брадобрей, кричу тебе - кукарЕку!
Я уйду от тебя, породившей волну в море, смолу в лодке и млеко в груди, которой я вскормлен. Уйду от волчьего кашля, горящего камня и сухопарого петуха.
Ах, лазурь, услада бедной голубки! Ах, города из плоти! Я знаю, не ты убила меня.
ПУТЕШЕСТВИЕ К РОЗЕ
Странная это была роза. Она напоминала получеловека-полуракушку. На этом можно было бы остановиться, но я только начал, и думаю, что описанию этому не будет конца, если я захочу вам передать, что же это был за цветок. Я могу потратить дни, людей – самых прекрасных людей из моей сияющей между ресниц юности, я могу запрячь лучшую лошадь с Беговой, Квадрата или Саньку, а потом убить ее в стойле и намотать ее кишки на вилы, я могу рассказать, как я впервые сблизился с женщиной на холодной даче на матрасе, покрытом инеем и как пар шел у нас с детских губ, - и тогда я только-только приступлю к описанию розы. Я мог бы с таким же успехом и с той же целью описать шмеля или фразу Малевича по поводу своих достижений, но тогда я все же буду описывать шмеля или Малевича, а не розу, и, двигаясь в обратном направлении, уткнусь в ограниченного поляка или в насекомое, а я хочу – в цветок. Мы все двигаемся в разных направлениях одновременно, и фраза «мы едем в одном поезде, но в разные стороны», больше не вызывает у меня смеха, она вызывает тихую улыбку. Цветущая ветка над прудом с утками – двигается в глубь себя, в моих глазах, в ширь небосвода, разворачиваясь и сворачиваясь в направлении вчера и опадая завтра.
Я хотел бы, закончив свое описание, уткнуться в розу. Интересно, изменится ли она, когда я вернусь к ней? Или изменюсь я сам? Может быть от полуцветка и получеловека больше ничего не останется, а будет лишь высыхающий след предмета на полировке стола или тихий монстр, разящий псиной. И все же, описывая розу, я создаю новый язык для мира, не меньший, чем создал Иероним, разжавший когти льва и вложивший в них фиалку новой жизни. И пока он разжимал эти когти, чтобы вложить фиалку и делал свой перевод, он творил будущую Европу, не ведая о том, потому что всегда творишь великое, занимаясь своим делом, где должен быть клык, фиалка и буква.
Уткнуться в розу становится моей мечтой, пока я пишу эти слова и звуки, пока я создаю новый язык миру, а он даже не ведает о том. Уткнуться в розу можно только тогда, когда ты ушел так далеко от нее в смыслах, шагах, вещах и выдохах, что для того, чтобы вернуться к ней, нужно умереть.
«Была», «получеловека», «можно», «потратить» – вот он новый язык, который складывается, если читать каждое третье слово написанных фраз, и если это продолжить, то они, эти слова, обрастут шкурой тигра, кольцом червя, ресницами красавицы. И так – до бесконечности. Ибо собравшись в предметы, звери распадутся в новые слова, в новый код.
Я раздаю смыслы, как плывущий кролем хрустальные гребки под водой, похожие на расплеснутые слюдяные розы. Я танцую под мусульманскую музыку и расширяю свою рану, которая предшествовала моему рождению, я – иду. Драконы, разрушенные стадионы, работа в подвале с цветным стеклом, которое скалываешь победитовым молотком, чистый спирт над мостом через Оку прямо из горлышка, тихие вечера со стрекотом кузнечика под дождем – сопровождают меня. Чтобы описать розу нужно поменять пол, цвет глаз, глубину души, частоту пульса, дату рождения, перестать убивать других, лечь рядом со львом, стать буквой, вывести больную старуху на вершину горы, откуда видно море.
Каждому лепестку – по святому. Каждой клеточке – по Юпитеру и падающей снежинке на Масловке. Чем глубже, тем радостней. Теперь роза везде. Как жизнь и смерть, метаморфозы и остальные вещи, которых я не могу узнать, как кузнечик, глядящий в зеркало.
Я принес вам мир, сказал странник. Я принес вам розу говорю я. Вдохните ее запах и не верьте мне. С самого начала меня тут не было.
ЕВРОПА
Европа расположена между двух дельфинов, в каждом из их глаз. Мы видим глаза дельфинов в прыжке, и в каждом из них стоит Европа и смотрит на нас, но мы не видим Европы. Мы видим ее то, как серебряный обруч с голубем, то, как сдохшую под ржавой скобой мышь, то как сияние луны с бирюзовыми глазами. Я всегда, да всегда, да всегда! я всегда – ибо Европа тут – хотел написать о Европе, о чахлом деревце на берегу ручья с распевающей плывущей девой, о ее синих в ручье и чьих-то выжженных на берегу, красных глазах, и еще много серебра, отчетливого, как крестик на загорелой груди мальчика.
Мы не видим Европы. Как распевающая дева смотрит из-под воды, уходя все глубже. Вот что случается с лицом распевающей девы, вот что случается с ее лицом. Я помнил, но забыл по мере того как лицо девы забывало о себе самом, меняясь и уходя в глубь к мальчику с оловянным крестиком на загорелой груди. а там, еще глубже, старуха выплакивает свое тело, слеза за слезой, в сухие руки, влажные слезы, прозревая как Лазарь, но никто не видал. Туманное лицо ушло в матовую, в зеленую воду. Никто ничего не видал после этого. Не надо ничего говорить.
Уйдем вместе с лицом из слоновой кости и губного золота, но только кто осмелится поцеловать руку трехдневной старухе или выдержать взгляд мертвого.
Вот что случается с ее лицом, потому что оно таит внутри себя твое лицо, сделанное из праха, а ее губы - твои губы, сделанные из слова, а ее лоб – твой лоб, сформованный из могильной глины и осколков могильных костей как будто наполеон.
