ВЛАДИМИР АРИСТОВ
Из цикла «По нашему миру с тетрадью (простодушные стихи)»
***
С бидоном вспененного парного молока
Вошел на сцену в роли Гамлета
тебя хотели удержать,
но ты не дался
и почему ж средь повторяющихся
тяжб мировых
не думать о своем хозяйстве – ведь это театр на сцене
один другому не противоречит
его бы – он думал – понял Гамлет
и Фортинбрас, небось, не осудил
лишь Розенкранц и Гильденстерн
мялись в стороне –
им не понять величье малого
но все же он зачем пришел в который раз играть –
чтоб зрителя – единственно – виденного
в прошлый раз в потемках
увидеть еще раз
он трогал теплый бидон
сквозь свою струящуюся речь
и вглядывался робко в зал
прикрепив, как шахтер, к волосам
лампу света ночного – неглубокого света
но чтобы она могла добивать до лица
***
Ты красишь волосы
Но кто ты – мужчина, женщина
трудно понять
туманна нижняя часть лица
в род сфумато погружен подбородок
но несомненно прекрасно твое лицо без имени, пола или даже племени
Послание
В 92-ом году
послал ей в конверте кусочек сыру
чтобы хотя бы запах дошел
но до сих пор
письмо путешествует в мире
запахи незнакомые собирая
побывало, вероятно, в Гвиане и в Бразилии знойной
стоит, наверное, прикрыть глаза, чтобы услышать сквозь клич попугаев тихий вороний крик
***
Наконец ты остался один на один
Со страницами, что надо тебе до утра пройти
Хоть уверен почти ты – экзамен не сдать
Ты не мог и не можешь прямо глядеть в базедовые глаза
На странице
Вечер весь ты листал дантовский «Рай»
Но летели впустую тебе сквозь лицо
его световые слова
Хоть не мог все же ты оторваться от этой книги иной
восходя как по ущербным ступеням под твоими ногами
по света ступеням
Город весь вокруг как сказали бы нынче
на токсины подсел
Шумовые эффекты в общаге
А тебе отпущенная одна только ночь предстоит
Ты прижал левую руку к груди, потому что правая занята
Но читая не понимаешь о чем болезнь
Ты вздымаешь как обруч груди
любовь
И к странице этой и к той, что ей
предстоит
И готов миастению лечить хоть наложением рук
Но руки твои уподобленные снимку выворачиваясь
уходят назад
И в глазах весенняя Тимирязевки
пахота или трава стоит
Ты глаза прикроешь и страницы далеко
улетаешь за край
Пишет легко строку за строкой
твой восходящий взгляд
Только вот прочесть эти верные строки ты
ты не можешь, ты не смог еще раз
и еще не смог один раз
Памятник нищему
В выскобленной его ладони
не скудеет вода
Изредка кто-то положит туда монету
знаю в темноте этой площади
даже ночью, закрыв глаза
Ты протянешь руку бедную
ему для рукопожатья
Ты почувствуешь неглубокую каменную ложку
его руки
И на дне ее в глубине дождевой воды
Ты найдешь простую монету, – то, что ты
искал ночью в городе
в Москве
Коридорная реанимация, или
ну что вам еще интересного о себе рассказать
Где же она?
Реанимация? Вы уже в ней
Сразу приступ от ужаса кажется прошел сам собой
от доброжелательных глаз в коридоре
Много их было –
В коммунальном просвете
Перенаселенность? Но временная, как все
перманентное
нет постоянства в мире
В палату вас не ввезем
Извините, нет мест, да и зачем вам
Снова звонок за спиной
Холодом снова пахнуло
Новый въезжает с новыми
хотя позабытыми с позапрошлого века
Словами: «Морфий» и «Кислород», от которого
сухость во рту
Снова опросный лист –
Только с голоса верю:
«Аллергия? Мы в детстве не слышали о такой
Когда жили на траве между коровьим стадо и прудом»
«Боль глубока…»
«Ну что интересного вам еще о себе рассказать?»
