/



Новости  •  Книги  •  Об издательстве  •  Премия  •  Арт-группа  •  ТЕКСТ.EXPRESS  •  Гвидеон
» ВЛАДИМИР АРИСТОВ / ЛОМОНОСОВ-КАНДИД, ИЛИ ВОСТОРГ БЫТИЯ
ВЛАДИМИР АРИСТОВ / ЛОМОНОСОВ-КАНДИД, ИЛИ ВОСТОРГ БЫТИЯ
                                        «Восторг внезапный ум пленил…»
                                        М. Ломоносов. «Ода на взятие Хотина»

Недавний трехсотлетний юбилей М. В. Ломоносова заставил вновь обратиться к его литературным и другим произведениям и по-новому взглянуть на проблему наднациональных, интернациональных идей и связей. Строка, поставленная в эпиграф, стала для многих эпиграфом ко всей русской поэзии. Ходасевич писал о том, что «первый звук хотинской оды нам первым криком жизни стал». Сам Ломоносов говорил: «Чистые ямбические стихи хотя и трудновато сочинять, однако, поднимаяся тихо вверх, материи благородство, великолепие и высоту умножают. Оных нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах…» Нет сомнения, что «ямбическая прививка» русскому стиху пошла на пользу, организовав стихийный мощный строй чувств и поэтических страстей. Причем первым словом этого нового стиха стал «восторг». Оно во многом определило и весь одический возвышенный строй ломоносовской поэзии (позже Державин внес в поэзию новые оттенки и краски). Кажется, что и в своих научных изысканиях и открытиях Ломоносов тоже следовал, несмотря на все неудачи и препятствия, путем возрастания, удивления и восторга.
Чем определялся этот «оптимистический проект» безусловной веры в разумность бытия? Природными ли склонностями, что несомненно, или также и общими устремлениями Петровской и послепетровской эпохи? Да, однако были и общие идеи века, которые Ломоносов воспринял не только через некие «веяния», но и как ученик. Его природная склонность дополнилась «отесанностью», отшлифованностью благодаря длительному (хотя и отрывочному) образованию, каковое он получал и в России, и в Европе. Ведь он был учеником Христиана Вольфа, который, в свою очередь, был наследником идей Лейбница. Все это повлияло на Ломоносова, отшлифовало присущий ему жизненный оптимизм, что, несомненно, прослеживается во всех его работах, трудах. Позитивность, очевидная не только в науке, но и в поэзии.
Но возможен еще один, собственно литературный поворот темы. В 1758 году Вольтер написал свое знаменитое произведение «Кандид, или Оптимизм», герой которого Кандид все время повторяет слова своего учителя Панглоса: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров» (саркастически утрированный принцип лейбницевского философского учения). Известно, что после Лиссабонского землетрясения 1755 года деист Вольтер стал сомневаться вообще в высшем замысле и смысле мира. Оптимизм Лейбница подвергся сомнению. Несомненно, что Панглос, учитель, — по сути, пародия на Вольфа. Так кто же такой Кандид? Понятно, что это обобщенная фигура. Но удивительно, что когда Кандида изгоняют из замка, то первое, что с ним происходит в череде его приключений, — его обманом рекрутируют в прусскую армию. У Вольтера армия называется болгарской, однако нет сомнений, что иносказание подразумевает Пруссию (с началом Семилетней войны, когда Франция и Россия объединились против Пруссии, Вольтер перестал быть поклонником Фридриха II). Что же было с Ломоносовым, когда он примерно в течение года блуждал по Германии, пытаясь вернуться на родину? Его обманом рекрутировали в прусскую армию, откуда он бежал. Такое странное соответствие. Панглос вместе с Кандидом среди ужасов Лиссабонского землетрясения задается вопросом о его причине («— Хотел бы я знать достаточную причину этого явления, — говорил Панглос») — пародия на Лейбницев тезис о «достаточном основании». Как отзывается Ломоносов на сведения о лиссабонском кошмаре? Он создает теорию землетрясений. (Известно, что еще одним мыслителем, пытавшимся рационально осмыслить происшедшее, был Кант.)
Имел ли в виду Вольтер Ломоносова? Знал ли он, кто такой Ломоносов, слышал ли вообще о нем? Вольтер написал эпиграмму на Фридриха II, которую перевел в конце 1756 года на русский именно Ломоносов. Вольтер, бывший поклонником Фридриха II, после начала Семилетней войны направил свое перо против нынешнего неприятеля Франции. Вот начальные строки перевода («На Фридриха II, короля прусского, сочинение господина Вольтера, переведенное господином Ломоносовым»): «Монарх и филозов, полночный Соломон…», а вот заключительные: «Несчастливой монарх! ты лишне в свете жил, В минуту стал лишен премудрости и славы. Необузданного гиганта зрю в тебе, Что хочет отворить путь пламенем себе, Что грабит городы и пустошит державы, Священный топчет суд народов и царей, Ничтожит силу прав, грубит натуре всей». Можно сказать, что тогда начался странный заочный диалог Ломоносова и Вольтера, который, возможно, о Ломоносове узнал именно в 1756 году, когда французскому мыслителю была заказана история Российской империи при Петре Великом.