И лишь утонув, хрипя водой, набранной в легкие, в тишине дна с одинокой рыбкой-скорпионом, с зайчиками на дне, в хладе и рокоте водорослей на крови, сможешь ее увидеть. Не забыть, вспоминая собой себя, и увидеть и опознать чужими глазами.
Я не видел своей Европы, покуда не захлебнулся, покуда не умер, покуда не стал на подводный песок как солдат без веса во вздыбленной облаком рубахе.
О ненаглядная! – край мертвецов, сверкающая зеница моего вытекшего глаза, не ты ли есть мудрость вокзалов и узость туфли на женской ступне, сладость парная рифм и парная губ, глиняная и разбежная пружина сердца
.
Ах, бьет бык ногами, ах хрипит и косит глазом, ах грязные в нечистотах окопы, аэропланы, газ, отравленные города, библиотеки, разрушенные кварталы.
Встречу тебя, ибо стою наклонившись на дне.
Встречу, ибо тихие сквознячки воды пищат в моих вещих ушах, а я молчу, чая воскресение в непрерывной, песне, более верной, чем пес, дождавшийся хозяина и издохший.
Это способ сказать Европа телом, не языком – движеньем его обрубка то, что уже не слова, а бык. Бык быка, синь сини, гугнивое мычание моря. Она смотрит на меня пристально и целует остаток мускулистого подлого жала, стесавшегося о речь.
Юная, как сирень на деревенском окошке, как снег под босой ногой.
Все найдут тебя утонув, все родятся опять, все станут Европой, холодом, чистотой, цветущим садом, покосившейся дверью.
КАНАТОХОДЕЦ
Он идет канатоходец, он изрытый. Вывернулась плоть, вынута чулками, полупрозрачными, перебирающими воздух – вместо выбранной глины из тела, ощупывает воздух, а там свечи звенят как гильзы. Хор поет. В одной комнате тела идет в кровать женщина-кузнечик, в другой загорелый мальчик в трусах режет вены, в третьей краб тормошит падаль на пляже.
Изрыт ходами, полупрозрачный, держит баланс.
Кого несет он в себе, себя ли несет и в себе ли других, что его в нем несут, углубляясь в себя до пропажи? Лампа в лампу заходит порой далеко, так что кажется, что погасла. Небо в небо заходит так высоко, что кажется, что воскресло. Женщина канула в женщине, а земля в земле. Далеко уходят ходы в тело, если качнуться на проволоке, продлить судьбу и усилить свет.
Бабочка крутится вокруг головы как брелок, и может пойти по любой, пока идет между башен. Бедная русалка, звонкая глина, выплакивает его между фонарем на мачте и плеском дельфина. F- 2 поливает напалмом джунгли.. Вещь говорит мама пульсирующими губами. Старуха хрипло шепчет – опухоль в горле, в глазах голубое небо.
Все мы растворимся, словно лед в теплой воде, иссякая изнутри себя, двигаясь к нутру себя иссяканьем, словно бы ледником, тая, находя траву на альпийских лугах. Птица поет на ветке. Все мы уйдем, оставив пустоты, светлые и теплые, от руки и виска, от щеки и пяты, как в Помпее.
Он идет канатоходец, балансируя, иссякая, мигая свечкой.
Лауреат премии журнала «Дети Ра» за 2016 год.
Лауреат Большой премии «Московский наблюдатель» за 2017 год.
Автор поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, романов и эссе, посвященных проблемам поэзии. Основные издания – поэзия: «Ангел пинг-понговых мячиков» (2004, Саратов, «Артсистема»), «Самурай» (2007, Арго-Риск), «Парусник Ахилл» (2005, Наука), «Часослов Ахашвероша», «Проект Данте» (изд. Водолей, 2014), романы: «Кукла по имени Долли» и «Мотылек» (оба 2008, изд-во Эксмо), «Матрос на мачте» (2013, Центр современной литературы), «Клуб Элвиса Пресли» (2017, Алетейя), воспоминания: «Сын Человеческий» (2014, Эксмо), книги эссе и статей: «Реставрация бабочки», «Свет святыни», «Письма о поэзии», «Нулевая строфа»
Печатался в журналах "Новая Юность", «Волга», "Комментарии", "Арион", "Октябрь", "Дружба народов", "Воздух", «Новый мир», «Знамя», «Плавучий мост», «Урал» и др.
ПОЯСНЕНИЕ К ЦИКЛУ
Это стихи из цикла, отчасти ориентированного на поэтику «И-цзин», китайской "Книги Перемен", опирающейся на гексаграммы, состоящие из шести линий (мужских и женских).
Графика письменной речи всегда соответствовала 3-м из основных для Европы стихий — воде (речь-реченька), воздуху и земле. Т.е. запись располагалась, в основном, слева направо (или справа налево) и сверху вниз. «Огненный» (всегда восходящий) вектор в письменности стопроцентно отсутствовал. Мне показалось интересным последовать в том направлении, на котором строится код гексаграмм — снизу вверх.
Ведь так горит костер, так растут цветы и деревья, люди и животные. Так летают птицы.
Архаичность письма естественно предполагает отсутствие прописных букв и знаков препинания, как это практиковали авторы берестяных грамот и других архаических текстов на Востоке и Западе. Здесь подобная графика и правописание не являются сигнификацией, отсылающей к тому или иному «современному» тренду. К авангардному письму поэтика «гексаграмм» не имеет отношения по тем же самым причинам.