Крики далекие словно птицы ночной
в светлом ночном коридоре – это повторное
голосом взрослым похожим на жалобу «мама»
но их не слышал никто словно б не до того
неустанна ночная работа
Передвижной рентген к кроватям
крик по врачам «Разбегайся»
Все лежали под этой клепсидрой
под капельницей судьбы
На больничной телеге было спокойно лежать
покрытой свисающими простынями
с торжественно взбитыми двумя подушками
с отнятыми документами
оставленный без одежды вплоть до занавески трусов
впрочем, реально-то, в бархатных черных штанах
в почти парадной рубашке, с воротником
свободным
с небрежно завернутыми рукавами
так фамильярно Обама и Ромни
выходили
к неразличимой толпе воздыхателей
эти голубоватые косо и чуть полосатые отвороты
все же не доходили
до кривой иглы, вонзенной постоянно в
вену на сгибе
Ночные дозорные сестры
врачи ночные, редкие медбратья
в фиолетовых безрукавках
проносившиеся молниеносно
вам благодарен за всех
повторяющими спутанными голосами
то же, что раньше голосом птицы ночной под светом дневным
Зав. отделением канд. мед. Кошкина Е.В.
(одновременно ответственная за пожарную)
спасала Ошкина В.Н. незаметно
почти валяющегося в забытьи за шкафом
надписи были повсюду видны:
«Куда больные бы не ушли
все 3 (три) квитанции должны быть в
конверте с квитанциями (средний шкаф с противогазами)»
не всех разглядел в дали коридора
Главное – темп
в героическом этом протоке
несмотря на тромбы тумбочек и людей
и никому не позволить заснуть даже временным сном.
Многоликая жизнь
Но, к сожалению, Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе «Гватемале»
А. Вертинский
Вероятно, я мог быть ученым
Но для этого надо много учиться
Возможно, я мог быть поэтом
Но для этого надо много лениться
Ни того, ни этого я не умею
Я могу лишь учить и трудиться
(и в каникулярное время)
и поэтому не могу быть пиратом
даже в воображении
Снегом, легким снегом учить всех
и себя в первую очередь
Переходя из образа в образ и непрерывно трудясь.
Бегун на средние дистанции
Ты спортсмен на средние дистанции
Как говорят – средневик
Но от денег бежишь ты
Хотя ты уверен, что в погоне за ними
В общем кроме шелковых спортивных трусов с
продольной каймой
Ничего ты не нажил
Ты бежал в своем воображении
за ускользающим солнечным зайцем
Ты брал барьер за барьером
И почти настиг и постиг его.
Баллада
Притворился придурковатым
Да обратно дорогу забыл
Все считали его в общем-то
неглупым парнем
Но однажды он надел на себя
долгополую юбку
В ней поехал в метро
Было начало 80-х –
Время надежд
в основном на прошлое
В результате – на 2-ой или 3-ей
поездке
Забрали его в отделение
Быстро нашли пару
поношенных брюк
Предложили ему поменять на себе
Долго он просил указать такой закон
вспоминал конституцию даже
Но не хотелось ему проводить за решеткой
остаток дня
И он согласился
Погрузив юбку в сою иностранную
сумку через плечо
Долго он потом дороге смотрел на свою драгоценную юбку
Из тяжелого роскошного материала
Хотел даже предложить ее
первой встреченной красавице в метро
Почему-то не предложил
После долго жалел
Тем более, что девушке он приглянулся
Два музея двух поэтов
Возможно, в Веймаре
На три античных бюста больше
Но нет зато таких оттенков белого
Как между отточенного начищенного
мрамора каррарского
И холодильником эпохи «Зила»
и все-таки чуточку другого
чуть поиностраннее
и ночью странности
в том зазоре между античным профилем
и белою скалою
немыслимой жимолости сжимающий рассвет
в ожиданьи утра – разделены оттенки белого – два берега
которые ни одному художнику здесь не свести
Возможно, в Веймаре, там
в зале есть бюст печальный
немного темноты и тишины, нет
тишины и темноты отмеренной
есть лето 86-го
есть бюст и профиль
и можно там стоять в
бездонном карауле
где войска, где? где карты
времени этого, их нет там
зато здесь есть еще один тот
бюст
и линза телевизора
которая приобрела почти
янтарный цвет, нет
свет – свет, которого уверяю
не коснулись перемены в Переделкине
и шедших в гору на подъем
машин, и обгонявших
людей, нет среди них одного человека
в гору шедшего как будто бы в 89-ом.