Об отношениях Ломоносова и Вольтера, начавших вести «переписку» через Шувалова, говорится в содержательной и давней уже статье (1958) Ф. Я. Приймы «Ломоносов и “История Российской империи при Петре Великом” Вольтера» (в работе имеется обширный справочный аппарат). Приведем выдержки из этой статьи: «С чувством известного недоверия отнесся Ломоносов и к замыслу русских правительственных кругов поручить написание русской истории Вольтеру. Считаясь, однако, с уже совершившимся фактом, Ломоносов включился в работу по сбору и редактированию материалов, предназначенных для Вольтера… замечания Ломоносова были учтены автором “Истории Российской империи при Петре Великом”… некоторые из полученных Вольтером замечаний вызывали у него необычайно острую отрицательную реакцию. <…> До нас, к сожалению, дошла только ничтожная часть писем И. И. Шувалова к Вольтеру, и поэтому трудно судить о том, насколько подробно освещалась в них работа русских ученых, занятых подготовкой материалов к “Истории Российской империи при Петре Великом”… Оценка “Слова похвального” Ломоносова, данная Вольтером, является, может быть, первым, но отнюдь не заключительным звеном в истории своеобразного “общения” этих двух крупнейших представителей просветительной мысли XVIII века. Возникнув однажды, интерес Вольтера к Ломоносову не мог исчезнуть бесследно. <…> Отправленные Вольтеру и частично им использованные “Описание стрелецких бунтов”, “Описание Камчатки”, “Описание России” были подготовлены и написаны при самом непосредственном участии Ломоносова. <…> Самоотверженное участие, проявляемое Ломоносовым в деле снабжения Вольтера необходимыми ему материалами, должно было привлечь к себе внимание последнего. Возникновению и развитию этого внимания не могли не способствовать также и непрекращавшиеся связи Вольтера с русскими людьми… образ представителя русской культуры, изображенный в памфлете “Русский в Париже”, складывался в сознании Вольтера под заметным воздействием тех рассказов о Ломоносове, которые приходилось слышать французскому писателю от его русских знакомых. <…> Всему миру известно, — сообщал здесь Вольтер, — что г. Алетов изучал французский язык в Архангельске, откуда он родом, занимался художественной литературой с невероятным рвением и достиг в этом еще более невероятных успехов… В связи с Семилетней войной русская тема нашла самый широкий отклик во всех европейских странах. Характерно, однако, что Вольтера заинтересовала в данном случае не русская тема вообще, а тема русского мыслителя и писателя. Если замыслу Вольтера хоть в какой-либо мере соответствовала реальность, то она, несомненно, была связана с личностью и образом Ломоносова. И место рождения, и упорство в преодолении трудностей, и принципиальность изображенного Вольтером русского писателя вполне совпадают с теми сведениями о Ломоносове, которые в то время уже начали проникать в западноевропейскую печать. Создавая образ положительного героя, представителя самобытной русской культуры, Вольтер едва ли мог не вспомнить оригинальную фигуру выдающегося русского писателя и ученого — Ломоносова. <…> И вместе с тем великий французский просветитель не мог быть доволен “вмешательством” Ломоносова в работу над “Историей Российской империи при Петре Великом”… Вольтер отправил в Петербург на одобрение первый том своего труда… В ожидании замечаний на него из Петербурга, 9 августа 1760 года Вольтер писал к де Мэрану: “Я совсем не хотел выпускать в свет этот том, не выставив его предварительно на критику ученых из Архангельска и Камчатки”».
Заметим, что имя «Кандид» может быть переведено с французского как «Чистосердечный». В «Простодушном» — философской повести, созданной в 1766 году (год смерти Ломоносова), Вольтер пишет о главном герое, «двадцать лет прожившем гуроном»: «Быстрое развитие его умственных способностей было вызвано отчасти его душевными свойствами, отчасти же — дикарским воспитанием, ибо, ничему не научившись в детстве, он не имел и предрассудков».
Можно ли сделать вывод, что Вольтер «сознательно передал» определенные черты и факты биографии Ломоносова своему восторженному и наивному персонажу? Или здесь им двигали «подсознательные мотивы», которые сформировали обобщенный и странный образ, соединивший в себе идею и индивидуальные особенности? Несомненно, что в годы создания истории Петра I Вольтер не мог пройти мимо фигуры Ломоносова (в «Кандиде» возникают и прямо названные «русские реалии»: осада Азова, занятого турками, появление Ивана Антоновича — тайного русского царя). При этом существовала неявная полемика Вольтера и Ломоносова как двух «новоявленных историков», причем Вольтер в «Кандиде» писал свой вариант некой обобщенной истории Европы и мира. Сложное отношение Вольтера к России, русским, и в частности к Ломоносову, обретало помимо серьезных и некие иронические черты. Но литературный образ, конечно, не исчерпывается аналогиями.
В результате подобного «литературного рефлекса» Ломоносов не становится «комической фигурой», но приобретает дополнительные — живые и неожиданные — черты. В этом «странном свете» он способен предстать не только поэтом, литератором, но и, как выясняется, даже литературным персонажем, — во всяком случае, здесь он до определенной степени подобен такому персонажу (герою философской повести, которая имеет черты и плутовского романа, что, казалось бы, совершенно несовместимо с серьезностью «навсегда уважаемого» ученого): Жилю Блазу, Тому Джонсу (найденышу) и другим известным фигурам упомянутого плутовского романа, еще торжествующего как литературный жанр, но уже прожившего свой лучший век. Приключения, преследовавшие Ломоносова всю жизнь, невероятным образом возвращают его возвышенную поэзию земле и при этом создают целостность, где восторг бытия и поэтика науки соединяются.шаблоны для dle


ВХОД НА САЙТ