Со временем я попробовал построить из таких гексаграмм-строф более протяженные вещи, тоже написанные снизу вверх и понял, что практика стала еще интересней, трещинки в эмали стихотворения засветились новыми смыслами и зияниями, а протяженность, удлиняя «время роста», дала момент некоторого безумия, сходного с «безумием» природы. Я назвал эти стихотворения «Канцоной Кавальканти» и «Плачем по усопшей Донне».
Эти стихи также читаются снизу вверх — каждое.
Александру Колдеру в свое время было важнее поменять точку опоры скульптуры, чем Гогену место живописной практики. Собственно, это подготовка к невесомости, к которой подбирался и Гауди, собирая модель своего собора Sagrada Família в положении «вверх ногами» (сохранилась фотография). Такое желание говорит не о внешних вещах — сделать, как никто до меня, а о стремлении к контакту с силами фундаментальными, «выпрямляющими мертвецов» по выражению поэта, задействованными в росте и преодолевающими гравитацию.
Сила, заставляющая строить гексаграмму снизу вверх — та же сила, что находится в рыбном пузыре, влекущем окуня выше или ниже, в крыльях на пяте Гермеса и в «органе вдохновения», не только переворачивающем пространство, но и останавливающем время.
Заглавия и посвящения стихотворений, в силу названных причин, находятся ниже самого стихотворения.
*
и дирижабль как Данте стынет в небе
вынь из себя себя из слова все слова
вынь яблоки из яблока вынь лица из лица
из пустоты поет единственная вне времен
включая ту последнюю что видишь
вынь говорю из птицы лишних птиц
/ЛИШНЕЕ/
*
как белое ружье без крови
и на холме слоны лежат
он в солнце втоптан девою разжат
в окне солдат лежит и умирает
еще аккордеон под окнами играет
из воздуха грудную кость достань
/СЛОНЫ/
*
бабочки перевернутого слова
бабочка без обратной
что человек без ребра куда вошел
до центростремительной створки
стягивающего речь до тела
моллюска мычание внутрь
/МОЛЛЮСК/
*
ной сетке на миг в какой из ячеек спрятан гребень
мощными ногамивнезапен как мяч в баскетболь-
обезглавленный петух бежит по кругу перебирая
бронзовый муж колеблется свершая святой обряд
белой арки девичьих ног в сгущенной ее пустоте
чиста одежда навсикаи пальцы белы белы от ручья
/НАВСИКАЯ/
*
не красный куб это не красный куб
колокольчик синий алтарь колокольчик не
синий колокольчик синий синий не
это не куб это не красный не куб это
красный куб это не красный не куб
красный куб это красный куб это
/КРАСНЫЙ КУБ/
*
нужна рука и шелест сарафана
сам воздух не застрелится ему
сумой в обрывистом как ласточка пути
князь Му дороге был конем себе другим
червь червю был как череп и как чрево
оса осе осой была грозой
/САРАФАН/
*
с одной головой ветер вытянут в ноздри
слипшемся шаге похожа на бег иноходца
танцующая танго пара в широком
духа в осень Навсикии с бельем у моря
на тележках провал синего воз —
трибуны пусты переговариваются жокеи
О. Асиновскому
/ТАНГО/
*
звездой как частью сдвигая общность всего
и нежно перемещая выждав вместе с
Венерой ли Сатурном) или бесстрастно
ды (Марса в констелляции скажем с
бо отрывая его от породившей звез-
две возможности перемещать слово ли-
/ARS POETICA/
*
вновь воздух так и с лицами со всем
а в воздух вдвинута байдарка и в нее
с волной такое не пройдет не тот состав
в байдарку воздух в воздух вновь байдарка
в байдарку в воздух вдвинута байдарка
в байдарку вдвинута байдарка вдвинут воздух
/СОСТАВ/
*
выпуклый каин с выпуклой связкой в луне
каин связка костей и еще связка каина
и связка во свете в связке света и сам
в связке и она тяжелее чем каин в тени
кою четверть каина и еще на четверть головы
каин со связкою выпуклый каин со связ-
/ФАЗЫ ЛУНЫ/
*
и смертью — с полетом как ты один на один с тобой
целиком что ни миг один на один с Богом
как яйцо с черной изнанкой куда он откладывает себя
как гром и молния его впалая сторона
дрозд не есть дрозд он становится им что ни миг
погляди как дрозд становится дроздом —
/ДРОЗД/
*
взрываясь режет вены играет небом
эта птица не видит красную березу
кинь связку ключей проломится в точке стяженья
как витринное стекло в блеске несут с четырех сторон
смотрит на себя из четырех углов
птица собранная в прозрачный квадрат
/КВАДРАТНАЯ ПТИЦА/
*
струясь на мосту над рекой
пугая струится вещь говорит
бая похож на кокон на по-
возвышаясь и иссякая лю-
как эта как эта чжун-ни
чжун-ни говорит любая
/КОНФУЦИЙ УЧЕНИКАМ/
*
дракон над миланом ноготь леонардо несет в зубах
а в поэзии недостаточно жизни с ее втягивающими эффектами
дева на холсте влечет к ласкам и совокуплению
живопись выше поэзии говорил потому что
и вот окрепла в бороду завилась в лицо
небесная лошадь сошла дыханием с медного зеркала
/ЛЕОНАРДО/
*
состоящую из буквы вдоха и пропажи
в обратном костре ты видишь вещь как она есть
мне не поймать себя как дереву собственную листву
сдвигаются формы как слюда на мотоцикле под ветром
обратный костер горит вогнутый василек голубь
ангела белая баржа смещается под мостом
/АНГЕЛА БЕЛАЯ БАРЖА/
*
умер от инфлюэнцы зимний дракон глубок
в форме окопа женщины и осколка в лицо