Бетховен
Учителя его: и Моцарт, и Сальери
О нем мы знаем понаслышке
Лишь через звуки музыки его
Названия вроде «Лунной»
не им присочиненные
Переведенные на шум родных берез
Немецких фраз два-три случайнее отрывка
Да флейты удаляющийся гул
Ночной щетиной – наждаком ее
Ты терся гармонически о про’стыню
Пытаясь звуки глухие неизлечимо забытые
вспомнить и извлечь
Добротная работа
Сапожник по профессии
Музыковед по призванию
Ты написал однотомный труд
Теории литературы
Когда завершил ты свой
Однолетний нелегкий подвиг
Ты задумался – не помню где
кажется на Сретенке
Что делать со своей работой
Сжечь в публичном саду
отправить в библиотеку Конгресса?
или найти одинокого
слушателя
такого же занятого, но
доброго, как и ты
и прочесть ему труд до конца
может быть в один летний день
не смотря на то, что некоторые
вокруг угощались мороженным
на углу Последнего переулка
того, что в глухую глубь
завороженно к Трубной или к Цветному идет
целый летний день
не смотря на легкую испарину ото лба
читать ему свой непреложный труд –
это был любитель истинный литературы
безымянный, словно Гомер, --
что взял на себя вдохновенный труд
выслушать все это твое – познав глубину
твоих безымянных мыслей
в заключение вы обнялись
здесь же на перекрестке
вызвав возбужденье людей
кто-то даже спросил, слышавший обрывки фраз
почему поэтика способна просветлить
и мгновенная правда осветить перекресток
так что имя мое вместе со всеми ушло, я его подарил и теперь я не знаю
***
С бидоном вспененного парного молока
Вошел на сцену в роли Гамлета
тебя хотели удержать,
но ты не дался
и почему ж средь повторяющихся
тяжб мировых
не думать о своем хозяйстве – ведь это театр на сцене
один другому не противоречит
его бы – он думал – понял Гамлет
и Фортинбрас, небось, не осудил
лишь Розенкранц и Гильденстерн
мялись в стороне –
им не понять величье малого
но все же он зачем пришел в который раз играть –
чтоб зрителя – единственно – виденного
в прошлый раз в потемках
увидеть еще раз
он трогал теплый бидон
сквозь свою струящуюся речь
и вглядывался робко в зал
прикрепив, как шахтер, к волосам
лампу света ночного – неглубокого света
но чтобы она могла добивать до лица
***
Ты красишь волосы
Но кто ты – мужчина, женщина
трудно понять
туманна нижняя часть лица
в род сфумато погружен подбородок
но несомненно прекрасно твое лицо без имени, пола или даже племени
Послание
В 92-ом году
послал ей в конверте кусочек сыру
чтобы хотя бы запах дошел
но до сих пор
письмо путешествует в мире
запахи незнакомые собирая
побывало, вероятно, в Гвиане и в Бразилии знойной
стоит, наверное, прикрыть глаза, чтобы услышать сквозь клич попугаев тихий вороний крик
***
Наконец ты остался один на один
Со страницами, что надо тебе до утра пройти
Хоть уверен почти ты – экзамен не сдать
Ты не мог и не можешь прямо глядеть в базедовые глаза
На странице
Вечер весь ты листал дантовский «Рай»
Но летели впустую тебе сквозь лицо
его световые слова
Хоть не мог все же ты оторваться от этой книги иной
восходя как по ущербным ступеням под твоими ногами
по света ступеням
Город весь вокруг как сказали бы нынче
на токсины подсел
Шумовые эффекты в общаге
А тебе отпущенная одна только ночь предстоит
Ты прижал левую руку к груди, потому что правая занята
Но читая не понимаешь о чем болезнь
Ты вздымаешь как обруч груди
любовь
И к странице этой и к той, что ей
предстоит
И готов миастению лечить хоть наложением рук
Но руки твои уподобленные снимку выворачиваясь
уходят назад
И в глазах весенняя Тимирязевки
пахота или трава стоит
Ты глаза прикроешь и страницы далеко
улетаешь за край
Пишет легко строку за строкой
твой восходящий взгляд
Только вот прочесть эти верные строки ты
ты не можешь, ты не смог еще раз
и еще не смог один раз
Памятник нищему
В выскобленной его ладони
не скудеет вода
Изредка кто-то положит туда монету
знаю в темноте этой площади
даже ночью, закрыв глаза
Ты протянешь руку бедную
ему для рукопожатья
Ты почувствуешь неглубокую каменную ложку
его руки
И на дне ее в глубине дождевой воды
Ты найдешь простую монету, – то, что ты
искал ночью в городе
в Москве
Коридорная реанимация, или
ну что вам еще интересного о себе рассказать
Где же она?