мотор — из земли которую он прорыл
на хвост пошли ногти и единорог из клюни
из костей грудины и снов собрал он крепления крыл
он строил аэроплан из собственной слюны
/АПОЛЛИНЕР/
*
жокея треплет в обе стороны как флаг
хрящей и жил сирень в трубу поет
оно из праха удлиняет шаг
стекла коня превозмогая вес
от ставшего аквариумом без
четырехногое пространство отстает
/ИППОДРОМ/
*
сгущают меня в свет существовавший прежде себя самого
поползни дрозды альционы зимородки говорит гораций
меня сгущают в световую пригоршню птицы
невидимый свет унесла на плече дева астрея связанный в узел
Земля выдувает титана мышцы горы обратные с кровью глаза
брус деревянный киля выдавливает холм моря
/АСТРЕЯ ЗОЛОТОЙ ВЕК/
*
художник взглянул на птаху себя мальчика наказали
и в боге есть особенно в глазах прозерпины
коромысло есть в яблоке чтобы ствол стоял
на картине не висящей на стене их не видно
о эмма глаза твои голубиные в четыре угла снятый шагал
за стеной на той стороне стены на стене
/ЖИВОПИСЕЦ НЮРЕНБЕРГ/
*
водоворот совьет как горло антигоны
и озеро длиннее ног и лопасть
чем облака и озеро белее рук
поет но впала грудь и озеро сил нет
рулетку озеро катастрофы хор как озеро
озеро разматывает вестник из-под языка
/ОЗЕРО/
*
чтоб морю здесь себя не расплескать
и крабу наклониться коромыслом
а в черепе лучи и сталактит
и ласточки внутри кричат как дети
и столп растет из камня и ребра
борт лодки брат и ангел бородат
/СТОЛПНИК/
*
язык где лодка есть лодка есть но отсутствует
на языке птицы кричащей к ней сверху
на языке глухонемых хотя ближе и даже
и на французском не лодка не лодка и даже
не лодка не лодка не на японском
лодка на китайском не есть лодка на русском
/ЛОДКА/
*
голос мой потрясает звезды и выпрямляет траву
и я чтоб не умерла щебечу тренькаю и свищу до времени и до птиц
хрупкий камень лиц крошится движеньем неважно в кафе или в конторе
внутри рта умирает дракон а также внутри глаз и дельфина
и юбка проваливается в юбку как камень в колодец
голые колени проваливаются в голые колени пята в пяту
/ПТИЧИЙ ПРОРОК/
*
первое видит хозяйка кафе дальше святой последнее зрит никто
но под первым слоем множество истончаемых погребальная маска догадка
скульптор лицевых мышц — блаженство общее в выражении для духа и оргазма
камыши отражаются в воде как они есть и челнок а рыбак нет
если лицо это портрет кто его лепит какой внутренний скульптор
тереза изнемогающая в экстазе слева как войдешь вместе с голубиным лучом
/ЭКСТАЗ СВ. ТЕРЕЗЫ. БЕРНИНИ/
*
небо растет до себя снизу мышцу в цветок переводит терн
в левиафана шар в вергилия куб с ребенком как пагода
в комара вложен конус в пчелу пирамида
старец на третьем сдался а сила объяла небо
на втором постарел а мощь все та же
на первом юноша с волевым подбородком
/ТРИ АВТОПОРТРЕТА РЕМБРАНДТА В УФФИЦИ/
*
звездный от чела до чела
щи есть благо звездный путь
сторона любой живой ве-
при помощи оборотная
помнить их не в крестьянке — в донне
все качества соединив вос-
совершающим человека
аурой колебаньем луча
через Марс дева рожденная
бушком Афродиты от Хэсэд
играет с ласточкой с воро-
гвидо бедный слепой и глухой
свобождается в сердце светом
готовки до свершенья прообраз вы-
провождающий человека от за-
небосвод сияющий в эфире путь со-
положение проявление через
выше чем страсть важно рас-
ность сам погибнет от лихорадки
причина ссылки в заболоченную мест-
попроще — сонет приор данте —
человек и есть канцона или что
и та чье имя тридцать плещет парус
гвидо мессир в лазури монна ванна
воинствен но все же нежен
лагается от Марса возникая
эйдос с волей слит двояко amor распо-
уличен в чернокнижии что ж платонов
санта маджоре баптистерий прежде
гвидо сделавший речь кораллом
Кристине Лариной
/КАНЦОНА ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ/
*
через голову кожу в крови отравленной гидры
гнутся к рулю на финише словно сдирая с себя
сосцы и велосипедисты в блеске спиц
ветер трогает волосы грудь твердеют
на мосту из белого камня в солнце
и 600 лет спустя дамы тех времен в солнце
рысь и какаду петрарка ручей
грифы цесарка бегемот мантикора
на площади нынче зверья! жирафы гиппо-
жи морщит ветер как стекло и сколько ж
скрипит и плачет городские лу-
вот речка где и отроки и девы и мост
шуршащими как прежде ты — косой
и все играет ветр кустами изумрудными
как сириус и ветер как палач
зеркальна глубь мадонна глаз твоих
о донна в красном одеянье раненный олень
отвесной и навзрыд слюды огонь
друг друга не догонят вопль торговца
ни зеркало ни белое лицо
ка слез и ночь чужда чужда мне
ногой ноги и соловей как лод-
кровавит мне рубашку не догнать
рыдают складки платья рана
крючок от арбалета тянет выстрел
приходит смерть и коготь словно
стеклянный и родной как рысь
хрусталь невыплаканный плач
не взять за подбородок тяжесть камня
трава холма прозрачней птицы
/ПЛАЧ ПО УСОПШЕЙ ДОННЕ МЕССИРА ПЕТРАРКИ/
II. СТИХИ И ФРАГМЕНТЫ
САМОЛЕТ
Ты говоришь, как нам удержаться в шатком воздухе, в котором даже ласточки сгорают, задев землю, а невесты превращаются в глину.
Пойми же, я самолет. Не деревенский дурачок - самолет. Ты говоришь, красное красней зеленого, а я самолет с красным шарфом на располосованном горле. Ты все говоришь, не переставая, крылатая лягушня, оснащенная раскаленными оловянными крыльями, падает у тебя изо рта, а белый конь скачет по берегу обожженных ресниц.
Когда не можешь найти в себе Бога, становишься самолетом. Вокруг вьются леопарды, оводы и коровы, утробно мыча и выплескивая млеко жизни и лужи семени друг на друга.
Я создал хулу на людскую саранчу; создал атом на Марсе, цветок во лбу слепой девушки, каждую смерть как собственную – от воды, огня, спирта и ангела – я создал их всех, я этого не хотел.
Голые тела мельче одетых тел, одетые тела мельче тел мертвых. Голые тела простерты вдоль глаз как белье вдоль ветра, которому я подбирал название на языке ночи.
Я завещал друзьям крота, серебряную ложку и сгоревший «москвич».
Черный прыжок в воду с серебряной соломинкой во рту.
Голую немку укутанную в героин и негасимый полет Сашки К. над зеленой водой порта.
Как станешь живым – вспыхнешь, потому что живой ты уже слишком горюч.
Однажды я расположил небосвод так, как он есть на самом деле, я стал называть вещи их собственными именами, я стал травой и потек ручьем, и пришел кролик с твоими глазами, огромный розовый кролик, в котором сидели люди земли, лучшие и достойнейшие, и они жевали вместе с кроликом свою жвачку и мурлыкали свои песни.
ЮЛА
Николаю Болдыреву
Куда уходит юла, пока стоит?
В рощи, осенние рощи уходит юла,
где деревья гудят, как она,
как она, идут.
А на Луне Каин хворост несет
в бесшумной, как гул, тишине.
Куда уходит зеркало, пока стоит?
В рощи, осенние рощи уходит оно,
может, пруд отразит, облако, может, селезня.
Куда ты уходишь, селезень,
когда гудишь, как юла,
отцеживая вес, словно запотевший фужер?
Куда мы все собрались, стоим,
покачиваясь, кивая, хватаясь
за ускользающую вертикаль.
ПОТЕРЯННЫЕ
я потерял себя, и мной потерянный себя
он тоже потерял бывает происходит так с людьми
с домами вдоль дороги
с медузой и возлюбленной пронзенной пальцем
нас больше больше
чем в год на красной площади парадов
и гидропланов в небе над рекой
нас слишком много
ведь каждого теряет каждый
а это умноженье мы как звезды
или в отчаянии говорим с богами
или становимся созвездьями несущими
кувшин или стрелу
ПРО АНГЕЛА
В губах твоих гнезда для новых птиц
Аэронавту воздух растет травой
распускаясь поляной под пудрой лиц
и рядом плывет убитый живой
Моя голова растет в огне
она растает в прозрачном льду
Ангел это когда вовне
то, что снится пловцу во рву
вспененной кролем дорожки где
львы поджидают в траве огня
и в губах твоих гнезда поют в воде
рукой отсеченной гребок храня
***
Е. З.
Дельфин безбородый
простор бороздит
и слезной породой
дороги мостит.
Как термос насущный
он вывернут в свет
вовнутрь и наружу
цилиндром одет
в волнах челобитных
в хрящ связан из круч
он вод стекловидных
твердеющий луч
Продольная мышца
слепого пятна —
подобие мысли
в разрыв полотна.
И кем кто играет —
то ль оком дельфин,
то ль око без края
изгибом глубин
ПОСЛЕПОЛУДЕННЫЙ ОТДЫХ ФАВНА
Фавн на поляне дымчат и колюч как фара в тумане а руку высунь из автомобиля – сядет голубь трудно с ним расстаться как со вторым своим сердцем
А у Нижинского два яблока-сердца яко Луна одноподобно Слънцу другое.
Когда над Нижинским-голубем слънце выше луны то вздергивает его обратная тяга веса к истоку губ и шар устоит в воздухе невесомый Фавн со срезанной с ног кожей две раны закручены в водоворот спираль поднимает к слънцу а Вацлав шепчет ему на ухо комариные песенки слюдяные сквознячки стрекозиные шорохи
А если слънце внизу то уходит Вацлав к собаке и раку к луне провалившись в свои ноги как в ямы
Менада это парижский вечер лиловое око садов столичный балаган с белым плечом оно из фонтана. Хоть авиаторы в моде вацлав летает выше аппарат его больше лунных крыльев выше летит куда не достанут пуля и поцелуй.