Реанимация? Вы уже в ней
Сразу приступ от ужаса кажется прошел сам собой
от доброжелательных глаз в коридоре
Много их было –
В коммунальном просвете
Перенаселенность? Но временная, как все
перманентное
нет постоянства в мире
В палату вас не ввезем
Извините, нет мест, да и зачем вам
Снова звонок за спиной
Холодом снова пахнуло
Новый въезжает с новыми
хотя позабытыми с позапрошлого века
Словами: «Морфий» и «Кислород», от которого
сухость во рту
Снова опросный лист –
Только с голоса верю:
«Аллергия? Мы в детстве не слышали о такой
Когда жили на траве между коровьим стадо и прудом»
«Боль глубока…»
«Ну что интересного вам еще о себе рассказать?»
Крики далекие словно птицы ночной
в светлом ночном коридоре – это повторное
голосом взрослым похожим на жалобу «мама»
но их не слышал никто словно б не до того
неустанна ночная работа
Передвижной рентген к кроватям
крик по врачам «Разбегайся»
Все лежали под этой клепсидрой
под капельницей судьбы
На больничной телеге было спокойно лежать
покрытой свисающими простынями
с торжественно взбитыми двумя подушками
с отнятыми документами
оставленный без одежды вплоть до занавески трусов
впрочем, реально-то, в бархатных черных штанах
в почти парадной рубашке, с воротником
свободным
с небрежно завернутыми рукавами
так фамильярно Обама и Ромни
выходили
к неразличимой толпе воздыхателей
эти голубоватые косо и чуть полосатые отвороты
все же не доходили
до кривой иглы, вонзенной постоянно в
вену на сгибе
Ночные дозорные сестры
врачи ночные, редкие медбратья
в фиолетовых безрукавках
проносившиеся молниеносно
вам благодарен за всех
повторяющими спутанными голосами
то же, что раньше голосом птицы ночной под светом дневным
Зав. отделением канд. мед. Кошкина Е.В.
(одновременно ответственная за пожарную)
спасала Ошкина В.Н. незаметно
почти валяющегося в забытьи за шкафом
надписи были повсюду видны:
«Куда больные бы не ушли
все 3 (три) квитанции должны быть в
конверте с квитанциями (средний шкаф с противогазами)»
не всех разглядел в дали коридора
Главное – темп
в героическом этом протоке
несмотря на тромбы тумбочек и людей
и никому не позволить заснуть даже временным сном.
Многоликая жизнь
Но, к сожалению, Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе «Гватемале»
А. Вертинский
Вероятно, я мог быть ученым
Но для этого надо много учиться
Возможно, я мог быть поэтом
Но для этого надо много лениться
Ни того, ни этого я не умею
Я могу лишь учить и трудиться
(и в каникулярное время)
и поэтому не могу быть пиратом
даже в воображении
Снегом, легким снегом учить всех
и себя в первую очередь
Переходя из образа в образ и непрерывно трудясь.