Я Вацлав втягивают меня комариные ночи лебяжье крылья в трубки свои молодые с розовой кровью на просвет сълнца на губах у меня кровь полета делают меня стеклянным в реке человеком в слюде
Падал я вацлав в менаду шагал в нее в белый водопад гравитация выстреливала вдоль елисейских полей как весы повалили на бок стал я глазами и женским ртом приоткрытым и глазом лиловыми белым голым бедром сам вверх ушел как перекинуть на бок угольник как крик лягушки незнаемый большеротый и дождь мельтешит в лучах зажженных фар ситроена и запах крапивы от красного рта
И говорил ему Фавн станцуй меня вацлав ноздри мои теневые скрытый мальчишеский член леденец на губах прозрачный как смерть от воздуха помнишь ловил я черную бабочку ртом черным и тесным Взлети над быком-мальчиком воздуха взлети аэропланом заряженным кровью и семенем заправленным синим зрением взлети над мордой быка не примяв незабудок мыча и рыдая
Лифарь находит его мой гамлет говорит Лифарь скажи собой как говорит подсолнух губами селезень жаром и клювом для синей воды жан целит фотоаппарат омлейкой 1938 года с ручной мускулистой выдержкой разжал световой поток черными лепестками как мавр отелло сплошное горло стекло или черное яблоко тяжко лебедь идет по воде и мурлычет и лает блистает вспышка и видит
как подошвами башмаков стоит на воздухе полный седой человек с отекшим лицом идиот а как в луже стреляет из углов невесомость сухими сильными щелчками мальчик зыблется не вонзаясь в картинку как шприц сухой в мусорном углу вышедшим из угла из себя мусорного угла
хочу быть морской птицей
ЗИМОРОДОК
Батюшков зимородком бросается в свежую рану
и роза пульсирует вырванным сердцем ацтека
старый вещий язык
Несут его ласточки черные верные
как воды мертвые как ложки мерные
вместо паруса и разговора воздушный корабль
из тел расщепленных из живого ветра
Картечь и ласточка и вышитый платок
и никогда он не был зимородком
круглоголовым длинноклювым
Но он скакал солдатом на коне
и он в гармонию входил словно в Париж,
когда светло в глазах поет кузнечик
и платье девы как авианосец
взлетает в ветре вместе с волосами
И он не будет этим этим этим
и он не будет зимородком
ведь льется плач из глаза зимородка
и льется кровь из горла зимородка
и снег идет из сердца зимней птицы
а в пристальных очах поет весна
Нет, он не птица, он, скорей, кузнечик,
смотрите, как он говорит, как выступает
и слоги длит с цезурой на второй.
Он прыгнет, как сглотнет, он верно дышит,
и он сглотнет, как прыгнет и как лев,
он длинноносый, он почти что дева,
и вологодский дождь шумиткак платье за окном.
ПИСЬМО К А. В.
Медведь из хрусталя над рощею летит
На целый дом торжеств ты не найдешь меня
Колоннами стоит вода и рыбы
в них тиграми скребутся и живут
Я сердцем был – теперь я оловянный мальчик
я дымным был столбом над крышей и был буквой
теперь я в хрустале кричу медведем
удерживая звуки тетраграммы
чтоб тело вымолвить что не истлеет белым
не лишнее и как свое у Бога
я блещу зубами и лечу
и я лопатой рою яму в воздухе
чтобы уйти в него по плечи и оттуда
казаться лишней миру головой
Одновременный ритм нас рвет как сеть
с серебряной плотвицей
но нет нам перемен в ее глуби глубин с водой
я есмь – одно на всех в торжественной ночи
и в душном ветре,
кто б ни был тут - аркадий иль убийца
иль голубь вылепил твои глаза без боли
Я летчик твой разбитый как хрусталь
у быстрой речки где живут ондатры и теченья
и ходят мертвые как ангелы из завтра
и губы красные твои мне раненным пальто
от горла до земли вдруг грудь раскрыли
где движутся и птицы и круги
Я погибал я деревянный мальчик
стопой я шел к двуоким водам Стикса
с кукушкой на плече и горечью земной
выплевывая сладкую монету
Все потому что кровь твоя как лодка
Все потому что там скворцы прибиты
как братья на стене что вдаль не улетели
и я за них их крик в себе нашел
Я на мосту стою и как аквариум
снег обнимаю с фонарями что в цвету
словно Адамов череп я зарыт в печальный город
быть перекрестком земляного мира для
всех тех кто воскресал и не воскрес
о как их много!
они как люди с головами рыб
их стаи в парках и в автомобилях
болят друг другом но как птица спеть не могут
я приведу тебе кораблик смерти
Он кособок и как дитя нескорый кто его поймет
смерть кормит нас как Гамлета чтоб он взошел
как мы с тобой цветками без одежд
как свет что гонится сам за собой за чистым светом
двойною ласточкой играя сам с собой
ПАМЯТИ МАРИНЫ Н.
Тебя удвоила зима
и пролетевший в снеге лебедь
трубил в трубу и говорил: уок!
о временах он знал по буквам
а те о времени не знали
их оловянными гораций написал
их дождь еще не прочитал
журавль не говорил
шли синие матросы по мосту
из синего воздушного состава
и чайка им кричала из небес
как будто бы кувшин перевернули -
из сферы марса в сферу вечных звезд
в спине их ветер лег как мост
А позвонок хранит в себе зенит
он синей буквой воздух говорит
и кошкой тонущей орет словно сирень
и к беатриче целый день идет на ощупь
Напротив церкви
На Соколе, где в камень лег Багратион
стояла ты в пальто коротком
застенчиво как от единорога
вжимаясь в наклоненное стекло
что грузчики несли с пружинами в ногах
и сжатый свет в нем рвался на простор
а скорлупа лица в волнах качалась
как будто бы бранкузи был как ветер
Бежал трамвай. Сирень кривила губы.
и ветер огибал тугую блузку.
теперь твой свет раскрыт
и двух поверхностей нет больше у стекла
А на ногах идет в Москве единорог
бьет кулаком в кулак роняет перья
он так теперь широк, как Африка иль простыня,
он как аэродром что тщится
собой нащупать точку собственного схода
припоминая внутреннюю линзу
где в фокусе в огонь сгустилась суть,
но ускользает от себя всей ширью,
как будто бы от центра веса айсберг что подтаял
и падает в себя вниз головой
я говорю о жизни и о смерти
и говоря о жизни и о смерти
я говорю о жизни и о смерти
я говорю о том что видит шар
смещаясь к центру говоря о жизни
и смерти и нащупав центр
где ничего отдельно не бывает
он падая в себя в тебя впадает
И как толкалась блузка в ветре
дыханья.
А теперь в реке
плывет баржа потом еще одна
потом еще в них зайчики дрожат
и ржавый цвет бортов как будто цвет табачный.
и вот еще по зеркалу реки
плывет одна и вот еще баржа
как и у тех – с матросом на корме
потом другая их не отличить
Потом еще, еще, чего ж ты ждешь
вместо матроса ангела не будет,
а будут снова снова все с матросом
и если он однажды вдруг исчезнет
тебя охватит странная тревога
нездешняя как будто трубный звук
прошел сквозь мир его колебля
но тут возникнет вновь баржа и снова
с матросом на корме и ржавчиной и вновь
за ней потянется как тень другая.
АФРОДИТА (ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ)
Афродита сильнее волка, а волк в шерсти, и клок с паршивой в горсти. Комья гари летят вместо булыжников. Афродита булыжника тверже, белую лижет ей руку волк, извилист как шелк.
Шерсть, шелк и волк, волк. Сам себе легкий полк.
И снег летит на бритву, на бровь летит и на брег. Слепим снежок без крови. И летит этот снег наг. И летит белый снег в бок..
Скажу еще. Скажу улица, скажу в снегу. Торжок ли, Владикавказ. Волк смотрит на Владикавказ в щелку в шелку, в прорези глаз смотрит сверху, из города мертвых. Живой ли волк смотрит из города мертвых или город мертвых смотрит сквозь волка?
Афродита сильнее мертвых, Афродита слабее земли. Волк ей боль и любовник, и скользкий, и скалящий зубы. Афродита влечет к себе мышцы-мышцы, а сама она воздух-воздух и сама она - роза-плоть – оборотная сторона огня-брата-оборотня. Мышцы волка и мышцы флага сродни булыжнику, сродни бу-бу. Афродита - огнь, видимый в зеркало оком без века, потому-то ей брат не волк, потому-то ей враг не полк - петух со срезанным гребнем, с зеленой травой в кривой глотке.
Петух стоит на страже слева, а волк стоит справа. Время любви и проказы, а между - тишь, как колодец с дегтем, телом и папоротником. Тишь, безмолвие, молчь.
Двери открыты в ночь – там звезда парит как булыжник с кварцем. Ты тиха, ты фиалкоочита. Твои губы безмолвны, а кровь уснула. Фиолетовый город завтра падет. С офисами, канцеляриями и бойницами. Пламя как туша быка из-под фартука мясника. Следом - подкова в пыли, да исход босиком по стеклу, прощай Илион. Эней-брадобрей, кричу тебе - кукарЕку!
Я уйду от тебя, породившей волну в море, смолу в лодке и млеко в груди, которой я вскормлен. Уйду от волчьего кашля, горящего камня и сухопарого петуха.
Ах, лазурь, услада бедной голубки! Ах, города из плоти! Я знаю, не ты убила меня.
ПУТЕШЕСТВИЕ К РОЗЕ
Странная это была роза. Она напоминала получеловека-полуракушку. На этом можно было бы остановиться, но я только начал, и думаю, что описанию этому не будет конца, если я захочу вам передать, что же это был за цветок. Я могу потратить дни, людей – самых прекрасных людей из моей сияющей между ресниц юности, я могу запрячь лучшую лошадь с Беговой, Квадрата или Саньку, а потом убить ее в стойле и намотать ее кишки на вилы, я могу рассказать, как я впервые сблизился с женщиной на холодной даче на матрасе, покрытом инеем и как пар шел у нас с детских губ, - и тогда я только-только приступлю к описанию розы. Я мог бы с таким же успехом и с той же целью описать шмеля или фразу Малевича по поводу своих достижений, но тогда я все же буду описывать шмеля или Малевича, а не розу, и, двигаясь в обратном направлении, уткнусь в ограниченного поляка или в насекомое, а я хочу – в цветок. Мы все двигаемся в разных направлениях одновременно, и фраза «мы едем в одном поезде, но в разные стороны», больше не вызывает у меня смеха, она вызывает тихую улыбку. Цветущая ветка над прудом с утками – двигается в глубь себя, в моих глазах, в ширь небосвода, разворачиваясь и сворачиваясь в направлении вчера и опадая завтра.
Я хотел бы, закончив свое описание, уткнуться в розу. Интересно, изменится ли она, когда я вернусь к ней? Или изменюсь я сам? Может быть от полуцветка и получеловека больше ничего не останется, а будет лишь высыхающий след предмета на полировке стола или тихий монстр, разящий псиной. И все же, описывая розу, я создаю новый язык для мира, не меньший, чем создал Иероним, разжавший когти льва и вложивший в них фиалку новой жизни. И пока он разжимал эти когти, чтобы вложить фиалку и делал свой перевод, он творил будущую Европу, не ведая о том, потому что всегда творишь великое, занимаясь своим делом, где должен быть клык, фиалка и буква.
Уткнуться в розу становится моей мечтой, пока я пишу эти слова и звуки, пока я создаю новый язык миру, а он даже не ведает о том. Уткнуться в розу можно только тогда, когда ты ушел так далеко от нее в смыслах, шагах, вещах и выдохах, что для того, чтобы вернуться к ней, нужно умереть.
«Была», «получеловека», «можно», «потратить» – вот он новый язык, который складывается, если читать каждое третье слово написанных фраз, и если это продолжить, то они, эти слова, обрастут шкурой тигра, кольцом червя, ресницами красавицы. И так – до бесконечности. Ибо собравшись в предметы, звери распадутся в новые слова, в новый код.