Бегун на средние дистанции
Ты спортсмен на средние дистанции
Как говорят – средневик
Но от денег бежишь ты
Хотя ты уверен, что в погоне за ними
В общем кроме шелковых спортивных трусов с
продольной каймой
Ничего ты не нажил
Ты бежал в своем воображении
за ускользающим солнечным зайцем
Ты брал барьер за барьером
И почти настиг и постиг его.
Баллада
Притворился придурковатым
Да обратно дорогу забыл
Все считали его в общем-то
неглупым парнем
Но однажды он надел на себя
долгополую юбку
В ней поехал в метро
Было начало 80-х –
Время надежд
в основном на прошлое
В результате – на 2-ой или 3-ей
поездке
Забрали его в отделение
Быстро нашли пару
поношенных брюк
Предложили ему поменять на себе
Долго он просил указать такой закон
вспоминал конституцию даже
Но не хотелось ему проводить за решеткой
остаток дня
И он согласился
Погрузив юбку в сою иностранную
сумку через плечо
Долго он потом дороге смотрел на свою драгоценную юбку
Из тяжелого роскошного материала
Хотел даже предложить ее
первой встреченной красавице в метро
Почему-то не предложил
После долго жалел
Тем более, что девушке он приглянулся
Два музея двух поэтов
Возможно, в Веймаре
На три античных бюста больше
Но нет зато таких оттенков белого
Как между отточенного начищенного
мрамора каррарского
И холодильником эпохи «Зила»
и все-таки чуточку другого
чуть поиностраннее
и ночью странности
в том зазоре между античным профилем
и белою скалою
немыслимой жимолости сжимающий рассвет
в ожиданьи утра – разделены оттенки белого – два берега
которые ни одному художнику здесь не свести
Возможно, в Веймаре, там
в зале есть бюст печальный
немного темноты и тишины, нет
тишины и темноты отмеренной
есть лето 86-го
есть бюст и профиль
и можно там стоять в
бездонном карауле
где войска, где? где карты
времени этого, их нет там
зато здесь есть еще один тот
бюст
и линза телевизора
которая приобрела почти
янтарный цвет, нет
свет – свет, которого уверяю
не коснулись перемены в Переделкине
и шедших в гору на подъем
машин, и обгонявших
людей, нет среди них одного человека
в гору шедшего как будто бы в 89-ом.
Бетховен
Учителя его: и Моцарт, и Сальери
О нем мы знаем понаслышке
Лишь через звуки музыки его
Названия вроде «Лунной»
не им присочиненные
Переведенные на шум родных берез
Немецких фраз два-три случайнее отрывка
Да флейты удаляющийся гул
Ночной щетиной – наждаком ее
Ты терся гармонически о про’стыню
Пытаясь звуки глухие неизлечимо забытые
вспомнить и извлечь
Добротная работа
Сапожник по профессии
Музыковед по призванию
Ты написал однотомный труд
Теории литературы
Когда завершил ты свой
Однолетний нелегкий подвиг
Ты задумался – не помню где
кажется на Сретенке
Что делать со своей работой
Сжечь в публичном саду
отправить в библиотеку Конгресса?
или найти одинокого
слушателя
такого же занятого, но
доброго, как и ты
и прочесть ему труд до конца
может быть в один летний день
не смотря на то, что некоторые
вокруг угощались мороженным
на углу Последнего переулка
того, что в глухую глубь
завороженно к Трубной или к Цветному идет
целый летний день
не смотря на легкую испарину ото лба
читать ему свой непреложный труд –
это был любитель истинный литературы
безымянный, словно Гомер, --
что взял на себя вдохновенный труд
выслушать все это твое – познав глубину
твоих безымянных мыслей
в заключение вы обнялись
здесь же на перекрестке
вызвав возбужденье людей
кто-то даже спросил, слышавший обрывки фраз
почему поэтика способна просветлить
и мгновенная правда осветить перекресток
так что имя мое вместе со всеми ушло, я его подарил и теперь я не знаю