Я раздаю смыслы, как плывущий кролем хрустальные гребки под водой, похожие на расплеснутые слюдяные розы. Я танцую под мусульманскую музыку и расширяю свою рану, которая предшествовала моему рождению, я – иду. Драконы, разрушенные стадионы, работа в подвале с цветным стеклом, которое скалываешь победитовым молотком, чистый спирт над мостом через Оку прямо из горлышка, тихие вечера со стрекотом кузнечика под дождем – сопровождают меня. Чтобы описать розу нужно поменять пол, цвет глаз, глубину души, частоту пульса, дату рождения, перестать убивать других, лечь рядом со львом, стать буквой, вывести больную старуху на вершину горы, откуда видно море.
Каждому лепестку – по святому. Каждой клеточке – по Юпитеру и падающей снежинке на Масловке. Чем глубже, тем радостней. Теперь роза везде. Как жизнь и смерть, метаморфозы и остальные вещи, которых я не могу узнать, как кузнечик, глядящий в зеркало.
Я принес вам мир, сказал странник. Я принес вам розу говорю я. Вдохните ее запах и не верьте мне. С самого начала меня тут не было.
ЕВРОПА
Европа расположена между двух дельфинов, в каждом из их глаз. Мы видим глаза дельфинов в прыжке, и в каждом из них стоит Европа и смотрит на нас, но мы не видим Европы. Мы видим ее то, как серебряный обруч с голубем, то, как сдохшую под ржавой скобой мышь, то как сияние луны с бирюзовыми глазами. Я всегда, да всегда, да всегда! я всегда – ибо Европа тут – хотел написать о Европе, о чахлом деревце на берегу ручья с распевающей плывущей девой, о ее синих в ручье и чьих-то выжженных на берегу, красных глазах, и еще много серебра, отчетливого, как крестик на загорелой груди мальчика.
Мы не видим Европы. Как распевающая дева смотрит из-под воды, уходя все глубже. Вот что случается с лицом распевающей девы, вот что случается с ее лицом. Я помнил, но забыл по мере того как лицо девы забывало о себе самом, меняясь и уходя в глубь к мальчику с оловянным крестиком на загорелой груди. а там, еще глубже, старуха выплакивает свое тело, слеза за слезой, в сухие руки, влажные слезы, прозревая как Лазарь, но никто не видал. Туманное лицо ушло в матовую, в зеленую воду. Никто ничего не видал после этого. Не надо ничего говорить.
Уйдем вместе с лицом из слоновой кости и губного золота, но только кто осмелится поцеловать руку трехдневной старухе или выдержать взгляд мертвого.
Вот что случается с ее лицом, потому что оно таит внутри себя твое лицо, сделанное из праха, а ее губы - твои губы, сделанные из слова, а ее лоб – твой лоб, сформованный из могильной глины и осколков могильных костей как будто наполеон.
И лишь утонув, хрипя водой, набранной в легкие, в тишине дна с одинокой рыбкой-скорпионом, с зайчиками на дне, в хладе и рокоте водорослей на крови, сможешь ее увидеть. Не забыть, вспоминая собой себя, и увидеть и опознать чужими глазами.
Я не видел своей Европы, покуда не захлебнулся, покуда не умер, покуда не стал на подводный песок как солдат без веса во вздыбленной облаком рубахе.
О ненаглядная! – край мертвецов, сверкающая зеница моего вытекшего глаза, не ты ли есть мудрость вокзалов и узость туфли на женской ступне, сладость парная рифм и парная губ, глиняная и разбежная пружина сердца
.
Ах, бьет бык ногами, ах хрипит и косит глазом, ах грязные в нечистотах окопы, аэропланы, газ, отравленные города, библиотеки, разрушенные кварталы.
Встречу тебя, ибо стою наклонившись на дне.
Встречу, ибо тихие сквознячки воды пищат в моих вещих ушах, а я молчу, чая воскресение в непрерывной, песне, более верной, чем пес, дождавшийся хозяина и издохший.
Это способ сказать Европа телом, не языком – движеньем его обрубка то, что уже не слова, а бык. Бык быка, синь сини, гугнивое мычание моря. Она смотрит на меня пристально и целует остаток мускулистого подлого жала, стесавшегося о речь.
Юная, как сирень на деревенском окошке, как снег под босой ногой.
Все найдут тебя утонув, все родятся опять, все станут Европой, холодом, чистотой, цветущим садом, покосившейся дверью.
КАНАТОХОДЕЦ
Он идет канатоходец, он изрытый. Вывернулась плоть, вынута чулками, полупрозрачными, перебирающими воздух – вместо выбранной глины из тела, ощупывает воздух, а там свечи звенят как гильзы. Хор поет. В одной комнате тела идет в кровать женщина-кузнечик, в другой загорелый мальчик в трусах режет вены, в третьей краб тормошит падаль на пляже.
Изрыт ходами, полупрозрачный, держит баланс.
Кого несет он в себе, себя ли несет и в себе ли других, что его в нем несут, углубляясь в себя до пропажи? Лампа в лампу заходит порой далеко, так что кажется, что погасла. Небо в небо заходит так высоко, что кажется, что воскресло. Женщина канула в женщине, а земля в земле. Далеко уходят ходы в тело, если качнуться на проволоке, продлить судьбу и усилить свет.
Бабочка крутится вокруг головы как брелок, и может пойти по любой, пока идет между башен. Бедная русалка, звонкая глина, выплакивает его между фонарем на мачте и плеском дельфина. F- 2 поливает напалмом джунгли.. Вещь говорит мама пульсирующими губами. Старуха хрипло шепчет – опухоль в горле, в глазах голубое небо.
Все мы растворимся, словно лед в теплой воде, иссякая изнутри себя, двигаясь к нутру себя иссяканьем, словно бы ледником, тая, находя траву на альпийских лугах. Птица поет на ветке. Все мы уйдем, оставив пустоты, светлые и теплые, от руки и виска, от щеки и пяты, как в Помпее.
Он идет канатоходец, балансируя, иссякая, мигая свечкой.